Иду на свет

Данила не столько укоряет, сколько констатирует, а Санту ранит больно. Бьет по совести. У них не было секса ни разу с тех пор, как она узнала о состоянии мамы. Сначала она ссылалась на больную голову, несуществующие месячные и ранние подъемы. Потом необходимость ссылаться на что-то пропала. Данила перестал даже пытаться.

Он за поцелуем тянулся — она уворачивалась.

Коснуться пытался — отпрыгивала.

Превратилась в один сплошной воспаленный нерв. Постоянно думала о том, что будет дальше с Леной. Не могла отвлечься. Ей-богу, не могла.

— Прости…

За это ей тоже стыдно. Тот самый стыд жжет невыносимо. А всё, что получается, это выдавить из себя искреннее извинение. Чтобы получить в ответ делающую невыносимо больно усмешку.

— Твое «прости» всё меняет. Ты права…

После же — комментарий, который заставляет зажмуриться, после чего — отвернуться к окну.

Вздохнуть, обнять себя руками. Разговор не получился. Она в этом виновата сама. Теперь ей только хуже, а Даниле ещё непонятней. Наверное, злее.

И расскажи о маме она вот сейчас — сделает больно. Макнет в дерьмо, хотя он не виноват, что думает так о ней — всю жизнь слишком загадочной.

— Дурацкая была идея…

Санта говорит то ли себе, то ли ему — неясно. Данила хмыкает.

— Не согласиться сложно.

После чего — будто добивает, будя симметричную злость уже в ней.

— А я тебе… Такая… Точно нужна, Данила? — вопрос задается негромко, но хлещет отлично. В этом Данила прав: она всегда умела по больному.

По нему и попала, а потом понимание расползлось по телу липким и противным чувством. Он не знает.

Это говорят глаза. Об этом молчит рот.

Он не знает, точно ли нужна. Он притомился…

— Езжай домой, Сант. Я закончу — приеду, договорим.

Данила вносит вполне рациональное предложение. Приходить в принципе оказалось глупейшей из идей. Но интуиция подсказывает, что дома вечером может получиться не лучше.

Это вызывает саркастичную улыбку уже у Санты.

— Ты мне тут сказать не дал. Что вечером изменится? Или вечером ты уже сам скажешь, а я послушаю?

— Это ты предложила свадьбу перенести. Не я.

Ответ Данилы прозвучал сухо и глухо. Он, как всегда, прав. Он не зря ест свой хлеб. Вывернуть слова против оппонента для хорошего адвоката — не проблема.

— Предложила. А сейчас думаю… — пауза была сделана, чтобы оставить возможность саму же себя тормознуть. Но не сегодня. — Может вообще к херам свадьбу? Мне не до неё.

Даже удовольствие доставило то, как Данила посмотрел. И под закрытыми веками, когда Санта развернулась, направилась к двери, часто моргая, тоже возникало его лицо.

«Ты бьешь людей наотмашь… Мне пора начинать тебя бояться, малыш».

Это чистая правда. Но парадокс в том, что вместе с людьми, наотмашь она бьет себя. Как тупая курица взрывает мосты, отрезая себе доступ к дому.

Пришла к нему за светом, в итоге же захлопнула дверь своими же руками, оставаясь сам на сам с кромешной темнотой.

И куда идти — неясно. Нельзя нести это маме. Нет смысла ждать вечернего разговора.

Ни в чем не виден смысл. И не хочется тоже ничего…

— Санта Петровна!

Её окликает знакомый голос. Где-то сбоку слышен ускоряющийся стук каблуков. В этом коридоре её уже когда-то прихватывали за локоть. И делал это — тот же человек.

Только тогда Аля бесновалась от собственного гнева, а сейчас пытается поймать взгляд. Волнуется будто.

— Ты чего? К Чернову в гости? Поругались? — что-то Альбина определенно читает по лицу Санты. Делает предположения, каждый раз понижая уровень собственного оптимизма. Тоже злит.

— Пусти, пожалуйста. Спешу…

Санта не смотрит в глаза. Пытается вывернуться. Чувствует Алину растерянность. Она силой держать не станет. Но и отпускать не хочет.

— Сант… Всё нормально? — спрашивает абсолютно без бодрого энтузиазма, с которым бежала. В её голосе чувствуется волнение и сострадание. То, что Санте по наивности хотелось бы получить от Данилы. Чтобы он без слов хотя бы немного её прочувствовал.

Глаза предательски наполняются слезами. Санта смахивает их, только потом смотрит:

— Всё нормально.

Врет в глаза.

— Пусти, пожалуйста.

Снова просит.

Аля тоже умеет быть умницей. Пусть не хочет, но пускает.

Позволяет без лишний слов продолжить путь…

— Давай я сумку возьму и сходим с тобой куда-то? Я не буду наседать…

Бросает предложение в спину.

Но Санта машет головой. Она сейчас не хочет. А чего хочет — не знает.

— Только глупостей не наделай, Сант… Пожалуйста…

Поэтому на последний призыв вообще не реагирует. Главную глупость она уже и так сделала, кажется.

Почему-то решила, что поговорить о том, что ноет в сердце, двум любящим людям — это просто.

Глава 28

Вокруг Санты было шумно. В помещении — чуть-чуть душно. Но самое удивительное, что… Радостно. Всем-всем-всем радостно. И живо. Как-то неповторимо.

Хотя что в этом удивительного? В любом Киевском баре вечером в пятницу именно так (прим. автора: уже нет).

Поэтому, скорее всего, причина для удивления кроется не в месте, а в самой Санте. Она будто сепарировалась от этого счастливого мира. Оказавшись глубоко внутри, будто в самом его сердце, всё равно чувствовала себя инопланетянином в мыльном пузыре.

Как появилась тут — вопрос неоднозначный.

Бродила-бродила-бродила…

Правда плакала, но немного. Сидела на лавке. Замерзла…

К маме ехать — плохая идея, Санта боялась, что Лена будет переживать за свою дурищу.

Исполнять просьбу Данилы не было сил. Они не смогут вечером нормально поговорить. Ей надо остыть. Разговор в офисе должен чуть стереться из памяти. Поэтому вариант один — ехать к себе. Но там так пусто… И там так тошно…

Её никогда сильно не тянуло к толпам за редкими исключениями, а тут…

Тот же бар, в котором они когда-то сидели с Алей.

И намеком на теплоту в сердце отзывается мысль о том, что вот тут однажды начался их с Данилой выход из прошлого тупика.

В душе зарождается желание хотя бы заглянуть. Убедить себя, что в то время можно вернуться. Не пить, не плясать на столах, не знакомиться с иностранцами «на зло». Просто… Живым человеком себя почувствовать.

Не холодной копией, которая «стену вот такой высоты выстроила»…