Игра на двоих

Оба выглядят растроганными. Китнисс смотрит на нас с удивлением. Непривычно видеть меня доброй, да, Сойка? Улыбнувшись им напоследок, я поворачиваюсь, мельком оглядываюсь по сторонам и ухожу к себе. Хеймитча не видно.

Он ждет в отсеке; мне даже не нужно включать свет, чтобы увидеть гостя, сидящего на моей кровати. Смятый галстук лежит рядом, рубашка расстегнута до груди, волосы взлохмачены. В молчании зажигаю настольную лампу, приближаюсь к зеркалу и пытаюсь снять платье. Ставшая вдруг страшно неудобной ярко-зеленая тряпка смотрится на мне до крайности нелепо и уродливо. Хеймитч встает, подходит и осторожно расстегивает молнию.

— Если бы Президент Тринадцатого была мужчиной, — тихо замечает он, — я бы подумал…

— Что я влюбилась? — почему-то его ревность — или даже мысль о ней — вызывают у меня смех.

Наверное, не надо было пить столько сидра.

Мужчина хмуро кивает.

— Но, — он продолжает говорить, задумчиво теребя застежку, — тогда бы тебе хотелось танцевать только с ней. А ты соглашалась на танец со всеми, кроме одного человека.

Мой смех обрывается.

— Почему ты больше не носишь ту подвеску с волчицей? — настойчиво повторяет ментор.

Хеймитч смотрит в глаза моему отражению. Не выдержав его пристального взгляда, я опускаю голову и прячу побледневшее лицо за волосами. Что-то подсказывает, что в эту минуту ни одна из придуманных отговорок мне не поможет. В эту минуту ментор не услышит ни лжи, ни правды. Не сможет услышать.

— Ты не влюбилась в кого-то другого, детка. Ты просто разлюбила меня.

========== Глава 56. Невеста в черном ==========

Одна секунда. Стыд. Хеймитч все знает.

Две секунды. Страх. Я теряю своего волка.

Три. Замешательство. Что он сказал?

Четыре. Неверие. Разлюбила? Что это значит?

Пять. Гнев. Как он мог так подумать?!

Время уходит быстро, как песок сквозь пальцы. Хеймитч не двигается с места и не сводит с меня напряженного взгляда. Он ждет, и я, наверное, должна что-нибудь сделать, оправдать его ожидания. Повернуться к нему, обнять за плечи, взглянуть в глаза, встряхнуть и закричать, что это неправда, что он все не так понял, что между нами ничего не изменилось, что я люблю его совсем как раньше. Но я не могу. Растерянная и испуганная, я теряю дар речи и не могу издать ни звука. Тело цепенеет и не слушается приказов разума, который пытается дать объяснение происходящему, все исправить, спасти ситуацию. Громадным усилием воли заставляю себя обернуться, поднять голову и взглянуть на мужчину. И в этот момент Хеймитч вдруг притягивает меня к себе и целует. Он не закрывает глаза, и, заглянув в них, я вижу, как просыпается его внутренний зверь — дикий, безумный, опасный. И на этот раз опасен он для меня. Тонкая ткань платья с треском рвется под сильными руками мужчины, и цепкие пальцы вслепую блуждают по моему телу. Ментор уже не надеется, что я скажу ему правду, но ему так хочется если не услышать, то хотя бы почувствовать, что он ошибся в своих подозрениях. Горячие ладони ложатся на талию и спускаются все ниже, касаясь низа живота и бедер. Меня бросает в дрожь, когда, под давлением кончиков пальцев, я вновь ощущаю мучительную пустоту внутри. Его прикосновения похожи на объятия призрака. Они переносят меня в прошлое и заставляют заново прожить моменты, которые я хотела бы забыть, как самый ужасный кошмар. Грубые поцелуи царапают губы, щеки, шею. Я не отвечаю, и Хеймитч настаивает все сильнее. До боли сильнее.

«Соври мне», — умоляют его губы. — «Пожалуйста, соври мне. Соври так красиво, как только сможешь.» Но я не могу. Мне больно, страшно, холодно и невыносимо. Я отталкиваю его. Отталкиваю торопливо, пока он не перешел черту. Я ведь уже знаю, что если зверь причинит мне вред, если заставит любить его силой, между нами все будет кончено. Причина, по которой я с ним, вот-вот исчезнет: вместо того, чтобы защищать меня от боли, он сам причиняет мне ее. Все будет кончено, а я совсем не хочу этого. Не ожидавший удара ментор оступается и отлетает к противоположной стене. Его судорожный вздох напоминает болезненный стон. Я закрываю глаза и зажимаю уши руками.

— Скажи мне, что это неправда, Эрика, — просит, умоляет, заклинает меня мужчина, делая шаг навстречу. — Скажи, что я ошибся.

Слова едва доносятся до меня сквозь пелену почти панического страха. Я стою перед ним в одном нижнем белье, дрожу как осиновый лист и молчу, просто потому что не знаю, что сказать, какой подобрать ответ. У меня не получится объяснить, в чем дело, не раскрыв свой секрет. И вместе с тем не получится раскрыть секрет и не потерять Хеймитча. «Ты и так его теряешь», — шепчет внутренний голос. — «Вот, например, прямо сейчас». Конечно, ментор принимает мое молчание на свой счет, как знак согласия: «да, я тебя разлюбила». Он уходит. Мне очень хочется думать, что это оставленная открытой дверь — намек, что это не конец, что продолжение следует.

