Игра в ящик

– Вы завтракали? Можем остановиться в Бронницах, там очень хорошая, проверенная пирожковая.

Вишневка понравилась сибиряку Пашкову.

– Не Югус наш, конечно, но вполне. Даже подъемник есть.

– Да, – согласился Левенбук, – немного обустроить, и совсем будет Европа.

– Всех переловим да и сделаем Европу, – небрежно пошутил Игорь Пашков.

И этот невинный профессиональный юмор не понравился Алексею Левенбуку: была в нем и неуместность, и бестактность. Кому-то наружка да прослушка, а кому-то аналитика и тонкий расчет. Никогда и никого Левенбуки не ловили и не будут. Совсем иными делами занимался отец Алексея Левенбука, Леопольд Эмильевич, в большом доме в самом центре Москвы, занимался бы и сын, если бы не «разгром», как это иногда очень тихо определялось в домашних разговорах, разгром тысяча девятьсот пятьдесят третьего.

Не поддержал шутку Алексей Левенбук, и Игорь Пашков это заметил, но не обиделся. Он, сотрудник в первом поколении, молодая кровь, снисходительно и не без понимания относилcя к амбициям, обидам и прочей художественной мелочовке, столь свойственной хорошим, заслуженным и нужным, но бывшим, бывшим людям конторы.

– Бугров только, я смотрю, многовато, – заметил Игорь Валентинович с легким сожалением и тут же с привычной легкостью добавил: – А впрочем, и я не Стенмарк...

На этот раз он шуткой не промазал. Когда-то цветное фото юного Ингемара в желтой вязаной шапочке на фоне красных лыж ELAN запало в душу молодому кандидату технических наук, научило Алексея Леопольдовича экономить, откладывать и даже немного занимать, чтобы в конце концов с триумфом сделаться обладателем очень похожих, только зеленых. Но кто здесь в известном смысле Стенмарк и почему, А. Л. конкретизировать не стал. Тыльной стороной ладони Алексей Леопольдович провел по свежевыбившейся щетине, и звук, похожий на заключительную правку лезвия ножа, настроил двух товарищей на дело.

– Вперед? – спросил прищурившийся Левенбук, ставший азартным, легким, как тот шкодливый пацаненок, который, забежав вчера за дом, проехал пару метров по ледяному языку на манке дорогих французских зимних башмаков.

– Вперед! – ответил всегда прямой и легкомысленный на вид Пашков и, словно разогреваясь, очень задорно, громко, как будто бы бамбуковыми, щелкнул сухими пальцами.

На самом деле катался он весьма прилично, хотя и охал иной раз, вдруг наметав снежной трухи в серии невыставочных виражей:

– Два года не вставал, два года, не поверите...

Бугров, действительно, хватало, да и снег был мягковатым, но февральская пеленка неба сияла чистотой и солнце, пусть и слабосильное, еще пока работало на совесть.

– Отлично, отлично, – повторял Пашков.

Все ему понравилось. И склон без затей, и маленькая деревенская харчевня, по-другому и не назовешь отделанный травленым деревом «Торжок», в который Левенбук завез его уже усталого, и удивительное темное пиво с кремовой пеной, которое там подавали в мокрых кружках. Две полные с легким обедом сморили Игоря Валентиновича, и всю довольно долгую дорогу из Вишневки до Миляжково, через Луховицы, Коломну и Бронницы, он спал. Зато водитель серенького «универсала» с парой острых, окованных железом штакетин на крыше всю долгую дорогу от реки Ока и до реки Москва думал. День, проведенный среди всех оттенков белого, снега со строчками лесопосадок и точками людей, бумаги рваной и бумаги гладкой, широких листов распечаток и узеньких блокнотных, зеленоватых, голубоватых, с водяными знаками застывших водоемов, и серой линейкою дороги, все время мысли Алексея Леопольдовича возвращал к одному важному предмету, без обсуждения которого со спящим Игорем Пашковым прогулка, так славно организованная, не была бы с толком завершена. Так и осталась бы потехою без дела.

