Иерусалим

— Я и не знал, что они так трясутся, — пробормотал Стефан.

— Заткнись, — сказал Раннульф. Музыка заполонила его уши. Ему хотелось встать и уйти, двинуться, стряхнуть наваждение искуса, принудить своё тело вновь подчиниться разуму, — но приходилось сидеть здесь и терпеть эти атаки на обет. Слуги непрерывно приносили одни блюда и уносили другие, так что стол представлял собой всё время менявшуюся мозаику — всякий раз другие цвета и другие блюда. Слуги сновали вокруг Раннульфа, задевали его локтями, наклонялись через его плечо, чтобы поставить на стол засахаренные орехи, сласти, пахнущие корицей и гвоздикой, жареное мясо, источавшее жаркий сок. Раннульф ел только хлеб. Даже когда подали фиги и финики, излюбленное его лакомство, — он ел только хлеб.

Другие тамплиеры давно уже сдались. Вполголоса нахваливая яства, они глазели на пляшущих женщин и раскачивались в такт музыке.

— Что это они на нас так уставились? — пробормотал Медведь.

Фелкс рокочуще хохотнул:

— Может быть, они никогда так близко не видели тамплиера. Святой, это правда, что вся вода здесь ядовитая?

Раннульф ответил:

— Я никогда ещё не бывал в оазисе, где жители не маялись бы всё время хворью. Пей вино. — Он потянулся за кубком. Сарацинам пить вино не полагалось, но для франков они поставили его в неумеренном количестве. На султанском помосте, где сидел Триполи, раскатился безудержный хохот. Примерно посередине огромной «подковы» мирно заснул за столом епископ Святого Георга.

— Что же дальше, гашиш и маковый сок? — пробормотал Стефан. — Мне надо отлить.

— Иди, — сказал Раннульф.

Стефан ушёл. Раннульф был сыт; он отряхнул пальцы, и слуга подал ему салфетку. Мягкая ткань пахла цветами. Раннульф тотчас швырнул её на стол; он был так чувствителен к искусу, что и запах цветов казался ему грехом. Музыка смолкла, и женщины исчезли за пологом, прикрывавшим арочный проем входа в зал.

— Милорд граф. — Чернокожий слуга начал переводить речь султана. У него было круглое, с тонкими чертами лицо и высокий невесомый голос евнуха. — Да насладишься ты пребыванием в Дамаске, древнейшем и прекраснейшем городе, из глины коего Бог сотворил Адама! Мы предоставим тебе все радости и удовольствия, и, какое бы желание у тебя ни возникло, скажи лишь слово, и мы исполним его.

Триполи поднялся. Своим высоким пронзительным голосом он заговорил по-арабски, и его ответная речь была такой же данью традициям:

— Да сохранит Аллах превосходнейшего султана Каира и Дамаска!

Он продолжал в том же духе. Чернокожий переводчик, в котором не было нужды, сидел рядом с Саладином. Раннульф лениво гадал, где это евнух выучился французскому.

— Что это с ним такое? — спросил Фелкс, имея в виду переводчика.

Медведь обернулся и с ухмылкой глянул на него, явно довольный тем, что Фелкс чего-то не знает.

— Его оскопили.

Рослый германец озадаченно выгнул косматые светлые брови, поджал губы.

— А разве от этого чернеют? — невинно осведомился он.

Раннульф поглядел на него и захохотал, и Медведь, вдруг залившись краской, тоже разразился смехом; Фелкс облизал губы. Он много выпил и неумеренно ел все яства, что подносили слуги; сейчас он качался, даже сидя за столом. Триполи завершил свою речь, чернокожий встал и заговорил по-французски; свита, сидевшая вокруг сладко спящего епископа, торопливо растолкала его и шёпотом призвала ко вниманию.

— Епископ Святого Георга! Добро пожаловать в Дамаск, где святой Павел впервые встретился лицом к лицу со своей судьбой. Да возвеличит твой приезд сюда вашу веру, равно как и нашу!

Епископ застонал и с трудом поднялся на ноги. Он не знал арабского и вынужден был говорить по-французски; чернокожий евнух переводил султану его слова.

Когда епископ умолк, чернокожий повернулся к тамплиерам:

— Позвольте нам приветствовать также и воителей Храма Иерусалимского! Добро пожаловать в Дамаск, древнейший и величайший из городов, матерь Константинополя и Каира, Бухары и Багдада, где все народы, смешавшись, живут в мире и исполняют замысел Бога.

Раннульфу этот перевод был совершенно ни к чему.

— Спасибо, — сказал он. — Я очень рад, что приехал сюда.

Гости султана, застигнутые врасплох, мгновение лишь глазели на него в воцарившейся тишине; затем кое-кто из окружения султана заулыбался. Они считали тамплиера простаком. Быть может, они были правы. Султан слегка подался вперёд.

— Ты неплохо говоришь на языке Корана.

— Не то чтобы очень, — сказал Раннульф. Он поднялся, как делал всегда, когда к нему обращался вышестоящий, и привычно сцепил руки за спиной. — Это базарный арабский.

— Ты знаешь Коран?

— Нисколько. Две-три фразы, не более.

— А насколько хорошо ты знаешь вашу Библию?

— Довольно плохо. Книги — не моё ремесло.

— Но ведь это больше чем просто книги — это истоки веры. Ты любишь свою веру?

Голос тамплиера зазвучал громче.

— Султан, этот разговор ни к чему не ведёт. Всё, что важно для меня, — война. Для тебя, я думаю, тоже. Ты на одной стороне, я на другой, и я владею тем, чего хочешь ты. Так какой же прок говорить о чём-то ещё?

Гости заговорили, зашептались, слова сливались в невнятный гул.

— А какой же прок говорить об этом? — ровным голосом осведомился султан. В густой поросли его бороды блеснули зубы. — Ты явился сюда по какой-то своей причине; каков интерес Храма в этом деле?

— У тебя в плену один из моих братьев, Одо де Сент-Аман, я хочу повидать его.

Султан быстро поднял глаза и тут же опустил их, кивнув почти незаметно, одним движением ресниц.

— Разумеется.

— Мы поддержим перемирие между тобой и королём, если только возможно будет заключить его.

— Полагаю, я должен быть счастлив этим заверением, помня о вашем хорошо известном коварстве в такого рода делах.

— Мы повинуемся Богу, — сказал Раннульф, — а не клочкам бумаги.

— Милорд султан, милорд тамплиер, — громким ясным голосом вмешался граф Триполи, — здесь не место для споров о политике.

— Прошу прощения милорда графа, — сказал Раннульф и сел на место.

— О чём это вы толковали? — спросил Медведь, широко раскрыв глаза. Он не знал арабского.

Раннульф пожал плечами:

— Он позволит мне увидеться с Одо.

— Что-то он не показался мне настолько любезным, — заметил Медведь.

— Мне тоже. — Фелкс, сидевший за ним, нагнулся вперёд, пристально глядя на Раннульфа. — Что здесь происходит, Святой?

— Так, — сказал Раннульф, — болтовня.

Чернокожий переводчик снова встал и начал по-французски сплетать ещё одну длинную речь о чудесах Дамаска, где похоронены Авель и Нимрод, а также голова Иоанна Крестителя — что, вероятно, объясняло появление на пиру танцовщиц.