Игра Эндера. Глашатай Мертвых

— Кажется, налево, — сказала Джейн. К счастью, сейчас она говорила своим голосом. — Монастырь находится на западном склоне, над станцией зенадора.

Он прошел вдоль школы, где ученики старше двенадцати лет изучали высшие науки. И там, прижавшись к земле, ждал его монастырь. Он улыбнулся, отметив контраст между собором и монастырем. Дети Разума почти раздражающе отрекались от великолепия. Не удивительно, что всюду церковники недолюбливают их. Даже монастырский сад резко отличался от церковного — везде, где не было овощей, росли сорняки и некошеная трава.

Настоятеля, конечно же, звали дон Кристао. Если бы это была женщина, ее имя было бы дона Криста. Здесь были только одна начальная школа и один колледж и потому только один ректор; муж руководил монастырем, а жена — школами, соединяя все дела ордена в одной семье. С самого начала Эндер говорил Сан Анжело, что это было верхом притворства, а вовсе не скромности, что лидеры монастырей и школ назывались просто «господин Христианин» и «госпожа Христианка», присваивая титулы, которые должны принадлежать каждому последователю Христа. Сан Анжело лишь улыбнулся, потому что, конечно же, именно это он и имел в виду. Он был надменным в своем смирении, и за это Эндер его и любил.

Дон Кристао вышел во дворик, чтобы встретить его, а не остался ждать его в кабинете — в обычаях ордена было умышленно причинять себе неудобства в пользу тех, кому служишь.

— Глашатай Эндрю! — воскликнул он.

— Дон Сэфейро! — откликнулся Эндер. «Сэфейро» (жнец) — такой титул имел в ордене настоятель; ректоры школ назывались «арадоре» (пахарь), а учителя — «семеа-доре» (сеятель).

Сэфейро улыбнулся тому, что Глашатай пренебрег его официальным титулом. Он понимал, что людям не всегда приятно называть Детей Разума их титулами и придуманными именами. Как говорил Сан Анжело, «когда они называют твой титул, они признают, что ты христианин; когда обращаются по имени — словно сами читают проповедь». Он обнял Эндера за плечи и сказал:

— Да, я Жнец. А кто вы — сорная трава?

— Скорее жук-вредитель.

— Тогда берегитесь, чтобы вас не сожгли ядами!

— Я знаю, что вот-вот буду проклят, без надежды на покаяние.

— Покаянием занимаются священники. Наша работа — просвещение разума. Спасибо, что вы пришли.

— Спасибо, что вы пригласили меня сюда. Мне пришлось опуститься до грубого размахивания дубинкой, чтобы со мной хотя бы разговаривали.

Конечно, Сэфейро понял, что Глашатай понимает: приглашение было лишь результатом его угрозы. Но брат Аман предпочитал поддерживать приятную беседу.

— Так скажите, правда ли, что вы знали Сан Анжело? Что именно вы Говорили о его смерти?

Эндер показал на заросли сорняков, выглядывавших из-за стены.

— Он одобрил бы этот беспорядок в вашем саду. Он любил поддразнивать кардинала Акила, и я не сомневаюсь, что епископ Перегрино тоже воротит нос от работы ваших садовников.

Дон Кристао подмигнул.

— Вы знаете слишком много наших секретов. Если мы поможем вам найти ответы на ваши вопросы, вы уедете?

— Можно надеяться. С тех пор, как я стал Глашатаем, дольше всего я прожил в Рейкьявике, на Тронхейме, — полтора года.

— Хорошо бы вы пообещали нам, что и здесь не задержитесь дольше. Я прошу не ради себя, а ради спокойствия тех, чьи одежды намного тяжелее моих.

Эндер дал единственный искренний ответ, который мог бы успокоить епископа:

— Я обещаю, что как только я найду место, где смогу прижиться, я откажусь от звания Глашатая и стану обычным гражданином.

— В нашем случае потребуется еще и принять католическую веру.

— Много лет назад я пообещал Сан Анжело, что если я стану религиозным, то это будет его религия.

— Не похоже на искреннее признание веры.

— Поэтому я до сих пор не сделал выбора.

Сэфейро рассмеялся, будто он-то знал правду, и предложил Эндеру показать ему монастырь и школы, прежде чем приступить к вопросам. Эндер не возражал — он хотел посмотреть, во что превратились идеи Сан Анжело за столетия, которые прошли после его смерти. Школы выглядели хорошо, и качество преподавания было на высоте; но уже наступил вечер, когда Сэфейро привел его обратно в монастырь, в маленькую келью, где жили он и его жена Арадора.

Дона Криста уже была там; она сочиняла на терминале, стоявшем между кроватями, упражнения по грамматике. Они подождали, пока она не остановится.

Сэфейро представил Глашатая Эндрю.

— Но, похоже, ему трудно называть меня дон Кристао.

— Как и епископу, — сказала его жена. — Мое истинное имя — Detestai о Pecado е Fazei о Direito.

«Ненавидь грехи и живи праведно», — перевел мысленно Эндер.

— Имя моего мужа так чудесно сокращается — Аман, возлюби. А мое? Как можно крикнуть другу: «Эй, Детестаи!»?

Все рассмеялись.

— Так мы и живем, Любовь и Ненависть, муж и жена. Как же вы назовете меня, если считаете, что «Христианка» — слишком хорошо?

Эндер посмотрел на ее лицо — на нем было достаточно морщинок, чтобы кто-то другой мог назвать ее старой. И все же в ее улыбке таился смех, а в ее глазах лучилась такая энергия, что она выглядела намного моложе, даже моложе, чем он сам.

— Я бы назвал вас Белеза — прекрасная, но боюсь, что ваш муж расценит это как флирт.

— Ну нет, он назвал бы меня Белладонна — красота и яд в одной противной шутке. Так ведь, дон Кристао?

— Моя работа — держать тебя в смирении.

— А моя — хранить твое целомудрие, — ответила она.

Эндер не удержался от того, чтобы не посмотреть на обе кровати.

— Ага, еще один интересуется нашим браком, — сказал Сэфейро.

— Вовсе нет, — сказал Эндер. — Просто я вспомнил, что говорил Сан Анжело: «Муж и жена должны спать в одной постели».

— Мы могли бы, — сказала Арадора, — но только если бы один спал днем, а другой ночью.

— Правила должны соответствовать возможностям Детей Разума, — объяснил Сэфейро. — Несомненно, некоторые могут делить постель и оставаться целомудренными, но моя жена слишком красива, а желание моей плоти — слишком настойчиво.

— Это Сан Анжело и имел в виду. Он говорил, что брачное ложе должно все время испытывать вашу тягу к знанию. Он надеялся, что мужчины и женщины ордена через некоторое время предпочтут продолжить свою жизнь во плоти, а не только духовно.

— Но, — сказал Сэфейро, — тогда нам придется сразу покинуть орден.

— Этого наш дорогой Сан Анжело не понимал, потому что в его время в ордене не было подлинных монастырей, — сказала Арадора. — Монастырь становится нашей семьей, и расставание с ним было бы болезненным, как развод. Когда растение даст корни, его нельзя вырвать безболезненно. Поэтому мы и спим в разных постелях, и нам хватает сил на то, чтобы остаться в ордене.