Игра на двоих

— Давайте голосовать, — обрывает их спор Лайм. — Сойка, слезай со стола! Я не в восторге от твоего предложения, Хоторн, но, похоже, это наш единственный шанс.

После того, как идея Гейла получает одобрение Бити и остальных Победителей, кроме Китнисс, командоров Второго и Восьмого, а также Президента Тринадцатого, все последующие события идут по нарастающей. Облака пыли и гравия скрывают от наших глаз небо. Мы стоим на крыше Дворца Правосудия, наблюдая, как смертоносная волна камней спускается вниз по горе и накрывает Орех, заваливая входы-выходы и превращая его в гробницу. Знаете, о чем я думаю в этот момент? Я вспоминаю гибель отца и желаю, чтобы в шахте Второго было как можно больше народа и каждого из погибших дома ждали дети.

— Эрика? — едва слышно зовет меня Хеймитч.

Я вопросительно смотрю на него. Мне не грустно, не страшно, не жалко, но разговаривать почему-то не хочется. Хочется помолчать. И еще чтобы все поскорее закончилось. На меня вдруг наваливается смертельная усталость.

— Что бы ты сказала, если бы это, — он показывает на лавину, — была моя идея?

Отвечаю, не задумываясь ни на секунду:

— Я бы тебя поддержала. Первой бы сказала, что согласна.

Ментор молчит.

— Почему ты спросил?

— Просто интересно, — тонкие губы растягиваются в слабой улыбке.

Перевожу взгляд в сторону уничтоженного Ореха и тихо, чтобы слышал только ментор, признаюсь:

— Я хочу, чтобы они погибли, Хейм. Все-все. Все, кто там есть. Знаю, это неправильно. Я — чудовище?

— Нет, детка, — ласково отвечает мужчина. — Ты такая, какой и должна быть в подобном мире.

Крепко сжимая оружие в руках, мы приходим на станцию, незаметно вливаясь в ряды повстанцев, что окружили площадь и единственный уцелевший выход плотным кольцом. Крессида и ее команда неотступно следуют за нами с включенными камерами. По дороге мы просим Сойку прикрепить к одежде микрофон, встать на железнодорожных путях х чуть в стороне от выхода и предложить выжившим сдаться. Не задавая лишних вопросов, та с неохотой кивает, занимает позицию впереди, в двух шагах от нас, оглядывается по сторонам мутным, расфокусированным взглядом и медленно начинает говорить.

— Люди Дистрикта-2, говорит Китнисс Эвердин…

Едва начавшуюся речь прерывает появление двух поездов. Двери вагонов, громко скрипя, открываются, и люди буквально вываливаются на грязный асфальт станции. Они ранены, напуганы и безоружны. Но нам нет до этого дела: все хорошо помнят слова Гейла. Кто-то хватает растерявшуюся Китнисс за руку и тянет назад. Мы оттесняем девушку за наши спины, еще плотнее смыкаем живое кольцо вокруг побежденных, вскидываем винтовки и хладнокровно расстреливаем всех вновь прибывших.

В одно мгновение повисшую тишину разрывает свист тысяч пуль. Одна или две попадают в тусклые лампы под потолком, и станция погружается во тьму. Я ничего не вижу, но продолжаю нажимать на спусковой крючок еще раз и еще. Я схожу с ума и не хочу останавливаться. Все, что мне нужно, — это чувствовать рядом Хеймитча, слышать предсмертные крики жертв и ощущать запах жженой плоти и крови в воздухе.

Когда все заканчивается, повстанцы осторожно приближаются к разбросанным по станции бездыханным телам в лужах крови и небрежно пинают их носками грубых армейских ботинок. Я должна делать то же самое — добивать тех, кто каким-то чудом остался в живых, —, но что-то заставляет меня помедлить и обернуться. Китнисс уходит. Слегка пошатываясь, сгорбленная фигурка неторопливо движется по направлению к выходу в город. Лук выпадает из ее ослабевших рук, но она не обращает ни малейшего внимания на звон металла об асфальт. Слишком многое опустилось на эти хрупкие плечи, слишком сложную войну вынуждена вести их юная обладательница. Войну, конец которой завтра, но проиграла она ее уже сегодня.

