Игра Канарейки

Карина молчала.

– Я не foile, мама. Отец говорил со знахарем, а потом заперся в кабинете.

– Мне они тоже не сказали, – выдохнула Карина.

Иоланта подвинулась ближе к матери, обняла её. Карина почувствовала, как плечи девушки затряслись.

– Я боюсь, – наконец сказала она. – Он целыми днями сидит в кабинете, выходит или пьяным, или весь в крови.

Несколько секунд Карина растерянно гладила дочь по спине. И вдруг из её памяти всплыл образ. Чёткий, натуральный, страшный.

Когтистая рука скелета, тянущаяся к ней. Скелет в богатом угольном платье, с траурной фатой, прикрывающей чёрные глаза-провалы.

Карина и сейчас чувствовала на себе её взгляд.

Но было ли это на самом деле? Было ли это с ней?

Эльфка освободилась из объятий Иоланты, медленно встала с кровати. Тут же закружилась голова, в ушах зашумело.

Она набросила на плечи шаль, пошатываясь, зашагала к выходу.

Иоля догнала её, утирая слёзы, придержала за плечо, и они вместе направились к кабинету Ольгерда.

Дверь, как и ожидалось, была заперта, изнутри никто не отвечал.

– Где Бернард? Сходи к нему за ключом. Я подожду.

Девушка взглянула на мать с опаской, но против ничего не сказала, придерживая подол платья, быстро сбежала вниз по лестнице.

Карина прислонилась ухом к двери. Из кабинета Ольгерда не доносилось и звука.

– Ольгерд? – тихо позвала Карина. – Ты там?

В последнее время он стал скрытным. Мало говорил, был постоянно хмур, часто уезжал куда-то. С болезнью Карины дело только усугубилось.

– Если ты там, открой, прошу тебя.

Голос сорвался.

Это стало похожим на какой-то кошмар. На кошмар, который она уже когда-то видела, хотя он ни разу ей не снился. Карине на мгновение показалось, будто она сама одета в богатое угольное платье.

Иоланта вернулась без ключа.

– Бернард говорит, что отец забрал ключ от кабинета. Запасной тоже.

Карина уже не собиралась останавливаться. Было слишком жутко, кто-то словно дышал в затылок ледяным воздухом, а пальцы не слушались, дрожали.

Она оглянулась, увидела дорогой и, как следствие, прочный стул из красного дерева.

– Отвернись, – сказала она дочери. Та не поняла, нахмурилась. Карина махнула ей рукой, чтобы она всё-таки отвернулась, и девушка послушалась.

Когда за её спиной раздался грохот и треск, Иоланта резко дёрнулась и повернулась. Карина ещё раз замахнулась стулом, ударила ребром сиденья по дверной ручке, и та, звякнув, упала о пол, выхватив с собой кусок дерева и сам замок.

– Никогда, – сухо проговорила Карина, сама будто ошарашенная своим поступком, – никогда так не делай. Запомнила, Иоля?

Иоланта медленно кивнула.

Карина поставила стул на место.

– Сходи скажи Бернарду, что здесь всё в порядке. Только… пусть пошлёт за плотником.

Девушка хотела что-то возразить, но, наткнувшись на холодный, какой-то совершенно чужой взгляд, какой она никогда не видела у своей матери, поспешила вниз.

Карина толкнула дверь кабинета, и та с готовностью поддалась.

Только эльфка не была готова увидеть то, что было внутри.

Она замерла на пороге, ухватившись за дверной косяк, пытаясь отделить реальность от видений.

Посередине кабинета на дорогом назаирском паркете была начерчена вписанная в круг пентаграмма с выставленными на оконечностях звезды свечами. Всюду были разбросаны книги и манускрипты, окна занавешены плотной тканью.

Она помнила это, слишком хорошо помнила, будто бы была уже в этой комнате…

Память вернулась к ней резко, как удар обухом по голове.

Но лучше бы этого не случалось.

Кто же знал, что память скрыла от неё столько боли и разочарований? Что позади осталось столько испытаний, которые и сначала, и теперь казались непреодолимыми?

И она просто так забыла это всё.

Что-то не сходилось в её голове, реальность, окружавшая её, и память, так резко вернувшаяся, словно делили всю её жизнь напополам, на две параллельные нити. И теперь они запутались в узел, который необходимо было развязать. Отделить одно от другого, определить, что же из этого наваждение, а что настоящее…

Карина вошла внутрь, часто моргая, пытаясь прийти в себя. Неосторожно наступила на круг пентаграммы, линия под подошвой домашних туфель стёрлась.

Значит, это сейчас действительно происходило с ней.

Насколько можно было это сказать о ней.

Манускрипты о гоэтии и демонологии, исследования сомнительных профессоров Оксенфурта и гениальных – Риссберга, фиалы с кровью, о происхождении которой она не хотела ничего знать, – всё в каком-то полусне закружилось вокруг неё, земля выскользнула из-под ног, и она рухнула на пол, стирая юбкой меловые рисунки.

– Мам! – Иоланта вбежала в комнату, неуклюже придерживая подол, бросилась к эльфке. Та зашлась громким болезненным кашлем, царапающим нёбо, и, только откашлявшись, заметила у своих ног длинную тень. Она подняла глаза. На пороге стоял Ольгерд.

– Я могу узнать, что вы здесь делаете? – металлическим голосом спросил он, скрестив руки на груди. Его пронзительный взгляд, идеально прямая спина, медленное глубокое дыхание, решительность и готовность ко всему в каждом жесте – всё, за что Карина когда-то полюбила его, теперь бесконечно пугало.

– Ты уже вызвал… – Карина прочистила горло, приподнялась, села на полу, с вызовом глядя Ольгерду в глаза. – Ты уже вызвал его?

Фон Эверек заметно удивился, хотя и попытался это скрыть.

– Кого?

– О’Дима.

Холодные серые глаза, которые смотрели на Ольгерда, не принадлежали Карине, последние пятнадцать лет жившей словно у Лебеды за пазухой. Они принадлежали убийце, чья жизнь была ежедневной борьбой.

Конечно, этот Ольгерд этого не знал, как не знала и Иоланта. Поэтому чужой взгляд их пугал на каком-то бессознательном уровне, как пугает резкий крик в ночной темноте или холодная сталь, поднесённая к горлу.

Ольгерд молчал.

– Иоля, выйди.

Девушка с неохотой, довольно явно написанной на лице, встала и вышла из кабинета, закрыв за собой дверь.