Игра навылет

– Вот ведь упрямая старуха, – с какой-то даже злостью сказала музыкантша. – Её уже поджаривают на сковородке, а она продолжает упираться и не желает признавать тот очевидный факт, что жизнь закончилась.

– Она по-своему права, – не согласился Железяка с флейтисткой. – Это её последний спектакль, и ей не хочется расставаться со зрителями.

К нему подошла Данко и, взяв за локоть, отвела в сторону.

– Вы меня избегаете? – заглянув ему в лицо, спросила она. – С другими общаетесь активно, а со мной разговаривать не желаете.

– Я не хотел вам досаждать, – ответил богатырь. – Вы могли подумать, будто я стараюсь навязать вам своё общество.

– Господи, какая глупость! – возмутилась она. – Я с удовольствием провожу время в вашем обществе. Вы человек необычный, и мне с вами интересно.

– У меня есть план. – Железяка посмотрел на неё, оценивая её физическое состояние, и решил, что она должна выдержать переход. – Мы сейчас отваливаем отсюда и отправляемся в путешествие.

– С вами хоть на край света. – Данко первая вступила на наст, и он остановил её, поймав сзади за капюшон.

– Я подниму вас на горку. – Сняв с себя куртку, кинул ей под ноги. – Ложитесь и держитесь крепко за подкладку.

– Я и сама смогу забраться, – пыталась возражать она. – Ноги у меня ещё ходят.

– Вы должны беречь ваше сердце. – Он надавил ей на плечи, и она вынуждена была уступить. – Ложитесь – и не берите ничего в голову.

Ледяной наст ломался под ним, и он проваливался в снег по колено, но поднимался упорно по склону и тащил за собой женщину.

– Ну вот и всё, – выдохнул он, почувствовав под собой твёрдую почву. – Дальше дорога уже нормальная и теперь всё время будет идти под уклон.

– Откуда вы взялись? – возвращая ему куртку, поинтересовалась Данко. – Прилетели с другой планеты? Я думала, что таких мужчин уже не существует.

– Это ошибочное мнение. – Улыбаясь, богатырь открывал широко рот и показывал белые зубы. Те, что не успели ему ещё выбить, – всего таких насчитывалось штук десять. – Мужики настоящие, разумеется, есть, но осталось их не очень много.

Сзади кто-то ещё пыхтел, поднимаясь по склону, и он вернулся обратно, к тропинке. Протянув руку, вытащил на дорогу девчонку, а за ней и солдата.

– Куда направляемся? – спросила Данко. – В деревню?

– Да вот, приспичило ей, – ответил смущённо парень. – Нужно срочно посетить собор и исповедаться перед пастором. Грех тяжёлый на душе лежит, а какой – не говорит.

– Да, грехи лучше не копить, – согласилась с ним Данко. – Только вам нужно поторопиться. Скоро начнётся служба – и пастору будет некогда заниматься вами.

Молодёжь умчалась, а они брели потихоньку по дороге и исповедовались друг перед другом.

– На мне тоже лежит тяжёлый грех, – вдруг решился он на неожиданное признание. – Я убил человека и сделал это вполне сознательно. Потому что это была настоящая мразь. Но то, что поступил неправильно, понял только сегодня. Настоящий ад не на небесах, а здесь, на земле. Самые страшные муки – это муки совести.

– Да уж, – тяжело вздохнула она. – Меня совесть мучает постоянно, и сердце начало болеть как раз от этого.

– Вы тоже кого-то порешили? – спросил он.

– Я порешила мою любовь, – ответила Данко. – В отместку за измену мужа изменила сама. А чтобы сделать ему ещё больней, зачала ребёнка.

– Это та самая девочка? – уточнил он.

– Нет, – мотнула она головой. – У меня был выкидыш, а девочку ему родила потом другая женщина.

Небо посветлело, и его край начинал понемногу розоветь. Отделившись от тёмной горы, возникла колокольня, и сразу же начали звонить колокола.

– Вы слышите? – спросил он. – Что они такое играют?

– Всё правильно, так и должно быть. – Ей нравились живые ритмичные звуки, будоражившие долину. – Сегодня ведь праздник, и плясовые мелодии вполне уместны.

Площадь перед собором была забита народом, и все, кто тут находился, были в карнавальных костюмах и в масках.

Дудели в дудки, от которых в ушах стоял постоянный гул. Оставляя на теле синяки, колотили друг друга мешками, набитыми орехами. Кидались сырым тестом и гнилыми помидорами.

Поверху была натянута проволока – от одного фонарного столба до другого. Разгуливая над толпой, канатоходец доставал из штанов резиновую трубку и поливал зазевавшихся зрителей мочой. Они не успели увернуться – и на них тоже пролился вонючий дождь.

Тут же зрители подверглись атаке хищных птиц. Птицы набросились целой стаей и стали клевать людей длинными железными клювами – отбиться от них было не так-то просто.

Помогая хищникам, к ним кинулся дракон. Дохнул огнём в лицо, и он почувствовал, что у него реально горят брови.

– Черти драные, – ругался он, стирая со лба копоть. – Спалят ведь заживо с игрищами этими.

– Бежим к храму, – крикнула она ему в ухо. – Там этой нечисти поменьше.

Кусок площади, прилегавшей непосредственно к собору, был отгорожен от остального пространства живым щитом. Тут держали оборону римские легионеры, и они пропускали внутрь только избранных. Тех, у кого были забронированы места на трибунах, и участников боёв.

Его сочли достойным, разглядев в нём бойца, – и шеренга разомкнулась.

К нему уже бежали с четырёх сторон гладиаторы, и, оттолкнув свою спутницу к зрителям, он приготовился дать отпор.

– Давай! – крикнула ему Данко. – Отделай их как следует.

Он быстро оценил ситуацию и, опередив нападавших, нанёс удар первым.

Подскочил к верзиле, замахнувшемуся на него мечом, и, резко нагнувшись, ударил головой в живот. Вояка не смог устоять на ногах и грохнулся на землю. Он вырвал у него меч и, развернувшись круто, рубанул наотмашь его соратника.

Попал очень удачно, по плечу, и ключица хрустнула, а рука повисла как плеть.

Он сумел завладеть сетью и, набросив её на третьего гладиатора, подтащил к себе и ударил ногой в пах. Тот скорчился от боли и под улюлюканье трибун покинул поле брани.

Последний боец даже не решился к нему приблизиться, и на этом всё закончилось. Ударив в гонг, бургомистр объявил его победителем и обвязал белой лентой.

Трибуны аплодировали, а женщины кидали ему цветы. Болельщики выскочили на поле и, подняв на руках, несколько раз подбросили его вверх.

Он позировал перед камерами и, одаривая репортёров «голливудской» улыбкой, показывал свои замечательные зубы – все десять штук.