Ибишев

Отложив в сторону бирюзовые четки, Кебире откинулась на спинку стула и закурила.

— Дело серьезное.

Словно у фокусника в цирке, в руках ее появился моток черной пряжи. Размотав его перед обомлевшими матерями, Кебире принялась ловко плести замысловатые узелки.

— У него любовная горячка…

На девичьих лицах Алии — Валии одновременно появился стыдливый румянец.

— Причина его болезни — женщина. Она отнимает всю его кровь и силу…

— Стыдно сказать, сестра, наволочки и простыни — все в засохшей крови…

— …И в пятнах разных нехороших!

— Через эту женщину для мальчика может случиться безумие и смерть!

Матери залились слезами.

Кебире перестала завязывать узелки.

— Что нам делать, сестра Кебире?..

— …Помоги нам…спаси его, ради Аллаха!..

— Кто эта проклятая?

Кебире вытащила из мундштука недокуренную сигарету и погасила ее в пепельнице.

— Лицо ее скрыто от меня. Но я знаю, что она нездешняя. Может быть, из Баку. Может быть, она даже не мусульманка…Сила ее велика и обычные средства тут не годятся!

— Так что же нам делать?..

— Избавь от нее нашего мальчика и Аллах не оставит тебя!

На лицо Кебире легла фиолетовая тень.

— Я не всесильна.

— Ты все можешь, сестра Кебире! Изведи ее! И хотя мы две бедные вдовы, но сумеем отблагодарить тебя как надо!..

— Порча вещь опасная. Она может обратиться и на вас самих, и на меня. Обычно я не берусь за такие дела…

— Скажи, сколько это будет стоить, сестра?

— Ради Аллаха!

— Только ради вас! 200 тысяч.

Алия — Валия переглянулись.

— Мы согласны.

— Не люблю я этого, но что тут поделаешь… — вздохнула Кебире. — Уберите все со стола и никого сюда не пускайте. Мне нужно немного риса, воск, клок волос мальчика, ножницы, чистое полотенце, серебряный нож, кусочек свежего мяса, тарелка…

Кебире сидит на полу, словно закутавшись в прозрачную фиолетовую тень, и лицо ее, обрамленное волосами–крыльями, похоже на маску.

— …пусть поседеют твои локоны, и кожа станет дряблой и желтой, пусть дыхание твое станет вонючим и горьким…

Черная душа гадалки поднимается выше убийственного света царственного Ориона и, достигнув первого слоя небес, образованного крыльями розовых ангелов, обращается в слепую птицу.

— …пусть грудь твоя обвиснет и потеряет упругость…

На бесконечных пространствах второго слоя небес, образованного крыльями фиолетовых ангелов, тело слепой птицы покрывается изморозью, и холод сковывает ее трепещущее сердце.

— …пусть лоно твое станет безжизненным и мертвым как могила…

Слепая птица умирает от одиночества на залитых изумрудной водой полях третьего слоя небес.

— …пусть одиночество и тоска разорвут твое сердце…

В огненном вихре на красных небесах со всех сторон ее обступают призраки, и от невыносимого жара кровь ее почти сворачивается и высыхает.

— …пусть кровь твоя станет жидкой и слабой…

Слепая птица — черная душа гадалки — продолжает подниматься все выше и выше, туда, к самому последнему, девяносто девятому небу, сотканному из радужного эфира, тончайшего, как пленка масла на воде. И там, где больше нет спасительного покрывала Майи, она просит о милости для Ибишева, просит об избавлении от боли и безумия. Просит, совершенно точно зная, что в просьбе ей будет отказано, и что неумолимый закулисный механизм Судьбы уже давно запущен.

Кебире закончила. И хотя казалось, что вся церемония заняла не больше тридцати минут, для Кебире путешествие к последнему небу длилось ровно 273 часа и 49 минут. Постаревшее, осунувшееся лицо гадалки хранило явственные следы этого путешествия.

Она заговорила. Медленно, тяжело, с длинными паузами, и матери с суеверным ужасом внимали каждому ее слову.

— Разбрызгайте перед входной дверью мочу… Побольше. И делайте так каждый день в течение недели…ему под матрас положите корку хлеба. И этот серебряный нож. И еще мешочек соли… А вот это подшейте к его одежде…

Кебире положила на стол пряжу с узелками.

— Месяц давайте ему чай с настоем чемерицы. Ложка настоя на маленький чайник… Это должно успокоить кровь и прояснить голову…И еще одно скажу вам…Лучшее лекарство для него сейчас — это женщина… Найдите ему женщину! Мальчику пришло время стать мужчиной. Когда это произойдет, лихорадка его пройдет сама собой…

Сразу после обеда Черная Кебире со своей свитой уехала.

Глава 6 ОТЕЦ МОЙ, ИБИС

1.

«…отцы земные, отцы небесные — они монопольно держат в руках суровые нити судьбы…»

Так, кажется, сказано у Селимова.

Мой отец был похож на филина, большого ушастого филина с крючковатым носом и огромными желтыми глазами. Он был счетоводом в хозяйственном магазине и обожал вареные каштаны. Мог съесть их целую миску. Каждый вечер после ужина он садился у окна, ставил миску вареных каштанов на подоконник и начинал их методически поедать. Медленно, с удовольствием. Доставал по одной штуке, аккуратно очищал от кожуры своими длинными цепкими ногтями и, отправив в рот, тщательно прожевывал каждый кусочек. Самые крупные каштаны он обычно оставлял напоследок.

Он был милым человеком. Тихим, спокойным, и даже эта его дурацкая слабость к вареным каштанам никогда не раздражала меня. Просто, несмотря на очевидную схожесть с филином, его никак нельзя было назвать мудрым. Теперь он уже умер.

Недавно я поймал себя на странной мысли: я почти не вспоминаю мать. И это при том, что я всегда был очень привязан к ней. Зато вот отец снится мне, как минимум, один раз в неделю. Иногда чаще. Время как будто не отдаляет его от меня. Хотя, по правде говоря, и не приближает. Мы словно вращаемся друг вокруг друга по какой–то раз и навсегда определенной орбите. Он со своими каштанами и я у торчащей из земли ржавой трубы.

И нам никогда не пересечемся с ним. Даже смерть не может изменить это.

2.

Селимов не спит.

Предрассветные молочные сумерки заливают комнату. С тех пор, как жара, наконец, отступила, с моря вот уже несколько дней дует благословленный северо–западный ветер, несущий Денизли облегчение и свежий воздух. И назад к берегу потянулись косяки воблы и кефали. И рыбаки снова стали выходить в море. И артезианские колодцы вокруг города вновь наполнились пресной водой…