Игра с судьбой (продолжение темы "Рекрута")

Ого! Да тут похоже пир намечается. Нет, я щас точно зауважаю этих ролевиков. У меня просто глаза разбегаются, и слюна декалитрами выделяется, еле успеваю сглатывать. На стол ставят поросеночка, покрытого румяной поджаристой корочкой - я такого только в кино видел. Следом блюдо с горкой таких же румяно-поджаристых птичьих тушек. Когда Федор с хрустом разломил одну сочную тушку, я чуть не захлебнулся, пришлось несколько раз судорожно сглотнуть. Прямо передо мной тетка поставила блюдо с горой жареных рыбин, каждая величиной с хорошую сковородку.

– Лещ, - заявляю тоном знатока и по примеру одного из сидящих напротив мужиков, стягиваю обжигающую пальцы рыбину прямо на стол перед собой.

– Боже упаси, - восклицает тетка.

– Нешто мы вам леща бы подали? Карась это.

– Фигасе, карасик!
– искренне восхищаюсь я, отправляя в рот зажаристую рыбью шкурку.
– Мутант какой-то.

– Карась это, ей богу, карась, - испуганно лопочет тетка, прижав руки к груди.

– Ладно, иди, старая, - включаюсь я в игру и отпускаю ее царственным жестом. Однако добавляю вдогонку: - Но ежели рыба окажется радиоактивной, пеняй на себя.

Оглянувшись, та шустро скрывается за печкой.

Снова ощущаю на себе заинтересованные взгляды. Под хруст перемалываемой крепкими челюстями снеди, все собравшиеся продолжают пялиться на меня. Но вопросов никто не задает, ибо свято блюдется правило - когда я ем, то глух и нем.

Пока расправляюсь с карасем-мутантом, заедая его квашеной капусткой и запивая вином из поставленного передо мной кубка - надо сказать, весьма неплохим вином - на столе появляется большой горшок с пшенной кашей. Фигасе, меню - каша с вином. Вспоминается одна из моих бывших, которая пыталась меня научить какое вино к какому блюду нужно подавать. Интересно, что бы она к пшенке посоветовала?

Сотрапезники начинают черпать кашу серебряными ложками, дуют на нее и аккуратно одними зубами, чтобы не обжечь губы, соскребают с ложек в рот.

– Эй, гарсон!
– щелкаю пальцами в сторону печи.
– А ну, подайте мне деревянную ложку!

– Нешто серебром княжеским брезгуешь?
– удивленно спрашивает звездоносец, выпустив изо рта поросячью ножку.

– На кой мне этим серебром губы жечь? Деревянной лучше.

Петр Алексеич, прищурив глаза, несколько секунд смотрит на меня задумчиво.

– И то верно, - наконец говорит он и тоже требует в сторону печи: - А ну и мне деревянную ложку!

– И мне!
– Федор отбрасывает серебряный прибор.

– Всем деревянные!
– орет Петр Алексеич.

– Но только ложки деревянные, - типа, шучу я.
– А капусту зеленую!

– Почему зеленую?
– с серьезным видом интересуется Федор.

– Какую капусту?
– тоже не понимает Петр.

– Ну, типа, баксы, - поясняю, но, глядя на выражения лиц собеседников, понимаю, что лучше перевести разговор на что-нибудь другое.

Пока соображаю, на что бы перевести разговор, зачерпываю ложкой кашу и отправляю в рот. И тут же открываю рот во всю ширь и вылупляю глаза - каша-то действительно горячая.

– На, запей, - хохочет Петр, подавая мне кубок.

Поспешно тушу пожар во рту и вытираю рукавом выступившие слезы.

Вино хоть и кажется слабым, но я чувствую, что пьянею. Меня начинает угнетать это молчаливое застолье. Хочется общения.

– Здорово вы тут все устроили!
– искренне говорю, обводя вокруг взглядом.
– А меня в свою компанию примете?

Да что ж этот долговязый все хохочет-то?

– А ты кто таков будешь?
– спрашивает один из бородачей, что сидят напротив.

– Дык, я этот, Дмитрий Станиславович Дедиков, старший заместитель младшего научного сотрудника отдела по контактам с негуманоидными расами Института имени Саурона, - и притворно удивляюсь: - Нешто не слыхали?

– Не слыхал я, - отвечает бородач.

– И я не слыхал, - поддерживает его второй.

