Иерусалим

— Не так, глупая, совсем не так!

— Оставь её, — сказала Сибилла. — Займись вон этим.

Слуги принесли на подносах ужин; топот и шум наполнили комнату. Алис величественно направилась к слугам; подобно Ги, она обожала отдавать приказы. Сибилла села спиной ко всей этой суматохе и улыбнулась дочери:

— Сыграй ещё, Жоли.

В полумраке в тёплой тишине Али сказал:

— Пойдём со мной.

Стефан пробормотал что-то неразборчивое. Он сел на постели, потянулся, изогнувшись всем телом и раскинув руки. Али упёрся ладонями в грудь рыцаря, толкнул его на постель и прижался головой к его груди, вслушиваясь в стук сердца.

— Пойдём со мной, — повторил он.

Стефан запустил пальцы в его волосы.

— О чём ты?

— Поезжай со мной в Дамаск и поселись там. Со мной. Разве могу я сказать это более ясно? Чего ты не понял?

Рука Стефана гладила его волосы, воспламеняя каждую его жилку.

— Я не понимаю, как ты вообще мог об этом заговорить.

— Айая-а! — Али сердито оттолкнул его и лёг на спину. — Какое это имеет значение? Мой дядя хочет уничтожить вас, Стефан. Весь Орден, всё королевство — всех.

— Что ж, как говорит Святой — пусть попробует. — Стефан перекатился на бок, подпёр рукой голову. Они отыскали эту комнатку в дальнем углу дворца; в высоких окнах за кроватью белело вечернее небо. Али не удержался от искушения коснуться Стефана. Он протянул руку и положил ладонь на его живот.

— Ты рискуешь, приходя сюда?

— Быть может. Не пытайся спасать меня. Я таков, каков есть, ты тоже, вот и всё. Но, несмотря ни на что, мы здесь, вместе. Неужели тебя это не радует? Неужели тебе этого недостаточно? Потому что, Али, это всё, что может у нас быть.

— Нет, — сказал Али. — Ты слишком наивен, Стефан. Для меня это больше, чем простая похоть. И я не могу больше так жить. Я не могу быть одновременно твоим любовником и врагом.

— Приезжай в Иерусалим, — сказал Стефан. — Стань тамплиером.

— Не говори глупостей, — сказал Али.

— Это шутка.

— Разумеется. Но я говорю серьёзно. Я не хочу, чтобы дальше так продолжалось. Я люблю тебя, Стефан. С последней нашей встречи я всё время думал о тебе. Я проявил чудеса изобретательности, чтобы вернуться в Иерусалим и увидеться с тобой. Я хочу, чтобы ты поехал со мной. Чтобы ты остался со мной в Дамаске, насовсем.

Стефан слушал с неподвижным лицом:

— Или?..

— Или между нами всё кончено.

Мгновение Стефан молчал и не шевелился, но потом овладел собой. Соскользнув с кровати, он нагнулся за одеждой.

— Куда ты? — спросил Али.

— Ухожу.

— Будь ты проклят! — с сердцем сказал Али. — Почему ты так поступаешь со мной?

— Я? — переспросил Стефан, натягивая штаны. — Я ничего не сделал. То, что я считал шуткой, ты говорил всерьёз. Ты сам всё решил, Али. Прощай.

Он натянул рубаху и вышел.

— Стефан! — крикнул Али.

Ответа не было. Приоткрытая дверь покачивалась на петлях. За ней был виден сад. Стефан, видимо, направился к стене на задах дворца. Али уронил голову на постель и плотно закрыл глаза.

После вечерни в трапезной накрывали к ужину. По звону колоколов рыцари гуськом вошли в зал и, выстроившись вдоль стен, со склонёнными головами выслушали слова священника, восхвалявшего Господа. Колокол прозвенел снова, рыцари разом расселись на скамьях, и внесли еду.

Раннульф сидел на краю среднего стола, слева от него — Медведь, слева от Медведя — Фелкс, но между ними было пустое место.

— Где Мыш? — спросил Медведь и потянулся через стол к корзинке с хлебом.

По трапезной разносились топот и говор. У рыцарей в обычае было развлекаться во время трапез, заставляя кого-нибудь из послушников читать вслух псалмы, и сейчас один такой юнец вскарабкался на табурет посреди зала и завёл неуверенным голосом:

— При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе...

— Вот мямля, — пробормотал Фелкс.

— Так где же Мыш?

— Не здесь, — сказал Раннульф.

Послушник, торчавший на табурете, спотыкаясь, брёл через псалом; он забыл слово, и со всех сторон рыцари засвистели и заухали, в послушника полетели огрызки хлеба.

— Как ты намерен с этим поступить? — спросил Медведь.

— С чем? — уточнил Раннульф. Слуги внесли блюда с мясом. В нос ему ударила вонь: вот уже много дней из-за голода их кормили испорченным мясом. Он потянулся за хлебом. Подошёл сержант и наполнил его кубок.

— Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня де... — Послушник вскинул руки, прикрываясь от неизбежного обстрела. — Забудь меня, десница моя, прилипни... прилипни язык мой к гортани своей...

Медведь утвердил локти на столе.

— Я спрашиваю — как ты думаешь поступить с Мышом? И с песчаной свиньёй, с которой он трахается в своё удовольствие?

Фелкс пихнул его локтем; Медведь ответил ворчанием.

— Никак, — сказал Раннульф.

— Я же тебе говорил, — заметил Фелкс.

— Дочь Вавилона, опустошительница... э-э...

— Это мой любимый псалом, — сказал Раннульф, — а он его исковеркал. — Он отломил от ломтя зачерствевший край. — Я не потерплю никаких разговоров против Мыша. Понятно? — Раннульф отвёл руку и метнул чёрствый кусок. Послушник скорчился на табурете, схватившись за голову и оглушительно воя.

— Блажен, кто возьмёт и разобьёт младенцев твоих о камень! — кое-как выкрикнул он и свалился с табурета. Рыцари ревели, требуя новой жертвы. В дальней двери показался Стефан.

Вид у него был мрачный; он обогнул стол и сел между Раннульфом и Медведем. И закрыл лицо руками. Поверх его склонённой головы Раннульф встретился взглядом с Медведем.

Другой послушник вскарабкался на табурет; у этого достало ума выбрать псалом покороче.

— Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!

— А мне нравится вот этот псалом, — сказал Фелкс. — Драгоценный елей и всё такое прочее.

Медведь обнял за плечи Мыша. Раннульф откусил хлеба и стал жевать.