Идеаль

– Ну так как, ты выйдешь или нет?

– Не выйду, – ответила старуха. – Я же сказала. Если со мной обращаются как со скотиной, то пусть тогда уж и держат взаперти.

– Ну да, – произнес снизу отец Джинни, – от скотины хоть какой-то прок есть.

– Видишь, как он ко мне относится? – жалобно подхватила старуха. Может быть, она даже плакала.

– Скотина хоть отрабатывает свое пропитание, – донеслось из кухни.

– Не нужно мне пропитания! – крикнула она в ответ и сама почти поверила в свою правоту. – Мне только нужен уголок умереть спокойно.

– Тетя Салли, – сказала Джинни, – ты должна выйти и поесть хоть что-нибудь.

Ее голос зазвучал еще резче, вероятно, ее раздосадовали жалкие слова про смерть.

– Не хочу! – так же резко отозвалась из-за двери старуха.

Тон ответа был окончательный. Льюис подумал, что больше они от нее, пожалуй, ничего не добьются. И Джинни, наверно, подумала то же. Она посмотрела на мужа, как бы прося о помощи, но тут же спохватилась и занялась раскуриванием новой сигареты. Управившись с сигаретой, она сказала:

– Тетя Салли, я принесу сюда под дверь поднос, и мы уйдем. Когда захочешь есть, выйди и возьми.

Ответа сначала не было. Потом тетя Салли пробурчала:

– Не утруждалась бы понапрасну.

– Что-что? – переспросила Джинни.

– Я бы на твоем месте не утруждалась понапрасну. Я есть не стану, а когда вы уедете, он все возьмет и скормит свиньям.

Джинни глотнула воздуху, вернее, одного сигаретного дыма – так показалось Льюису. Он вообще был склонен к опасениям, а бесконечные сигареты жены были его главной тревогой, хотя он старался ее не выказывать. «Нам пора домой – думал он. – Джинни отлично понимает, что тут ничего нельзя сделать, а все равно не отступается». Льюис грустно покачал головой, защипнул ус, но сразу спохватился и засунул руки в карманы комбинезона.

– Нам пора ехать за Дикки, – заметил он как бы вскользь.

– Да знаю я, – досадливо отозвалась Джинни, и Льюис, словно сам удивляясь, что произнес эти слова вслух, вздернул брови, запрокинул голову и сосредоточил свое внимание на двери: масляная краска цвета слоновой кости в нескольких местах облупилась. Непроизвольно протянув левую руку, он ковырнул квадратным ногтем, и большие светлые хлопья упали на пол. Надо ее всю ободрать и зачистить, подумал он. Он хорошо знал, что красить дверь придется ему, и все остальные двери тоже, а заодно и косяки, чтобы в тон, и новые обои клеить – и все без денег, потому что он зять, а старый Джеймс Пейдж скряга, каких поискать. Льюис виновато понурился. Раз краска лупится, значит, как ни клади, надо ему привести дверь в порядок.

Тетя Салли за дверью негодовала, упиваясь своими тревогами и страданиями:

– Здесь у нас свободная страна. Можете сказать ему. У меня есть права, как у каждого человека!

– Верно! У нее есть право, как только пожелает, собрать пожитки и убраться отсюда, куда ей больше нравится! – крикнул снизу отец Джинни.

– Вот как он считает, слышите? – Тетя Салли с такой готовностью ринулась в бой, что вчуже было ясно: все это у нее давно наболело. – Страна свободная, помирай как хочешь. Про пособия, вы не слышали, как он рассуждает?

– Тетя Салли… – начала было опять Джинни, но не договорила, понимая, что все усилия бесполезны. Это было очевидно и остальным.

– Вы спросите у него про пособия, у него пена изо рта пойдет, как у бешеного волка. Спросите, спросите. Пособия погубят страну, вот что он вам скажет. Кто может работать, тот пусть и ест, а остальные катитесь куда подальше.

Из-под лестницы отец Джинни крикнул:

– Кто может и хочет работать, тот пусть ест. Она нарочно перевирает!

