Игра на двоих

— Ложь иногда бывает такой сладкой.

— Да уж, как успокоительный сироп. А теперь у меня как-то нет выбора.

— Ты с ней, это важнее всего остального. Важнее того, что происходит во вокруг. Думай только о том, что между вами.

— Пытаюсь. Иногда мне кажется, что мои чувства взаимны. Но история со свадьбой, камеры, интервью, лично-публичная жизнь — все это убивает.

Пытаюсь хоть как-то успокоить его, но у меня не получается.

— Мне бы твои проблемы, — не сдержалась.

— У тебя и своих хватает, — мне не очень нравится его понимающе-сочувствующий взгляд.

— Послушав жалобы Китнисс, я уже начала сомневаться, что они существуют не только в моем воображении.

Вместо ответа Пит снова наклоняется над картинами и достает еще одну. Полотно аккуратно завернуто в широкий обрез белой ткани. Что-то более личное? Художник относит ее к ближайшей лампе — нужно больше света — ставит на пустой мольберт и срывает накидку. Я заблуждалась, думая, что после оглашения правил Квартальной Бойни меня уже ничто не сможет удивить. Нет, не так — поразить, сбить с толку, лишить дара речи. Невозможно описать охватившие меня чувства, когда я вижу, что нарисовал Пит.

Немолодой мужчина с длинными светлыми волосами и глазами цвета льда стоит на поросшем луговыми цветами склоне. Одна рука крепко сжимает рукоять ножа, другая — ладонь черноволосой девочки-подростка. Та смотрит вперед, и в ее карих глазах застыло выражение отчаянной решимости. Ей не страшно, ведь она знает, что старший друг и защитник никогда не оставит ее одну, не позволит хватке ослабеть. Девочка доверчиво прижимается к нему, а мужчина смотрит на нее с выражением безумного, безрассудного самоотречения. Так, что каждый, кто взглянет на картину, поймет, что их связывает что-то большее. Возможно, даже запретное. У ног девочки лежит черный волк, и горящий взгляд и белоснежные клыки в приоткрытой пасти ясно дают понять, что будет с тем, кто посмеет угрожать этим двоим. Он готов защищать его и ее до конца, по последнего вздоха в разорванных легких, до последней капли крови в разрезанных жилах. За их спинами вырастает непроходимый лес, а небо, вопреки всем законам природы, обагрено кровью.

— Что это?

— Только то, что ты видишь.

Перевожу взгляд на него. Хочу, чтобы он заметил с моих глазах лишь злость, за которой я пытаюсь спрятать страх.

— Как ты узнал?

— Я увидел.

— Как? — я повторяюсь, не понимая, где и когда мы допустили ошибку.

— Я художник. Я вижу то, чего не видят другие.

— Ты сумасшедший.

— Нет, это вы лишились рассудка, — странно, но в его голосе нет и оттенка осуждения.

Он покачивает головой, словно не может поверить, что мы могли отважиться на такое.

— Давно?

— Со второго взгляда, — ответ звучит небрежно, даже грубо. Не хочу вдаваться в детали.

Мелларк делает шаг ко мне. Я моментально напрягаюсь и отшатываюсь. Парень грустно улыбается и с сожалением произносит:

— Я подумал, тебе будет приятно. Мне можно доверять, Генриетта. Я никому не скажу.

— Будь уверен, если скажешь, я успею убить тебя, прежде, чем убьют нас с Хеймитчем, — мой свистящий шепот расползается во все уголки комнаты разбуженным ужом.

— Согласен.

— Вот и договорились.

Внезапно меня осеняет:

— Поэтому ты не стал просить меня вызваться добровольцем за Китнисс?

Пит смеется.

— Хеймитч с меня три шкуры спустил бы! А если серьезно… Я думаю, вы заслуживаете шанса на победу ничуть не меньше, чем мы с Китнисс. Вы спасли нас. Теперь мы лишь отдаем вам долг.

— Эвердин вряд ли с тобой согласилась бы.

— Ей необязательно об этом знать. У тебя и Хеймитча тоже ведь немало секретов от нее?

Я отворачиваюсь к окну и притворно-равнодушно пожимаю плечами:

— Возможно.

