Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
Бунтовщик Белта, естественно, был расписан в самых лучших красках. Якобы только чистая его душа и верность Доброй Матери не позволили Белте окончательно признать свою кровь и стать вампиром. А иначе, мол, и судьба Бяла Гуры сложилась бы по-другому...
У костра повздыхали.
— А мож, он и не сам умер. Мож, его Ядран нагнал...
— Какой такой Ядран?
Сарав повозился, устраиваясь у костра в позе рассказчика.
— У нас что говорят? Говорят, вампиры всегда были и всегда будут. И данас есть, только прячутся
— Анджей, — шепотом сказал Белта.
— Ну, у вас Анджей. А у нас речат, Ядран. Так вот Ядран учится вампиров ловить, а потом его посылают. В какой семье вампир растет, может, даже родители не знают, а Ядран чует. И приходит потом. Его по знаку можно узнать, у него овай знак... как солнце на рассвете, с лучами... Проверяет и, ако вампир настоящий, онда забивает... — Антич споткнулся — и вовсе перешел на саравский, причем, кажется, белогорцы понимали его без труда.
— Почему разговариваем не по-остландски? Давно взысканий не получали?
— Ой! Что ж вы всегда так пугаете, пан директор?
Смех. Чумазые лица, блестящие от жира губы.
— Дурачье, — сказал я. — Вот подрастете, к ним же вас отправлю работать. И как вы думаете, хорошо вас там встретят?
— А цо мы? Мы ниц...
Запереглядывались, пряча улыбки. Ясно; младшие думают, что никогда не вырастут, а старшие знают, что уйдут в леса.
И уйдут, скорей всего.
— Отбой через пять минут, — сказал я. — Времени у вас — ровно погасить костер.
С Домбровским я на следующий день все-таки поговорил.
— Ты вчера эту вылазку устроил?
— Я.
— Ребенка зачем с собой потащил?
— Белту? — ухмыльнулся нехорошо. — Какой он ребенок...
Странный взгляд: по-детски наглый, но дети так смотрят, когда понимают что-то, чего не знают взрослые. И обычно оказываются правы...
— Такой, что мал ночью по лесам бегать. А сам ты... не брезгуешь краденую курицу есть?
— А она не краденая, пан директор, — прищурился Домбровский. — Она трофейная.
— Вот как. И когда же вы успели объявить военные действия?
— А мы их не прекращали.
И не прекратим.
— Ясно, — сказал я. — А не посидеть ли вам, господин полководец, денечек в карцере?
Он застыл.
— Как прикажете, пан директор.
Назавтра я пожалел, что не засадил его на подольше. Потому что собакой, конечно, не обошлось. Поутру в деревне нашли еще один труп. Местный пьянчужка уединился на кладбище с бутылкой — да так там и остался, примкнул к молчаливым обитателям. Рассказала мне об этом Лина, побывавшая в деревне, — как там бабы плевались и крестились, того покойника вспоминая, и как мужики собрались, чтоб пропороть тело железом да гроб привалить камнем, дабы мертвец не вылез. Бабы же ей и поведали, что в пьянчужке том ни кровинки не осталось — даром что кровь была напополам с брагой.
А потом учитель доложил мне, что Белта отсутствовал на утренней линейке и, похоже, вовсе
в корпусе не ночевал. А непроверенный источник сообщил, что и Домбровский тоже.Оба, конечно, отрицали, что вылезали в лес и тем более — вместе.
— Что ж тебя на перекличке не было?
У Белты соврать не получилось. Стиснул губы, смотрит в пол.
— Он проспал, пан директор.
— Тебя не спрашивают. Распустились к такой-то матери. Знаете, что в деревне случилось?
Оба молчали — и каким-то образом молчание их было одинаковым.
— Если крестьяне увидят, что вы там рядом шатались, — они сюда даже не с вилами придут, а с огнем. И подожгут тут все. Ладно, Белта мал еще мозги иметь, но ты-то...
Они не реагировали. Как та стенка, об которую горох.
— Еще раз уйдете — можете не возвращаться. Лучше вам будет — не возвращаться.
Из кабинета оба вышли притихшие и будто пришибленные.
— Вот за этими двумя смотрите, — сказал я Радевичу после обеда. — Возраст у них разный, интересы... тоже. Нечего им вместе ошиваться. Ничего... хорошего их связывать не может. А что может...
Тот поморщился. Сам рос в интернате, знает.
— Ну вот... сами понимаете. Не книжки ж вместе читают.
Тут я едва не засмеялся: вспомнил ту самую книжку, что Белта спрятал от прежнего учителя. И смех, и грех.
Радевич кивнул, потер усталые глаза. Вид у него был осунувшийся, веки — воспаленные.
— Что такое? Довели вас дети?
— Луна у вас неприятная, — просто сказал Радевич. — Полнолуние сейчас, так она на полнеба. Очень мешает спать.
И в самом деле полнолуние.
— Вот как. Что ж, в Казинке у вас луны не было?
Он зевнул:
— Она там меньше. И вдобавок — у вас здесь ставни не закрываются...
Луна, и верно, была огромной. Бледная, слабо светящаяся, с серыми проплешинами, она зависла прямо над крышей главного корпуса — того и гляди, свалится. Вечером я долго стоял, любуясь на нее, и не сразу увидел, что не один такой созерцатель. Верхом на стволе старой яблони сидел воспитанник Белта и завороженно таращился в небо. Отбился от своих — белогорцы, сгрудившись у костра, доигрывали последнюю перед отбоем партию в карты. А этот вцепился в яблоню, смотрит вверх. Лицо, и без того обычно белое, теперь стало серебряным, как профиль на монете.
Я его окликнул — Белта не пошевелился. Позвал погромче — безответно. Еще одного лунатика нам в доме не хватало... Потрогал осторожно за ногу — не навернулся бы...
Он услышал наконец.
— Ой! А я... на нее засмотрелся. Она такая...
— Такая, — я кивнул. — Вредно много на луну смотреть. Прыгай.
Мальчишка свалился прямо на меня. Ухватил руками за шею.
— Ну, здравствуй, — говорю.
Улыбается. Слезать не хочет. Нечасто им здесь приходится на ком-то виснуть.
Перехватил его поудобнее.
— Ты как себя чувствуешь, Белта? Что-то ты бледнее, чем обычно...
— Нормально. А Южка говорит, на юге всех сирот зовут детьми луны. Говорит, легенда такая есть.
— Южка твой много чего говорит... только не обязательно его все время слушать. Что вас с ним в лес понесло?
— Это не нас... Это я один пошел. А он искал меня потом.
— Час от часу... Ночью в лесу, знаешь, и на других детей луны можно наткнуться. Здесь так обычно нечисть называют...