– Все одно! – раздалось из-за двери.

– И совсем не одно! – Но он не стал договаривать и не сказал, что не детского труда он требует и не глух он к стенаниям больных, но когда здоровому мужчине предлагают работу, а он гнушается – и так далее, и тому подобное, они все слышали это тысячу раз, так что даже Льюис Хикс, который разделял взгляды тестя, был рад, что тот замолчал. Но при этом Льюису было все-таки обидно, что правде как бы заткнули рот, слишком уж часто так получается в жизни, подумал он. Он ясно представил себе, как старый Джеймс Пейдж на полуслове захлопнул рот, будто кусачая черепаха, и стоит там под лестницей, скрестив руки на груди и в холодной ярости сверкая глазами.

– Вы его спросите про социальное страхование, – не унималась старуха. В ее голосе опять послышалось злорадство. Слишком хорошо она знала своего брата, между ними напряженность в отношениях возникла уж никак не из-за недостатка взаимопонимания. Сколько он ни сдерживайся, сколько ни сжимай свои вставные зубы, ни переступай с ноги на ногу, крепко зажмурив глаза, – все равно не выдержит и ответит.

– Чем это их социальное страхование, пусть правительство лучше прямо банки грабит! – крикнул Джеймс Пейдж.

– Вот видите! – взвизгнула она.

Льюис вообразил, как она стоит за дверью, руки сжала, губы дрожат, и улыбается страшной улыбкой палача. И он не задумываясь брякнул, как будто они живут в раю и можно разумным доводом что-то доказать:

– Но ведь социальное страхование – это и вправду бог знает что, тетя Салли. Платишь, платишь всю жизнь, а потом на эту сумму все равно не проживешь, приходится опять на работу идти, и тогда твои же денежки, тебе, выходит, больше не причитаются. Чистая потрава.

– Льюис, – с упреком произнесла Джинни.

– Нет, правда, детка.

Он говорил мягко, подняв брови, не утверждая, а только как бы взывая к здравому смыслу.

– При чем тут правда или неправда?

Что верно, то верно, он тоже понимал. Как всегда чувствуя себя последним дураком, он отвернулся от жены и рассеянно колупнул краску на двери. Надо будет заняться этим сегодня же вечером. Заодно и кухню освежить. И дверь дровяного сарая поправить.

– Человек может думать что хочет, если он в демократическом обществе, – твердо произнесла за дверью тетя Салли, – и говорить что хочет, и смотреть по телевизору, что ему нравится, и читать какие хочет книжки. У нас в стране такой закон.

– Но не в этом доме! – крикнул отец Джинни. И замолчал.

Салли тоже замолчала. Джинни ждала, поглядывая на Льюиса, может быть, надеясь на подсказку. Но Льюис ничего не говорил. Он слышал, как старуха ходит по комнате, медленно и трудно шаркая шлепанцами.

Когда-то он, наверно бы, счел, что это проще простого – ответить, какие права есть у человека, поселившегося в чужом доме. Но не так-то все просто в жизни – вот единственный урок, который он усвоил за годы, а вернее всего, знал отродясь. То и дело приходится слышать о людях, которые поселяются у родственников, – они держатся особняком, стараются, как могут, помогать по дому: моют посуду и ведра из-под пойла, протирают выставленные оконные рамы, – и родственники уверяют, что их нисколько не стеснили, ну разве иной раз пожалуются мельком, как бы между прочим. Так оно все более или менее и должно быть – по крайней мере он так считал, особо не рассуждая. У него самого вон бабка сколько лет жила с его родителями, и все именно так у них и было: старуха обитала рядом, невидимая, как призрак, штопала носки, мела пол, грела бутылочки малышу, больше похожая на состарившуюся в доме служанку, которая благодарна, что ее не выгоняют, и рада хоть чем-то услужить, а не на старшую хозяйку, которая раньше и сама была женой и матерью и жила собственной, самостоятельной жизнью. Льюис кивнул, столкнувшись опять все с той же мыслью: не так-то все просто.