Во мне борются две Генриетты. Одна готова броситься за ментором, остановить его, признаться в любви, все объяснить. Но побеждает вторая — та, что слабее и трусливее первой. Забыв одеться, я опускаюсь на застеленную кровать и беззвучно плачу, уткнувшись лицом в колени. Меня не отпускает тяжелое предчувствие беды; я боюсь его потерять. Он уйдет, узнав обо всем, что случилось. Я чувствую, что подвела его. Со всех сторон, куда ни посмотри. Я боюсь проснувшегося в нем зверя и почти ненавижу Хеймитча за то, что заставил меня бояться силы, которой я доверяла больше, чем кому бы то ни было. И еще я боюсь, что те его слова — правда, а я слишком напугана, чтобы признаться в этом даже самой себе.

Сомнения, сомнения. От долгих размышлений я запутываюсь в своей паутине и, зажмурившись до звездочек в глазах, стараюсь поскорее уснуть. Но на этом все не заканчивается. Следующим утром просыпаюсь не от пронзительного визга будильника, а от чьего-то пристального взгляда. Хеймитч сидит в изножье узкой кровати. Заметив, что я не сплю, он протягивает руку и осторожно гладит меня по бедру сквозь тонкую белую ткань. От его прикосновений по коже бегут мурашки. Я моментально напрягаюсь. Явился завершить начатое прошлое ночью? Взгляд ментора скользит по комнате и цепляется за единственное яркое пятно в комнате — разорванное платье на полу, неподалеку от кровати. Серые глаза широко раскрываются: память услужливо подбрасывает картины прошлой ночи. Голос мужчины дрожит.

— Прости. Я был пьян. Я не должен был…

Вдох. Я прячусь под одеяло с головой.

— Уходи.

Выдох. Хеймитч на ощупь пытается найти мою руку.

— Детка…

Окаменевшее сердце обрывается, падает и разлетается на осколки.

— Убирайся!

Не знаю, к чьим ногам оно упало. Не знаю, чье это было сердце.

Я уговариваю себя, что мне есть, за что злиться на него. Пусть я виновата перед ним, пусть держу его на расстоянии, не объясняя причин, — он не должен был ни говорить тех страшных слов, ни делать… пытаться сделать… заставлять меня… любить его. Ментор не уходит, и я, защищаясь, притворяюсь, что мне все равно. Завернувшись в одеяло, сползаю с кровати, беру униформу и молча иду в ванную. Тщательно запираю дверь, включаю воду и долго стою под горячим душем. Надеюсь согреться. Не получается. Я слишком запуталась. Кто перед кем виноват? Кто кого не любит? Кто должен уйти? Когда я возвращаюсь в спальню, то вижу, что Хеймитч так и сидит на кровати. Продолжая делать вид, что не замечаю его, расчесываю влажные волосы, заплетаю их в косу на манер Сойки, обуваюсь. Дрожащие пальцы путаются в длинных шнурках. Я медлю нарочно, то ли надеясь, что он все же уйдет, то ли ожидая продолжения вчерашнего разговора. Но ментор молчит и только наблюдает за мной. Несколько раз наши взгляды встречаются и тут же расходятся. Тишина угнетает все больше и больше. Она давит на нас обоих, сталкивает лбами и тут же разделяет невидимой стеной. Коммуникаф издает громкий писк: несмотря на ранний час, меня уже ждут в Штабе. Иду к двери, но Хеймитч ловит за руку и останавливает на полпути. Мужчина держит мою ладонь в своей. Я сопротивляюсь лишь на словах.

— Мне надо идти.

Мне, не нам. В тот день ментор не появляется ни в Штабе, ни в Военном и Учебном Центрах, ни даже в столовой. Когда вечером я возвращаюсь в отсек, комната встречает меня пустотой и тем же тягостным молчанием.

Дальше все идет наперекосяк. Ну, не совсем все — рушится только то, что между мной и Хеймитчем. А война продолжается. На собрании Койн объявляет о начале подготовки к штурму Капитолия. И мы — Звездный Отряд, как нас насмешливо называет Президент и на полном серьезе — Хевенсби — должны будем принять в нем самое непосредственное участие. Никто не возражает: у каждого свои причины отправиться в столицу. Китнисс горит желанием убить Сноу, Гейл — освободить народ от многолетнего рабства, Джоанна — отомстить за издевательства, Финник — защитить последнего оставшегося в живых любимого человека. А я просто хочу завершить начатое и обрести покой. Но Президенту Тринадцатого нет дела до того, что нами движет. Ей нужны заснятая на камеру финальная битва и победа революции, неважно, какой ценой. Боггс возражает, говоря, что большинство Победителей не готово к бою. Отчасти его заявление справедливо: из всех нас только Гейл не пропустил ни одной тренировки. Койн парирует: время на подготовку еще есть. Мы исправно посещаем занятия и, по истечении трех недель, подаем заявки на участие в военной операции в Распределительный Совет и сдаем теоретический и практический экзамен. Отчего-то мне кажется, что даже если кто-то из Победителей провалит его, Койн закроет на это глаза и отправит в Капитолий всех. Ее интересует лишь результат — свержение Сноу. А для того, чтобы вдохновить народ на этот подвиг, нам не нужно быть такими уж хорошими бойцами: мы просто должны как можно убедительнее сыграть свою последнюю роль. Конечно, это не более чем мои домыслы, и я не собираюсь делиться ими ни с кем.

Президент приказывает Китнисс и остальным сейчас же отправляться на первую из двадцати одной тренировки, а меня просит остаться.

— У тебя все нормально? — когда я подхожу к ее рабочему столу, женщина выглядывает из-за экрана компьютера и окидывает меня быстрым, но внимательным взглядом.

— Да, а что?

— Выглядишь неважно.

— Я в порядке. Хочу поскорее приступить к тренировкам.

Словно не поняв намека, Койн указывает глазами на стоящий рядом стул.