Игра Джералда

Да, это была ее мать. И она, как всегда, хорошо притворялась. Так хорошо, что аж жутко. Мать старается, чтобы в ее словах чувствовалась любовь, и забота, и здравый смысл, но на самом деле все это – только замаскированная злость. Может быть, ее мать и умела любить, но Джесси всегда считала, что настоящая Салли Махо – это та женщина, которая однажды ворвалась к ней в комнату, запустила в нее парой туфель и даже не потрудилась объяснить почему. Ни тогда, ни потом.

Тем более что все, что сказал этот голос, было неправдой. Кошмарной неправдой.

– Нет, – решительно проговорила Джесси. – Я не послушаюсь твоего совета. Никто не придет… разве что тот человек… то существо, что приходило сюда прошлой ночью. Я сделаю так, как решила. И я не боюсь.

И Джесси опустила запястье на сверкающее острие стекла.

Глава 31

Джесси нужно было видеть, что она делает, потому что сначала она почти ничего не чувствовала. Сейчас она могла бы раскромсать свое запястье в лохмотья и не почувствовать ничего, кроме слабого, едва ощутимого давления и тепла. Но она с облегчением обнаружила, что ей прекрасно все видно; она разбила стакан в правильном месте (Ну наконец-то хоть что-то хорошее! – язвительно прозвучало в голове.), и ей не пришлось выворачивать шею, чтобы наблюдать за своими действиями.

Отогнув кисть чуть назад, она опустила внутреннюю часть запястья – ту самую часть, где проходят линии, которые гадалки называют браслетами Фортуны – на отколотый край стекла. Как завороженная она наблюдала за тем, как острый выступ сначала вдавился в кожу, а потом пропорол ее. Она продолжала давить, и стекло все глубже и глубже вонзалось в запястье. Вдавленная ямка наполнилась кровью и исчезла.

Поначалу Джесси расстроилась. Стекло не разрезало руку так, как было ей нужно (и чего она немного боялась). Но потом острый край вспорол пересечение вен под кожей, и кровь потекла быстрее. Она не била пульсирующими струями, как думала Джесси, а именно текла непрерывным потоком – как вода из крана, открытого почти до конца. Стекло вошло глубже в руку, и крови стало еще больше. Она перелилась через край полки и потекла по предплечью Джесси. Дело сделано. Отступать уже поздно. Теперь все должно решиться.

Давай тяни руку! – завопил голос матери. – Не дожидайся, пока станет хуже – хуже и так уже некуда! Тяни, пока еще можешь! Быстрее!

Мысль, конечно, заманчивая. Но Джесси считала, что тянуть еще рано. Она не знала слова «дегловация» – специального медицинского термина, который обычно употребляется при описании состояния пациентов с обширным ожогом, – но инстинктивно чувствовала, что нельзя полагаться на одну только кровь, чтобы освободиться. Вполне вероятно, что одной только крови будет недостаточно.

Джесси медленно и осторожно провернула запястье, так чтобы расширить разрез. Теперь она почувствовала странное покалывание в ладони, как будто осколок, режущий руку, задел какой-то крошечный, но жизненно важный нерв. Мизинец и безымянный палец на правой руке непроизвольно дернулись и согнулись. И больше не поднялись. Большой, указательный и средний пальцы тоже задергались взад-вперед. Из-за онемения Джесси не чувствовала боли, но ей было жутко смотреть на эти явные признаки повреждений. Тем более что она уродовала себя добровольно. Эти омертвелые скрюченные пальцы – мизинец и безымянный – были похожи на два бледных трупика, и это было гораздо страшнее, чем кровь, хлещущая из раны.

А потом и страх, и все более интенсивное ощущение давления и жара в раненой руке утонули в обжигающей боли от новой судороги, пронзившей бок. Эта безжалостная боль как будто специально пыталась заставить Джесси дернуться, но та яростно сопротивлялась. Сейчас ей нельзя было шевелиться. Если она пошевелится, она точно уронит на пол свой импровизированный стеклянный нож.

– Нет, ничего у тебя не выйдет, – процедила она сквозь сжатые зубы. – Так что давай убирайся.