Теперь мне кажется, что он знает все. Например, о надвигающейся гражданской войне. Или о роли Сойки-Пересмешницы во вспыхнувшем восстании. Стою на первой ступеньке лестницы, ведущей вниз. Мысли сменяют одна другую, но их суть не меняется. Я обдумываю то, что мне пришлось увидеть и услышать, и делаю неожиданные выводы.

— Знаешь Мелларк, а ты не так прост, как кажется на первый взгляд.

— Это комплимент? — посмеивается за моей спиной Пит.

— Не знаю. Понимай как хочешь.

Оборачиваюсь перед тем, как уйти. На лице парня — искренняя благодарная улыбка, а в голосе — ни капли яда. Я узнала его с другой стороны, но та, с которой я уже была знакома, ничуть от этого не потеряла. Белый цвет не поблек, не стал серым.

— Пойдешь к нему?

Тон меняется, и теперь я слышу в нем оттенок смущения, словно Пит неосознанно перешел черту или оказался не в том месте не в то время. Вдруг слабое, едва уловимое чувство вины передается и мне. Ощущение, будто я, сама того не понимая, собираюсь преступить неписаный закон, а Мелларк понял мои намерения раньше меня. Оставляю вопрос без ответа, ведь нам обоим все и так понятно.

— Спасибо. За картину. Мне понравилось.

— Не за что.

Иду по Деревне Победителей. Вокруг пустынно, только белые мундиры маршируют далеко за оградой. Их вахта не заканчивается даже ночью, сменяются только люди. Поднимаюсь по каменным ступенькам, ведущим в мрачную обитель ментора. Оглянувшись напоследок на родительский дом, что приветливо улыбается мне в спину ярко горящими окнами, толкаю дверь и неслышно вхожу в темную прихожую. Прислушиваюсь. Голоса стихли, разговор окончен. Слышны лишь потрескивание огня в камине и плеск последних капель вина в опустевшей бутылке. Китнисс ушла, добившись — или нет? — своего. Хватит тратить время на слова, они больше ничего не значат.

Прислоняюсь спиной к двери и, прижав ее к косяку, осторожно поворачиваю ключ в замочной скважине. Ржавое железо слегка поскрипывает. Стрелки настенных часов громко щелкают, напоминая о каждой секунде, что у меня на счету. Их все меньше. Стоит поспешить. Куртка соскальзывает с плеч и с тихим шорохом падает на пол. Снимаю ботинки и носком ноги отодвигаю их в сторону. Медленно иду по коридору, заглядывая в каждую комнату и задергивая шторы на окнах. Это не для ваших глаз. В кабинете подхожу к столу и обрываю телефонный провод. Не звоните, мы не ответим. Приближаюсь к гостиной. Сердце стучит ровно и спокойно, но так громко, что я слышу его стук в каждой клеточке тела. Закрываю дверь с другой стороны, царапая пальцы о ее шершавую поверхность. Не страшно, не смертельно.

Чуть поворачиваю голову и несколько минут украдкой наблюдаю за сидящим в кресле Хеймитчем. Губы трогает дерзкая улыбка. Не знаю, что именно толкает меня к нему сейчас. Опасность, страх, страсть, дыхание смерти в затылок. А может, все вместе. Мне известно только одно: никто не помешает нам этой ночью.

Приближаюсь к нему со спины, слегка склоняюсь над креслом и опускаю руки на плечи мужчины. Хочу снять с них всю тяжесть, все бремя, что ему приходится нести вот уже много лет, и с каждым годом все больше. Ментор оставляет в сторону, вернее, небрежно бросает на пол, стеклянный сосуд, а вслед за ним — лежавшую на коленях книгу. Я прижимаюсь губами к его виску, чувствуя бешено пульсирующую вену. Его горячие ладони накрывают мои пальцы. В нашем, хоть и странном, объятии сплелись не только мы, но все то плохое, что есть в нас. Безумие, злоба, зависть, гордость, ревность, страх, ненависть, отрицание, обида, неверие, смятение. Все, что мы не смогли высказать там, на улице, в апрельской ночи, когда кукловод огласил приговор своим марионеткам.