Игра на двоих

— Как Хеймитч?

— Неплохо, — я растягиваю губы в улыбке. — После детоксикации даже яблочный сидр стал для него слишком крепким.

По тому, как она мнется, прежде чем перейти к главному, я понимаю, что вопрос о менторе был всего лишь поводом продлить наш разговор ни о чем.

— Можешь тренироваться вместе с остальными, Генриетта, но в Капитолий ты не полетишь.

— Почему?

— Никаких вопросов, солдат. Это мой приказ. Ты будешь нужна мне в Штабе.

— Это не приказ, а отговорка, Аль, — улыбка превращается в оскал. — Значит, я буду в безопасности дожидаться пришествия нового мира, пока остальные рискуют ради него своей жизнью?

— Да, — твердо говорит женщина.

— Почему? — повторяю свой вопрос, хоть и понимаю, что это бессмысленно.

— Потому что я так хочу.

Мысли принимают странное направление.

— А Хеймитч?

— Он полетит в Капитолий вместе с остальными.

Как и планировалось, государственные преступники отправляются на фронт, Может, Президент надеется, что они погибнут?

Первый день тренировок кажется самым трудным только до второго дня. Я не появлялась на занятиях больше месяца, и теперь мое тело отчаянно протестует против любых нагрузок. Нас всех — меня, Китнисс, Гейла, Джоанну, Финника, Лео — определяют в особое подразделение ускоренной подготовки, но по уровню мы — класс относительных новичков. Где-то глубоко внутри поднимает голову честолюбие. Обидно, но я справлюсь. Очень постараюсь справиться.

С вступительным словом к нам обращается Тренер Йорк — мужеподобная женщина средних лет. От ее крика у меня моментально закладывает уши.

— Каждое занятие, каждое упражнение, каждая минута, проведенная в этом зале, посвящены созданию команды первоклассных бойцов! Для Президента Койн вы — особое подразделение, Звездный Отряд, лицо революции, но для меня — обычные солдаты, нетренированные и недисциплинированные! Я буду учить вас убивать. Вы будете учиться выживать. Все ясно?

— Да, Тренер!

— Вопросы?

— Нет, Тренер!

С этого дня все, что нам остается, — это испытывать боль. Идти, бежать, стоять, сидеть, лежать, дышать — больно все. Утро, день, вечер, ночь — больно всегда. Но я нахожу в этом и светлые стороны: физическая боль заслоняет собой все остальные чувства, а мне сейчас только и надо, что забыться. Забудь о сегодня. Думай о завтра.

Больше тренер не произносит ни слова, если не считать оскорблений и язвительных комментариев, которые, по задумке, должны нас только стимулировать. Тренировки начинаются в семь тридцать утра и заканчиваются в семь тридцать вечера. Практика чередуется с теорией, и только это помогает нам дожить до конца дня. Разминка: бег на десять миль под проливным дождем с тяжелыми автоматами на плечах и упражнения на увеличение силы. Погода как нельзя лучше соответствует началу ноября: к ставшему притчей по языцех приказу «упал — отжался» добавляется еще один пункт — «в лужу, разбив лицом корку льда». Военная топография, причем не в сухом и теплом учебном классе, а все там же, на улице, под непрекращающимся потоком ледяной воды. Преодоление полосы препятствий: длинная траншея, глубокие воронки, колючий проволочный забор, завал из деревьев, канава с грязной водой, учебное минное поле, искусно замаскированные силки, капканы и ловушки, деревянные и каменные стенки, веревочные лестницы и канаты, туннели и лабиринты. К финишу мы приползаем в коленно-локтевой позе, и тут же, без предупреждения, окруженные истекающими кровью от многочисленных порезов и ссадин союзниками, попадаем на урок медицинской подготовки в полевых условиях. Возвращение в зал означает начало следующего урока — изучение всевозможных приемов борьбы и их отработка на стоящем — или уже заранее лежащем — рядом напарнике. После мы вслепую собираем автоматы и стреляем, стреляем, стреляем. Нас готовят к последним Голодным Играм, в которых победителей будет больше, чем один. Сколько — зависит только от нас и нашей подготовки. Крессида снимает каждую секунду, проведенную нами на стрельбище, в зале и в Квартале — дополнительном зале, имитирующем улицы Капитолия.

Койн иногда приходит на тренировки и наблюдает за происходящим с балкона, что находится под самым потолком зала, или стоит на высоком камне и выглядывает из-под широкого черного зонта. Президент смотрит на всех, но следит за мной. Я ощущаю на себе не только ее взгляд: Хеймитч появляется на тренировке на второй же день и больше не пропускает ни одной. Моя злость за сказанные ментором слова и события той ночи понемногу уходит. Я все яснее вижу в его глазах растерянность: мужчина не понимает, что происходит, и сам лихорадочно ищет ответы на вопросы, на которые я не отвечаю. Он тоже в паутине, как и я. Мы пытаемся скрыть друг от друга свои страхи, но получается все хуже. Во время тренировок Хеймитч старается держаться рядом, и я не сопротивляюсь, возражая только тогда, когда для выполнения задания надо разбиться на пары. В напарники я обычно выбираю Джоанну или Гейла. Мне не страшно причинять им боль: они достаточно сильные и быстрые, чтобы увернуться от нападения или ударить в ответ и тем самым привести в чувство, когда меня накрывает волна неконтролируемой ярости. Так происходит каждый раз во время рукопашного боя: я вижу перед собой не союзника, помогающего выполнить задание тренера, но врага, посягнувшего на мою жизнь. В такие минуты Хеймитч рядом со мной быть не должно. Я не могу вновь сделать больно ментору, которому сейчас и без меня несладко: ему и Лео тренировки даются хуже всего. Несколько раз Йорк, недовольно поджав губы, отправляет солдата Эбернети обратно в больницу. Когда он уходит, я подхожу к тренеру и прошу позволить мне проводить его, но она отказывает и велит вернуться к занятиям. Честно говоря, мне проще послушаться ее приказа, чем нарушить его. Мы снова все делаем вместе — в учебной комнате, в спортивном зале, на стрельбище, на развалинах, в столовой, —, но между нами мало-помалу вырастает стена. Все, что мы можем, это исподтишка следить друг за другом глазами. Из госпиталя ментор возвращается бледным, со стиснутыми до скрежета зубами и сжатыми в кулаки руками. Йорк останавливает его на входе в зал, однако мужчина, обрывает ее, так и не дослушав, — «у меня нет на это времени» — и встает в строй. Я не знаю, зачем он это делает. Если Хеймитч хочет увеличить свои шансы на выживание, ему стоит просто упасть во время пробежки, схватившись за сердце, и спрятаться в госпитале до момента, пока Капитолий не падет. О нашей победе есть, кому позаботиться.

