Игра в классики на незнакомых планетах

— Вы на удивление хорошо знаете генеалогию проклятых родов...

— Постольку, поскольку это касается моих воспитанников. Можете поинтересоваться у них — они вам подтвердят, что директор знает все.

***

Дети собрались во дворе, встали кружком, притихли — видно, чувствовали, что дело серьезное.

— Никто, — сказал я, — не станет выходить с территории без сопровождения старшего. И я не старших корпусов имею в виду. И о похождениях ваших ночных забудьте. Все. Набегались.

— Это не мы, — по привычке отозвалось несколько голосов.

— Вы боитесь, господин директор, — насмешливо, — что на нас нападет вампир? Да он подавится...

— Не разумеешь, — сказал Домбровский. — Пан директор боится, как бы нас самих не сочли за вампиров...

Дыру, через которую ходили в деревню мои партизаны, мы со сторожем и Радевичем заделали в тот же вечер. Разумеется, захотят — вынесут вместе с забором. Но в корпусах было непривычно тихо. Похоже, настоящее убийство их напугало. Будут теперь несколько вечеров подряд болтать о призраках. Сделают из несчастной попечительницы Белую даму, что бродит по коридорам корпусов и набрасывается на детей с криком: «Отдай твою кровь!»

Будто вампиров им не хватило.

— Вы ведь не думаете на самом деле, что здесь замешан кто-то из воспитанников? — спросил Радевич, приколачивая для верности еще одну доску по диагонали.

Я почесал голову под шляпой. Вечер наступил, а жара не спадала, хорошо хоть, солнце зашло.

— Я думаю, господин учитель, что в таких случаях слишком быстро находят виноватых. А виноватыми, как правило, оказываются самые беззащитные.

Серые глаза сверкнули злым серебром:

— Они — не беззащитны.

— Я говорю о детях. Вы что-то потеряли, господин учитель?

Радевич с растерянным видом шарил за пазухой.

— Нет, — сказал он, опуская руку.

Но уже глубоко ночью я видел, как он разыскивал что-то в траве у забора.

***

А утром по двору паучком пробирался маленький Черненко, зажав что-то в кулаке.

— Что взял?

Он без сопротивления разжал кулак. На ладошке лежал небольшой серебряный медальон на цепочке: рассветное солнце и меч.

— И у кого ж ты это стащил?

— Та не тащил я, — пробубнил Черненко. — Це ж талисман. Не можно чужой талисман тащить, счастья не будет. Я учителю хотел отдать. Учитель потерял...

***

Гарды заявились позже. Прикатили на старинной поцарапанной машине — гордости управы. Из школы, где шел урок, на них смотрели молча и с неодобрением. Только Марыля вертелась рядом и строила глазки тому, что помоложе, пока я не пригрозил, что накажу за прогул.

От кружечки оба отказались: на службе.

— Что я мог увидеть, господа гарды? Я же в городе почти не бываю, просто времени нет.

— Допустим. Но, может, вы здесь что заметили? — спросил старший.

Молоденький все таращился в окно, искал глазами Макдун.

— Это что же? Или вы думаете, кто-то из моих совершил убийство?

— Ну отчего же сразу убийство?

— Отсюда до города путь неблизкий, а машины у моих детей нет. На вечерней перекличке присутствовали все, на утренней — тоже, можете спросить воспитательниц и прислугу. Даже если кто-то и ушел самовольно в город, он вряд ли вернулся бы до утра.

— Ну отчего же сразу? — снова сказал второй, почесав под нашивкой на плече. Кажется, сестрички не сообщили ему про скандал, иначе он не выглядел бы таким смущенным.

— У нее что-нибудь украли?

— В том и дело, что ничего, — оживился младший. Он тер в пальцах обломок сиреневой ветки. — Но зато...

Он осекся. Старший поглядел на него и покрутил пальцем у виска.

— У нее выпили кровь, — сказал я.

— Вот проклятый хутор, — выругался гард. — И вы все знаете.

— Женщины болтают. И все ж таки я не понимаю — что ж она, ночью по улицам одна гуляла?

Выходило, что дама-попечительница пошла вечером в единственный ресторан городка. Сестричек с собой не взяла, а шофер ждал ее на улице — да так и не дождался. А тело нашел в проулке патрон ресторанчика, когда уже после закрытия выставлял туда мусорные мешки.

— Раз не крали, значит, точно не мои. — Выходит, сестрички не проговорились. Одно хорошо в этом деле — про те пробирки теперь и вовсе не вспомнят.

Гарды дождались перерыва. Сперва они хотели допрашивать детей поодиночке, но, когда их окружило выбежавшее из школы воинство, растерялись. И вопросы, кажется, задавали уже больше для очистки совести.

Малышня вертелась вокруг стражей порядка без всякого стыда, глазела на нашивки и блестящие пуговицы.

— Дяденька, он у вас настоящий? — приплясывал Черненко вокруг младшего, разглядывая торчащий из кобуры «зигзаг». — А вы с него убивали? Дяденька, а можно пострелять?

Гард рассеянно отпихивал Черненко и солнечно улыбался Марыле.

***

Ночью хорошо. Здесь темнота не еле брезжущая, как на севере, а густая, черная. Ею можно дышать — воздух совсем иной, чем днем, бархатный, ласковый. Живность щелкает, щебечет, тявкает четче и привольнее, чем днем. Да и живность другая.

Отдыхает нажарившаяся за день душа, расслабляется. И глаза отдыхают. Я даже шляпу снял, ветер так приятно раздувает волосы на макушке — будто Лина рукой гладит. Да только Лина уже третий сон видит...

Я стоял за воротами интерната, на дороге. Загляделся на луну, пошедшую на убыль, и едва не прозевал Радевича. Учитель спокойно закрыл за собой ворота, подхватил под мышку неизменный чемоданчик и зашагал к городу.

— И куда же это вы среди ночи, господин Радевич?

Он не растерялся.

— Я думал, на преподавателей запрет не распространяется.

— Я бы на вашем месте все-таки поостерегся. Мы сейчас все под подозрением... И что вам понадобилось в городе?

— У меня свидание.

— Свидание? Уж не с сестричкой ли? Ну позвольте хотя б вас проводить...

Мы пошли вдоль придорожных кустов.

— Все хотел спросить, господин директор. Почему вас уволили из армии?

Спасибо, хоть не «убрали», как Марыля говорит.

— За неуставное поведение, — сказал я. — Честно говоря, я тогда совсем потерял контроль над собой. Наказание могло быть и построже. Просто начальство ко мне благоволило. Вот и услали сюда.