Иглы в воде
Шрифт:
– Ты чего? Держи, нельзя сидеть на холодном.
– Я же на сумке сижу!
– И на ней нельзя.
Федя покопался в коробках, нашёл самую прочную и уселся рядом на ступеньке выше.
– Держи, – он вынул из пачки одну сигарету и протянул мне.
Мы курили не торопясь. Говорили о долгах, планах, погоде.
– Почему мы раньше этого не делали? – казалось, Феде очень понравилось пускать дым и сквозь него смотреть мне в глаза, пока я пыталась говорить о чём-то.
– Я испортилась.
– Курение ничего не говорит о человеке как личности.
Внутри меня обдало теплом – я вновь согрелась. От нас пахло табаком и чем-то своим, что родилось, пока мы курили. Теперь было странно смотреть друг на друга, неловко, но хотелось. Всё может произойти в одном взгляде. Всё абсолютно. Просто нужно знать, что с этим делать, я же понятия не имела.
Сзади меня встал какой-то мужчина, он продолжал тупо смотреть сквозь свою какую-то пелену, созданную не одной стопкой.
– Он так и будет на меня смотреть?
– Пока я здесь, всё хорошо. Просто говори всем, что я твой мужчина.
Он принял заказ на другом конце стойки, потом вернулся.
– Так однажды три девушки за моим баром признали во мне их молодого человека. Весёлая получилась ситуация.
Ясно. Федя тоже не знал, что с этим делать.
Я встала, накинула на плечи пальто, натянула порывисто шапку. Тем временем вернулся мой сосед.
– Ко мне?
– Что – к тебе?
Он удивился.
– Значит, к тебе?
– Ну, я иду к себе, да, – я завязала тугой узел. – И никого с собой не зову. – я обратилась к Феде: – Спасибо.
Никогда не оставляю на чай. Но мне кажется, в барах меня любят.
По-разному.
Анис
Прежде чем эта пара показалась мне настойкой, я знала её несколько секунд.
Ночь. Приёмный покой. Сижу на скамье я и одна студентка из Горного университета с подозрением на аппендицит. Разговариваем о жизни. Стрелки настенных часов показывают четыре часа утра. В углу за всем, что творится в больнице, наблюдает старичок, работающий здесь охранником. Он еле держится, кажется, сейчас упадёт. Глаза его ничего нам не открывают, скорее, пребывают в полной власти пустоты и безысходности.
В наш покой врывается пара. Она кричит, будто кто-то её режет, он смеётся, но продолжает катить свою даму внутрь больницы. У пострадавшей вылетел в левом бедре штифт – ей больно, она не может шагу сделать.
Оба пьяны. Женщина чуть больше и не старается ничего скрывать. Сёстры, проходящие мимо, чертыхаются: какого лешего так поздно к ним заявляются бомжи?
Я присмотрелась. Опухшие, грязные, точно сделаны из коричневого цвета, они издавали какие-то звуки. И всё же он был моложе и чище.
– Остался час, Вика! Час – и мне нужно будет вставать и идти на работу. Ты знала, что сегодня будет трудный день, ну кто просил тебя так здороваться с братом, кто? – вдруг мужчина резко повернулся в мою сторону и осоловевшими
глазами уставился в мои. – Представьте, это они так в разгар ночи решили поприветствовать друг друга! – он ухмыльнулся не без тени сожаления.– Скотина ты, Вова, порядочная.
– Да? А ещё кто? – он закрыл глаза и опустил голову. – Я ведь дождусь врачей и уйду, правда, уйду.
– Да вали сейчас, скотина, вали. Что же ты сидишь! – женщина попыталась встать с каталки, но ничего не получалось – бедро тут же давало о себе знать, и она ненадолго успокаивалась. В её взгляде читалась водка. Много водки.
– Бросок так бросок, – он вновь удручённо покачал головой. – Как вы мне надоели.
Она подъехала на каталке вплотную к своему мужчине.
– Что приехала?
– Захотела и приехала. Я ведь тебя убью, – она резко замахнулась и тут же опустила руку.
– Ну попробуй, – ему было сорок, ей все пятьдесят.
– И попробую, – Виктория заливалась смехом на весь покой. – Ты скотина, ты меня не любишь.
– Не люблю, – он вновь сделал вид, что спит.
– А я знала, знала… Пусть будет проклят тот день, когда я встретила тебя, – женщина посмотрела на меня не пронзительно, но с готовностью чем-то поделиться.
– Полгода назад, летом встретились – и всё, не можем расстаться, – Владимир тоже принялся смеяться.
Они посмотрели друг на друга с нежностью.
Полагаю, ей доставалось неплохо и от любовника, и от младшего брата, но она не переставала пить.
– Вот приехала ты с командировки – человек человеком, а сейчас! Страшно смотреть на тебя.
– Так и не смотри, – она вновь захохотала во весь свой хриплый голос, точно старая ведьма. Тощая, кто знал, в чём теплилась её душа…
– Не ругайтесь! – промолвила не без доброй улыбки я. Мы со студенткой Горного переглянулись.
Женщине понравился сей призыв, она чувствовала себя царицей, ей хотелось слезть с этих несчастных носилок на колёсиках, но всё никак не удавалось.
Показался травматолог.
– Это за тобой, – мужчина понизил голос.
– Хочешь, чтобы мне больно сделали?
– Хочу, чтобы тебя здесь оставили на недельку, хотя бы на сутки. Семья хоть отдохнёт.
Он говорил много и грубо, но в глазах обоих не проходила настоящая нежность. Я устроилась поудобнее – всё происходящее благодаря поздней ночи казалось театром. Передо мной разыгрывали банальную пьесу, но я верила, и не потому что хотелось, а потому что не могла не верить, столь талантливо подошли к своей работе немолодые актеры.
Её не без усилий увезли. Последними скрылись в комнате её чёрные носочки. Оттуда исходило:
– Мне больно, больно. Оставьте, прекратите.
Владимир никуда не собирался уходить, он захотел курить – ему было на самом деле тяжело слышать стенания своей женщины. Он обратился к охраннику за зажигалкой. Тот отдал её всё с тем же безмятежным, почти сумасшедшим видом.
Владимир вышел из больницы. Он курил долго.
Виктория стонала, но через некоторое время умолкла. Видно, её вылечили.