Игра в ящик

– Ну, – сказал мама, и улыбнулась своим мальчишкам-шалунам, которые, между прочим, валялись на полу и стучали ногами так, что тряслись картины над комодом и гудела пружина в стенных часах, – а теперь, друзья мои, отбой. Равняйся и смирно, юные ленинцы. Встаем есть суп.

И день на этом закончился.

А потом еще целую неделю мать собирала своих сыновей в дорогу.

Сначала сшила им новенькие буденновки. А потом из старого бордового шарфа сделала каждому по большой красноармейской звезде. Щук и Хек так обрадовались обнове, что целый день бегали по двору, играли в конармию и реввоенсовет и, конечно, не заметили, как пришел в их комнату слесарь и вделал в дверь второй замок, чтобы не обокрали соседи. А когда замок был вделан и соседи убедились, что обокрасть Серегиных они ни за что не смогут, мама быстренько продала им все остатки от папиных пайков. Хлеб, муку, крупы и даже масло, потому, что оно уже немного прогоркло. И вот, когда все это было сделано, мама уехала на вокзал в Миляжково покупать билеты на завтрашний утренний поезд. Ведь Фонки хоть и настоящая станция, но останавливаются на ней одни лишь товарные поезда, которые везут лес и уголь, а чтобы сесть в пассажирский поезд, надо ехать в Миляжково на вокзал. Рядом с этим вокзалом стоят красивые дома, всегда горят фонари, а прямо напротив, на другой стороне вокзальной площади, контора коопторга, в которой мама работает заведующей отделом.

И вот уехала она получить отпускные и купить билет себе и своим деткам, но только тут без нее у Щука и Хека опять получилась ссора. Они как раз были дома, потому что ударил вдруг сильный мороз и мама не отпустила их на улицу играть в конармию и реввоенсовет, а разрешила только дома в комнате созвать особое совещание или, на худой конец, устроить ВЧК.

Ах, если бы они только знали, до какой беды доведет их эта игра в ЧК, то, конечно, сразились бы в футбол или лапту и никогда бы не поссорились. Потому что никаких принципиальных вопросов при игре в мяч не возникает, все знают, или попал или нет, – совсем другое дело революционное правосудие.

А все дело в том, что Щук и Хек решили напоследок приговорить соседского кота. Тут надо сказать вам, что если веселая мама Щука и Хека считала соседей простой лимитой из Харькова, то у ее бдительных сыновей были куда более серьезные подозрения насчет этих людей, которые, кстати, непонятно почему занимали целых две комнаты, хотя было их всего четверо. На одного только человека больше, чем в семье Серегиных. Звали этих людей просто – Минаевы, но вели они себя как-то подозрительно тихо. Рано уходили, поздно приходили, никогда не пели песен и не дрались, даже по праздникам. То есть всем, буквально всем они походили на самых настоящих недобитых фонков. Белофинских вредителей царских еще времен, по имени Фриц или Ганс, только ныне очень хорошо замаскировавшихся. И никто бы никогда, наверное, не докопался до их шпионской сути, если бы не кот. Как Минаевы не старались его дрессировать и умасливать, рыжий пластун все равно вел себя как самый последний фашист. Совсем, можно сказать, не скрывался.

Вот и на этот раз, он нагло пробрался через форточку в комнату Серегиных и острыми когтями попытался расцарапать фотографическую карточку папы, висевшую в рамке над этажеркой. Да-да, того самого папы, который день и ночь трудился в большом городе, работал не покладая рук под красными кремлевскими звездами. Был папа Щука и Хека сфотографирован в командирской форме с пятиконечной орденской звездой, и стало бы до слез обидно, если бы этот усатый прихвостень гестапо оставил на папиной красивой форме следы своих фашистских когтей. Но ничего такого ему сделать не удалось, потому что Щук и Хек оказались начеку. Они схватили четырехлапого лазутчика и тут же предали революционному трибуналу. Только вершить его надо быстро, но мальчики еще этого еще не знали, и поэтому заспорили.

Большой Щук предлагал сначала допросить врага. Очень ему хотелось выведать настоящую фамилию соседей. Все-таки Гансы или Фрицы они, эти недобитки. Ну или хотя бы снять отпечатки лап их подлого засланца, тем более что умный Щук сразу догадался, как можно сделать для этого мастику из обычного сапожного крема и зубной пасты.

А вот маленький и глупый Хек даже слышать не хотел ни о каком дознании. И вообще о строгом и справедливом порядке рабоче-крестьянского правосудия.

– Нет, давай не будем допрашивать, а то Минаевы придут с работы и отнимут кошака. Нет, давай вздернем гада по-быстренькому, и все, – ныл как обычно Хек, тер кулачком свои глаза и только мешал брату готовиться к следствию.