Следующий мой разговор с ментором заканчивается ссорой, громкой и отвратительной. Каждый вечер кто-то из нас задерживается в зале после тренировки, чтобы разложить по местам учебное оборудование. «Дежурство» не обходит стороной и меня. Склонившись над столом с оружием, я ухожу в свои невеселые мысли и не сразу замечаю, что не одна в зале. Хеймитч садится на узкую скамейку рядом со мной. Я чищу детали, он собирает автоматы.

— Нам надо поговорить.

И снова та сковывающая неловкость.

— Не нужно, Хейм.

— Так и будешь молча бегать от меня и прятать глаза?

— Я не…

Пытаюсь оправдаться, но он не слушает.

— Помнишь, я когда-то сказал, что мы — это навсегда?

Не отвечаю. Конечно, помню. Но это было так давно. Мужчина берет меня за подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть ему в глаза.

— С того времени ничего не изменилось. Я не отпущу тебя, слышишь? Не так просто, детка. Вот только…

«Не отпускай. Держи меня крепче, ментор.»

— Что?

— Почему ты не верила, что я вернусь? — упрямо повторяет он. — Я же обещал. Я всегда выполняю обещания, которые даю тебе.

«Тогда выполни еще одно, последнее — не оставляй меня. И не задавай лишних вопросов.»

— Дело не в тебе.

— А в чем тогда? — голос не повинуется ему, и он срывается на крик. — В чем?! Эрика, так больше не может продолжаться!

Я тоже не выдерживаю:

— Какая к черту разница?! Не отпустишь меня? Ты уже отпустил! Как ты мог допустить мысль о том, будто я тебя разлюбила?

— А что я, по-твоему, должен был подумать?! — Хеймитч рычит, словно раненый зверь.

— Что угодно, но только не это!

Мы стоим друг напротив друга и кричим, срывая глотки. Судим, обвиняем, упрекаем. Припоминаем все ошибки, реальные и мнимые, вытаскиваем на свет все обиды. Их немного, но нам хватит. Слова со свистом разрезают воздух, будто отравленные пули, и ранят нас ничуть не меньше. Ментор ехидно интересуется, ждала ли я его вообще. Хочу удовлетворить любопытство мужчины ядовитым «нет», но смотрю в горящие бешенством глаза и понимаю, что сейчас он не услышит даже иронию в моем голосе. Если Хеймитч надеялся решить проблему простым разговором, то его ждет жестокое разочарование. Мы все делаем неправильно. Мы должны остановиться. Но ведь так гораздо проще, правда? Молчать, когда надо говорить. Истошно вопить вместо того, чтобы сохранить спокойствие и не сказать чего-то лишнего. Прятать отчаяние и обиду за печатями гнева и безумия. И, что самое страшное, сознательно причинять боль тому, кого когда-то поклялись защищать.

И все становится еще хуже. Теперь мы отдаляемся друг от друга вполне осознанно. Я переезжаю в другой отсек, к Китнисс и Джоанне: там по ночам меня не будет тревожить ничто, кроме болезненных вздохов измотанных тренировкой союзниц. Они же заставляют открывать глаза и вставать с постели по утрам, а по вечерам отвлекают разговорами. Мы делимся страхами, кошмарами, надеждами, планами и мечтами. Сближаемся — не настолько, чтобы рисковать собственной жизнью ради друг друга, но достаточно, чтобы чувствовать рядом плечо, на которое всегда можно опереться. Это то, что нужно мне сейчас. Китнисс признаётся, что хочет убить Сноу и покончить с собой: Прим мертва, Пит стал переродком, с Гейлом получается только ругаться.

— Почему не хочешь жить просто так, для себя?

— Я не такая, как ты, — мягко, с ноткой сожаления в голосе отвечает Сойка.

Джоанна с усмешкой смотрит на нас с Эвердин.

— Не обессудьте, девушки, но если я первой доберусь до Президента, живым он от меня не уйдёт.

— Договорились, Мейсон. Привет ему от нас не забудь передать, когда убивать будешь. И помедленнее, помедленнее, чтобы помучился.

— Обязательно, — Джоанна закидывает руки за голову и мечтательно улыбается. — А после поеду в Седьмой. Меня там никто не ждет, но я все равно скучаю. Дом есть дом. Ну, а ты, Роу? Чем займешься после победы?