Иголка в стоге сена

— Я узнал сего человека, — равнодушно сообщил он Воеводе, — мне он известен как шляхтич Крушевич, Каштелян приграничной заставы. Мы с ним как-то встречались на дороге, ведущей в Самбор.

— Так и есть, — кивнул Кшиштоф, — под личиной Крушевича он заманил к себе на заставу Князя со свитой, чтобы всех их перебить! Чудом удалось спастись лишь княжеской дочери да вот этому московскому боярину!

Только подумай, целый год сей тать притворялся верным королевским слугой, ожидая случая, чтобы свершить злодейство!

— Но какой ему прок в смерти Корибута? — пожал плечами тевтонец.

— Князь Корибут был другом и правой рукой нашего Государя. Его смерть — удар в спину Унии, Польши и Литвы!

— Пожалуй, — согласился с Воеводой тевтонец, — чтобы свершить подобное зло, нужно крепко ненавидеть вашу державу!..

— За что татю ее ненавидеть? — отмахнулся от слов Командора старый поляк. — Он от Польской Короны видел лишь добро да милость!

Тут не в неприязни дело. Да и не верю я в то, что Волкич сам умудрился выдать себя за Крушевича. Не так это просто — добыть чужие родовые грамоты, разузнать в точности о жизни того, чьим именем ты решил прикрыться!

Нет! Волкичу помогли, и помогли ему те, кому была выгодна смерть Корибута!

— Что же это за силы? — полюбопытствовал фон Велль. — Ты не пытался расспросить о них самого татя?

— Пытался! — скрипнул зубами Воевода. — Да только сей изверг молчит, словно язык откусил! Ну-ка скажи, мерзавец, по чьему велению ты убил Князя?!

— Тура, перъюра, секретум продере ноли! — злобно сверкнув уцелевшим глазом, прошипел пленник.

— Что это он такое сказал? — спросил, грозно поднимаясь из-за стола, Воевода. — Если ты, душегуб, решил притвориться безумцем, знай: со мной такие шутки не проходят! Кто-нибудь знает, что наболтал сей висельник?

— Это изречение по-латыни, — пояснил смысл сказанного Бутурлин, — дословно значит: «клянись и лжесвидетельствуй, но тайны не выдавай».

— Он прав, — подтвердил его слова тевтонец, — не знаю, московит, где ты выучился латыни, но перевод точный!

— Латынь, говоришь? — нахмурился Кшиштоф, сам помнивший на древнем языке лишь слова основных молитв. — Что ж, похоже на то! Ладно, пусть молчит, в Самборе найдутся люди, способные его разговорить!

— А к чему мне выдавать своих покровителей? — неожиданно вступил в разговор пленный тать. — Разве Король за это смягчит мою участь?

— Ты что, решил торговаться с Государем? — презрительно хмыкнул Воевода. — Твоя дерзость не знает границ!

— За то, что ты натворил, Король, и впрямь, тебя не помилует, — заметил Бутурлин, — но есть Владыка выше мирских князей. Подумай, с чем ты предстанешь перед судом Господним, — с грузом нераскаянных грехов или со смирением в сердце?

— Вот уж, что меня меньше всего заботит, так это Божий Суд! — презрительно рассмеялся тать. — Господь отвернулся от меня, дав татарской смоле изувечить мне лицо. С тех пор я не служу Господу, и смирения от меня он пусть не ждет!

— Господь послал тебе испытание, а ты не выдержал его, — вздохнул Дмитрий, — однако, еще не поздно покаяться…

— Покаяться?! — резко прервал его Волкич. — Вот уж нет! Я лучше найду себе иных Богов, тех, кому по вкусу моя неутоленная жажда крови!

— О ком это ты? — обеспокоенно воззрился на пленника Кшиштоф. — Уж не о враге ли Рода Людского и его свите?

— Если и так, что с того? — ухмыльнулся тать. — Демоны Тьмы не обещают мне райских кущей на том свете, они оберегают меня в сем мире и пока еще ни разу не подводили!

— Как же не подводили? — изумился Бутурлин. — А то, что ты нынче сидишь связанный в ожидании суда, не говорит о том, что они тебя покинули?

— Покинули, говоришь? — переспросил его Волкич. — Я мыслю по-иному. Ты что-то рек о божьем испытании? А я чую, меня испытывают мои нынешние покровители. Проявлю слабость, паду перед Богом на колени — они, и впрямь, от меня отступят, буду тверд в своем служении Тьме — даруют милость, спасут от смерти!

— Даже, если так, ты все равно когда-нибудь умрешь, предстанешь перед Господом, и тебе придется отвечать за свои грехи, — не сдавался Дмитрий. — Неужели хочешь вечно гореть в аду?

— Я так много грешил, что покаяние не спасет меня от ада. Но если верно служить Тьме, ее Владыка отблагодарит своего слугу, и в аду он будет благоденствовать так же, как ваши праведники в раю!

Так что, тебе, Бутурлин, меня не переубедить. Встав на путь Зла, я пройду его до конца!

— Святые угодники, что он несет! — вскричал в ярости Воевода. — Сей тать — дьяволопоклонник!

— Сдается мне, этот человек, и впрямь, безумен, — холодно проронил тевтонец, — не думаю, что он расскажет вам правду об убийстве Корибута.

— Поглядим… — проворчал Кшиштоф, передернув левым веком. — А сейчас уберите слугу дьявола с глаз моих! После его откровений мне тошно пребывать с ним рядом!..

Он подал солдатам знак увести пленника, и те снова оттащили Волкича в угол трапезной.

— Где мое вино? — рявкнул Воевода на Харальда, стоящего поодаль. — Неси его сюда, а то у меня от разговоров в горле пересохло! Хочешь еще выпить, Командор?

— Благодарю, — тевтонец отодвинул от себя пустой кубок, — жизнь в Ордене приучила меня к умеренности. Я плохо переношу излишества в еде и питье…

— По-правде говоря, я никогда не мог понять, как крепкие мужи вроде тебя, Командор, выдерживают монастырское житье, — недоуменно пожал плечами Кшиштоф. — Допустим, умеренность в еде и питье идет вам на пользу, но как можно обойтись без женщин?

Я вот, почитай, старик, а как вижу смазливую бабенку, до сих пор сердце в груди трепещет! Как же ты, молодой парень, не урод и не калека, обходишься без того, что дано человеку самим Господом Богом?

Тень неудовольствия пробежала по красивому лицу фон Велля. Похоже, тевтонцу были не по вкусу подобные расспросы, но привитая в Ордене вежливость не позволяла ему прервать неприятный разговор.

— Все просто, господин Воевода, — ответил он равнодушным тоном, — когда жизнь подчинена уставу, молитвы сменяются постами, а посты — воинскими упражнениями, в душе не остается места для греха.

Грех к нам подкрадывается лишь тогда, когда мы пребываем в праздности и не знаем, чем себя занять. Жизнь в Ордене отличается от жизни, к коей привыкли светские господа. При орденском распорядке любовная дурь просто не лезет Братьям в головы…

— Не скажи, — покачал головой Кшиштоф. — Неподалеку от Кременца стоит мужской монастырь. Там тоже есть и устав, и распорядок. Однако года не проходит, чтобы оттуда кого-нибудь не выгоняли за ту или иную мерзость.