Второй пал. Дистрикты объединены. Следующая и последняя цель — Капитолий. По итогам очередного собрания было решено взять небольшую паузу, чтобы перегруппировать и правильно распределить силы. Койн недовольна, так как опасается, что за это время Сноу тоже успеет пересмотреть свои планы и переформировать войска, но Плутарх успокаивает ее и нас всех, говоря, что, в отличие от Дистриктов, Капитолий по умолчанию неспособен перестроить свои внутренние системы так, что существовать автономно. Некоторое время он, конечно, продержится, но недолго. А пока все набираются сил перед финишной прямой на пути к прекрасному новому миру, Хевенсби предлагает развлечь уставший от плохих новостей народ и развлечься самим.

— В конце концов, все любят свадьбы.

Страх, что обо мне и Хеймитче узнает весь Панем и мы повторим судьбу Китнисс и Пита, не только не отпускает, но и становится ещё сильнее. Не хочу, чтобы нас использовали, будь то кто угодно, Сноу или Койн. Но Хевенсби, увидев моё замешательство, тут же поясняет, что речь идёт о Финнике и Энни. Облегченно выдохнув, я думаю, как на новость о свадьбе отреагирует Китнисс, которая, как и я, в первую очередь представит себя на месте невесты.

Мы дружно и беззлобно посмеиваемся, наблюдая, как избалованный роскошью столичных празднеств Плутарх пытается согласовать план проведения праздника и расходы на его организацию с Койн, для кого слово «свадьба» означает всего лишь размашистую подпись в документе в обмен на ключи от отдельного отсека. Накануне торжественного события я, Китнисс и будущая миссис Одэйр летим в Двенадцатый за платьями. Эвердин позволяет Энни выбрать любое из тех, что сшил наш покойный друг-стилист. Все они, за исключением одного, так и остались висеть в гардеробе дома в Деревне Победителей. Крессида настояла, чтобы все Победители сменили серую униформу на что-нибудь более подобающее случаю. Наверное, за время, проведенное в безликом Тринадцатом в грубом сером комбинезоне, я должна соскучиться по ярким красками и приятным на ощупь тканям, ведь к хорошему привыкаешь так быстро. Но, распахнув дверцы гардероба и взглянув на разноцветные одежды, я не испытываю ничего, кроме легкой грусти от ощущения незримого присутствия старого друга.

— Привет, Цинна.

Выбираю длинное шелковое платье изумрудного оттенка с широкой юбкой и открытыми плечами. Подумав минуту и пробежавшись рассеянным взглядом по ряду разноцветных вешалок, вытаскиваю бархатное темно-синее для Джоанны, которую должны выписать из больницы как раз накануне торжества.

Я надеваю платье и встаю перед зеркалом, но по непонятной даже мне самой причине боюсь открыть глаза. Неделю назад меня отправили жить в новый отсек на уровень ниже того, где я жила раньше. Там больше нет мест, а я вызвалась приглядывать за Хеймитчем, так что нас поселили отдельно от остальных беженцев, друг напротив друга. Зеркало в моей спальне снова целое, и это меня напрягает.

Вдруг моих обнаженных плеч касаются чьи-то руки. Чьи-то. Кого я обманываю? Мне прекрасно известно, что так может прикасаться только один человек. Но вот парадокс: я ждала бесконечно долго, чтобы оказаться в его объятиях, а теперь сбегаю, чуть только замечаю, что они распахиваются мне навстречу.

— Ты такая красивая, — шепчет Хеймитч, зарываясь лицом в мои распущенные волосы.

Теперь, когда за ним не ведется круглосуточное наблюдение со стороны врачей и охраны и мы порой можем остаться наедине, ментор старается стать ближе. Во всех смыслах. Задает все больше сложных вопросов — не о том, что происходит в мире, но что происходит со мной. Ловит меня за руку. Пытается поцеловать. Приходит по ночам и ложится рядом. А я? Я до смерти хочу и до дрожи боюсь этого сближения. Придумывая отговорку за отговоркой, я держу Хеймитча на расстоянии вытянутой руки, не желая, чтобы он увидел, как я из последних сил бьюсь в паутине собственных страхов. Иногда они кажутся выдуманными, но чаще, намного чаще — реальными. Я хочу, чтобы ментор все время был со мной, но в то же время мне все труднее держать себя в руках, когда он подходит слишком близко.

Я отстраняюсь. Снова.

— Эрика?

Ментор не должен ни о чем догадаться. Не должен знать, как сложно мне оставаться рядом с ним. Пусть помнит только о том, что без него мне еще сложнее.

— Почему ты больше не носишь ту подвеску с волчицей?

Сердце колотится как сумасшедшее, рука бессознательно тянется к шее.

— Потому что ты снял свою.

Мужчина грустно улыбается, а у меня сжимается сердце.

— Я не снимал. Сноу сорвал во время первой же пытки.