Ждал обязательного эпилога и Игорь Валентинович, когда маленький жигуленок, притормаживая, захрустел снегом и камешками на обочине Новорязанского шоссе, а потом и вовсе остановился напротив видневшихся за полем и деревьями монолитных домов нового микрорайона города Миляжково. Синяя динамовская сумка с пригодившимся термосом и не пригодившейся колбасой осталась на заднем сиденье, а сам Игорь Валентинович на переднем. Уже достаточно давно проснувшийся и к заключительному аккорду вполне готовый Игорь Пашков повернул живой лукавый глаз к Алексею Левенбуку и улыбнулся. Сизая щетина одела к вечеру лицо водителя и горнолыжника в пороховую полумаску:

– Надо помочь очень нужному человеку, – сказал Алексей Леопольдович, и черные, компотные глаза его остановились.

– Вашему аспиранту? Роману Романовичу Подцепе? – все так же дружески, приятно улыбаясь, уточнил Игорь Пашков. Мягко дал понять, что не зря свой хлеб здесь ест. Не просто так.

– Да, – кивнул Левенбук. Чистые островки кожи на его лице казались выскобленной желтой костью. – Он должен остаться в ИПУ. Должен работать в отделении, теперь... – Он помолчал, асимметричные виски блестели. – ...после всех этих перемен... с наступлением определенности... этот вопрос нужно решить...

И тут улыбка на лице Игоря Валентиновича преобразилась. Он словно вспомнил о легком утреннем недоразумении, нарушении то ли традиции, то ли субординации, то ли иной тонкой материи, касавшейся работы грязной и работы чистой, положения штатного и нештатного. Но, тем не менее, при этом никакая мстительная тень на губы пассажира не набежала. Легкая снисходительность приподняла брови и теплая ирония – уголки губ.

– Но это так просто, само собой не происходит, вы же понимаете, Алексей Леопольдович... Надо включиться в общую работу, заработать право на поддержку...

– Я это прекрасно осознаю, более того, именно это вам и предлагаю, включить...

– Отлично. Только жаль, мы всех уже разоблачили, – не мог не пошутить Пашков, отчетливо ощущая приятность самой минуты.

– Ну почему всех? – не дал ему совсем уже зарумяниться и заиграться Алексей Леопольдович.

– Вы кого-то конкретного предлагаете в этой связи к разработке?

– Да, – сухо ответил Левенбук, – меня.

– Вас?

– Да, – подтвердил заведующий сектором матметодов ИПУ. – Лучшей проверки и привязки и не придумаешь...

И тут улыбку смыло с лица Игоря Валентиновича, ему стало стыдно своего какого-то мальчишеского, безответственного настроения, а еще больше недавних мыслей о том, что бывают люди бывшие и не бывшие. Люди конторы – всегда ее люди, и глупо думать по-другому, как бы жизнь ни перекраивала все и ни переиначивала.

– Хорошая мысль, дельная... И человек нашей науке нужный... Ведь так?

– Именно так...

– Ну, значит, попробуем...

– Попробуйте, – сказал Левенбук, – пожалуйста...

И тут Пашков вдруг обнаружил улыбку, пару секунд тому назад сбежавшую с его собственного – уже в мелких проволочных заграждениях неправильного лица напротив. И тут же отразил ее своими правильными. Точно так же блеснул зубами.

Пока пассажир вылезал и забирал сумку, водитель включил дворник заднего стекла. Заскрипела полупрозрачная снежная мелочь, и от того родился прощальный комплимент, прекрасно увенчавший незабываемый денек.

– Так она у вас в экспортном исполнении, смотри-ка, только сейчас заметил, – уже в проем двери порадовался Пашков.

– Да, – Левенбук кивнул и добавил совсем уже по-свойски, – можно вполне закрыть легким движением. Не бить с размаху.

И если по поводу теплой, семейной атмосферы лыжной прогулки, которую накануне в высоком кабинете обещал завсектором, возможны споры или сомнения, то вечер этого длинного и приятного дня был домашним уже во всех отношениях. До девяти часов Алексей Леопольдович играл со своей маленькой дочкой Лилей. Шестилетней девочкой от второго счастливого брака.

Папа и доча складывали из кубиков принцесс и принцев, и наконец сам замок для романтических особ с мостами, башнями и шпилем. И это развлечение очень нравилось малышке Лиле. Но пришлось потратить еще и полчаса на то, что больше было по вкусу папе. На изучение слогов и букв.