Но, несмотря на это противное нытье, Щук вовсе не собирался отступать от своего четкого и ясного плана. Он доделал мастику и начал уже было графить листочки для протокола, но тут в коридоре опять два раза прозвонил звонок.

– Не гунди, ты лучше заткни твари пасть, и вообще крепче держи, – сказал Щук младшему брату и вышел посмотреть, кто это пришел.

Оказалось, что опять почтальон. Только теперь он принес не письмо, а телеграмму. Щук не стал, конечно, ее распечатывать, а приобщил к делу. То есть спрятал до прихода матери между листов специального журнала, который он давно уже смастерил из листов отцовской папиросной бумаги для разных важных записей и рисунков.

Спрятал Щук телеграмму и побежал поскорее узнать, почему это вражеский кот мяучит громче обычного, а родной его брат Хек при этом радостно скандирует:

– На старт, внимание...

Щук распахнул дверь и увидел такой «на-старт-внимание», что от злости у него затряслись и руки, и ноги.

Посреди комнаты стоял стул, и к его спинке была привязана удавка. Прямо к стулу придвинут табурет, на котором вовсю изгибался и злобно мяукал желтоглазый шпион с петлей на толстой фашистской шее. Сам Хек сидел на стуле и двумя руками держал хвостатого агента мировой буржуазии. Он считал «на старт, внимание», намереваясь, конечно, сейчас же после слова «марш» пнуть ногой табуретку и таким образом быстро восстановить революционную справедливость. Только Щук ему не дал.

Он как ястреб налетел на Хека и столкнул его со стула на пол. Хек свалился, но, падая, ловко вырвал из рук Щука его секретную тетрадку. Будто змейка, после этого скользнул по половицам и кинул тетрадку брата с уже разграфленными для допроса страничками прямо в пышущую огнем печку-буржуйку.

– Телеграмма! Телеграмма! – громко закричал Щук и бросился к печке.

Только его сбил с ног Хек, который в тот же миг завопил:

– Кот! Кот! – и кинулся прямо Щуку навстречу.

Да все это напрасно, потому что мордатый гитлеровец уже вылез из петли, взлетел на штору и был таков. Ужасный растяпа этот Хек – ни удавку толком сделать не сумел, ни затянуть. Сразу видно, ничего он не может. Только определять, кто еврей, а кто нет.

Но ни слова об этом не было сказано. Щук и Хек вообще немедленно помирились, еще сидя на полу, так как сразу же догадались, что достанется им от мамы за нераспечатанную и сгоревшую в буржуйке телеграмму обоим. Но тут Щук, который был на целый год старше Хека, придумал вот что:

– Знаешь, Хек, а что если мы маме про телеграмму ничего не скажем? Может быть, в ней вообще ни одного слова не было написано? Может быть, ее специально подослали фрицы Минаевы, чтобы нас поссорить и так сохранить жизнь этой гнусной помеси лисы со свиньей, коту Ваське?

– Они могут, – сказал Хек и вздохнул. – Но только все равно врать нельзя. За вранье мама еще хуже будет сердиться. Станет отучать конфеты брать без спроса и пальцем соскребать варенье.

А это, надо вам сказать, еще доходчивее, еще почище, чем профилактика курения. Потому что включает промывание желудка и две большие клизмы, одна за другой.

– Так мы же не будем врать, – и не думал пугаться Щук, он даже немного рассердился на Хека, который не понимает таких элементарных вещей. – Зачем нам врать? Мы просто не скажем, и все. Промолчим. Вот если мама спросит, где телеграмма, мы расскажем. А так, зачем мы будем выскакивать вперед? Мы же не выскочки?

– Это правильно. Мы не выскочки. Мы будущие пионеры, – гордо сказал Хек, потому что и он наконец-то сообразил, что к чему и очень обрадовался. – Если врать не надо, то мы и не будем. Это ты очень здорово придумал, Щук.

На том они порешили и стали тихонько ждать маму.

Только мама пришла очень поздно. Сначала мама долго стояла в очереди за билетами, а потом, чтобы согреться и отметить с товарищами отпуск, она ела у себя в коопторге торт и пила сладкое вино. И то и другое было очень вкусным, и мама пришла веселая и немножко рассеянная. То есть она даже не заметила, что ее боевые ребятишки не прыгают как обычно на диване и не кричат при этом «турум-бей» и «турум-бай», а сидят вдвоем на одном табурете и подозрительно молчат. Мама даже не разделась. Прямо в платке и зимнем пальто она села на диван и показала детям твердые зеленые билеты. Один большой и два маленьких. Потом она сказала, что такие большие мальчики, которым уже выписывают личные проездные документы, могут сами достать из буфета кастрюлю со вчерашним супом и согреть на буржуйке.