Она замерла, пытаясь не давить на хрупкое стекло сильнее, чем давила до этого. Ей совсем не хотелось, чтобы осколок свалился на пол. Она еще не закончила, и ей вовсе не улыбалось подбирать другой – менее подходящий – инструмент, чтобы довести дело до конца. Но если судорога переберется с бока на правую руку, что, кажется, и происходит…

– Нет, – простонала она. – Не надо, слышишь?! Отгребись от меня, я тебе говорю!

Она немного подождала – при этом прекрасно осознавая, что ждать нельзя, – но ей просто не оставалось ничего другого. Она ждала, слушая, как ее кровь капает на пол с полочки над кроватью. Теперь кровь текла просто ручьями, смывая с полки мелкие осколки стекла. Глядя на это, Джесси чувствовала себя героиней кровавого фильма ужасов – жертвой какого-нибудь маньяка.

Нельзя больше ждать, Джесси, – прикрикнула на нее Рут. – Времени нет!

Не времени нет, а везения, – отозвалась Джесси. – Вот чего мне действительно не хватает. Впрочем, мне никогда не везло – по жизни.

А потом Джесси почувствовала – или сумела себя убедить, – что судорога проходит. Она провернула руку внутри браслета и закричала от боли, когда очередной спазм вонзился ей в живот опаляющими когтями, пытаясь снова разлиться огнем по нервам. Но она продолжала вращать рукой, разрезая и внешнюю часть запястья. Теперь внутренняя часть запястья была повернута кверху. Как завороженная Джесси наблюдала за тем, как на браслете Фортуны открывается глубокая длинная рана, похожая на окровавленный черно-красный рот, который, казалось, смеется над ней. Все еще сражаясь с судорогой в животе, она надавила на стекло, так чтобы оно вошло в руку как можно глубже, а потом рванула руку к себе. Горячие капельки крови брызнули ей в лицо. Осколок стекла, которым она так отчаянно кромсала себя, упал на пол и разлетелся вдребезги. Но Джесси уже про него забыла – она сделала то, что хотела, и больше он был не нужен. Теперь надо сделать последний шаг и узнать, смогут ли мясо и кровь пересилить стальной наручник, который так ревниво удерживает ее на кровати.

Судорога в последний раз пропорола бок, а потом вроде бы начала отпускать. Но Джесси этого не заметила, как не заметила и того, что осколок стекла, которым она резала руку, упал на пол. Она буквально физически ощущала свою предельную сосредоточенность – ее мозги разве что не горели, как смоляной факел, – на правой руке. Все остальное как будто вообще перестало существовать. Она подняла руку как можно выше и внимательно рассмотрела ее в золотистых лучах заходящего солнца. Толстая корка запекшейся крови на пальцах. Предплечье заляпано кровью, напоминавшей подтеки ярко-алой краски. Стальной браслет наручника был едва различим в кровавом месиве. Зрелище малоприятное, но как раз то, что нужно. Джесси согнула руку и потянула вниз, как она это делала раньше. Наручник соскользнул… немного, еще немного… а потом отскочил обратно. Он снова уперся в кость под большим пальцем.

– Нет! – закричала Джесси и рванула руку сильнее. – Я не хочу умирать вот так! Слышите?! Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ ВОТ ТАК!

Наручник врезался глубоко в кожу, и на мгновение Джесси испугалась, что он не сдвинется больше ни на миллиметр – что в следующий раз он сдвинется только тогда, когда какой-нибудь полицейский, попыхивающий сигарой, откроет его и снимет с ее мертвого тела. А самой ей его не сдвинуть. И нет на земле такой силы, которая сдвинет этот проклятый браслет. Ни ангелы рая, ни бесы из ада его не сдвинут.

Потом на внешней стороне запястья возникло ощущение сильного жара, и браслет слегка сдвинулся вверх. Остановился и снова начал сдвигаться. При этом по руке разлилось горячее электрическое покалывание, которое быстро переросло в жжение, опоясывающее запястье наподобие браслета. А еще через пару секунд жжение стало невыносимым, как будто ей в руку вгрызлись миллионы голодных озлобленных муравьев.

Браслет двигался потому, что двигалась кожа под ним. Именно так какой-нибудь тяжелый предмет будет скользить по ковру, если кто-то потянет за ковер. Круглый порез на запястье разошелся еще шире, открывая влажные натянутые сухожилия. Кожа с внешней стороны кисти сморщилась и начала собираться в складки под браслетом наручника. Джесси представилось смятое покрывало, которое она отпинала к изножью кровати, когда сучила ногами.