– Так давай знакомиться. Заодно и выпьем за знакомство. А то негоже хорошее вино молча потреблять. Правильно я говорю, Петр Алексеич?
– ищу поддержки у соседа, одновременно хватая кувшин. Сосуд оказывается пустым, потому ору в сторону печи: - Гарсон, еще вина!

Просыпаюсь и долго лежу, не открывая глаз. Голова гудит. Во рту такое ощущение, как будто я долго жевал грязные носки, снятые с мертвого бомжа. Желудок говорит о том, что я в конце концов проглотил эти носки на сухую, и требует их чем-нибудь залить. Пытаюсь вспомнить события, поспособствовавшие такому моему состоянию. Помню, как пришел в лабораторию к Сэму, и мы начали употреблять его любимый напиток... Нет, с пьянкой надо завязывать! С того дня, как испарился Дэн, я что-то слишком часто стал, что называется, закладывать за воротник. Я, конечно, и раньше был не промах в этом деле, но только по особым случаям, и до беспамятства никогда не напивался.

А что за ерунда мне снилась? Бред какой-то. То ли цыгане, то ли какие-то ролевики. Пир какой-то...

А кто это храпит? Сэм, что ли? И где это я? Может открыть глаза? Темно, нифига не видно. Ощупываю свое ложе. Подо мной нечто типа матраса из мешковины, набитого то ли сеном, то ли соломой. Под ним - строганые доски... Нары? Вытрезвитель? Этого еще не хватало! Убью Сэма! Ё-о моё, башка раскалывается. Надо срочно попить. Кое как, закрыв глаза из-за сильной головной боли, сажусь. Да что там за урод храпит так громко? Аж в мозгах отдается. Откуда-то доносится глухой собачий лай. Смотрю в ту сторону и различаю в кромешной тьме серый четырехугольник маленького окошка. Ну, точно "трезвяк". А где еще такие маленькие окна могут быть? А чего это за окном такая темень. Там что, нет ни одного фонаря? Снова залаяла собака. Хрустит снег под чьими-то ногами. Кто-то прошел снаружи. Встаю и, перебирая руками по своему ложу, двигаюсь к окну. Ложе заканчивается и я опираюсь о стену. Не понял... Под рукой круглое бревно... Ощупываю стену - сруб. Вот те на... Где я? За окном снова заскрипел снег. Послышалось лошадиное фырканье. В голове всплыл сегодняшний сон. Сон ли?

Может, лечь обратно и уснуть? Может, это такой сон реалистичный? Проснусь и даже и не вспомню о нем. Однако пить-то хочется, аж не могу.

– Эй!
– ору в темноту. А чего стесняться-то во сне? А вдруг не во сне? Вдруг и правда трезвяк? Щас выйдет мент со связкой ключей да долбанет этой связкой мне меж ног. М-да. Образ мента со связкой ключей остался в моей голове после того, как в шестнадцать лет на Девятое Мая мы с пацанами сцепились с группой лиц кавказской национальности. Наваляли мы им тогда знатно. Вот только к финалу подоспели УАЗики пэпээсников, и доблестная милиция повязала всех, кто не успел убежать. Надо сказать, что лица южной национальности и не думали убегать, но те, кто нас бережет, старательно их не замечали, хватая лишь лица славянской национальности. Так и оказался я первый и единственный раз в ·обезьяннике?. Тогда мне тоже захотелось пить и я, постучав кулаком по решетке, крикнул, чтобы дали попить. На мой зов появился огромный мент с заспанной физиономией. В его руках позвякивала массивная связка ключей. Отперев решетчатую дверь, громила молча и как-то лениво качнул этой связкой, и она с издевательским звоном врезалась мне в пах. Пока я, скрючившись, приходил в себя, мент молча запер дверь и удалился досматривать прерванный сон. М-да. И вспомнится же такое во сне...

Еще раз ощупав бревна сруба и снова заверив себя, что вытрезвителей с такими стенами быть не может, опять ору:

– Эй! Сэм! Люди! Кто-нибудь! Не дайте помереть! Дайте водицы напиться!

Доносившийся из темноты храп смолкает.

– Ты чего разорался, Дмитрий? Ополоумел, либо, от учености своей?

– Ты кто?
– спрашиваю, пытаясь вспомнить, кому принадлежит голос.

Со скрипом отворяется дверь, и комната освещается дрожащим пламенем свечи, которую держит вошедший бородатый мужик.