Игра в ящик
Шрифт:
– Неожиданно... – эхом отозвался он, секунду помолчал и добавил: – И хорошо... Очень хорошо, Роман Романович. Ответственные решенья надо принимать ответственно. Давайте увидимся здесь же через неделю. Ровно через неделю. А пока просто подпишите вот это...
Какая-то бумага с отпечатанным текстом оказалась под носом у Романа. Над длинным прочерком в первой строке чьей-то беспечной и малохудожественной рукой были вприпрыжку вписаны его, Р. Р. Подцепы, имя, отчество, фамилия.
– Что это?
– Расписка о неразглашении нашего сегодняшнего разговора, – сказал товарищ лейтенант, Игорь Валентинович, и тут со смешком любезно пояснил: – В порядке, так сказать, борьбы со словами-паразитами...
Роману
– До свидания.
– До скорого. До скорого.
И лишь дорогою домой, пройдя и переезд, и остановку «Мальчики», и здание странной конторы с буквой х и двумя г в названии ГИГХС, Роман Подцепа сообразил, что собственно бумагу-то и не прочел. Не вник. Не знает, под чем же именно сегодня оставил подпись. Какое скрепил обязательство незамысловатым своим росчерком с хвостами симметричными у букв «д» и «ц». «Д» – вверх, «ц» – вниз, как будто пара инь и янь из книги, ходившей по рукам в общаге НГУ, «Завтрак для чемпионов». Журнала «Иностранная литература» за семьдесят четвертый год... или же семьдесят второй...
И вдруг от этой конской, монгол шуудан символики без состраданья, жалости и смысла Роману стало легко. Возможно, пусть он роковую, непростительную и даже, может быть, позорную глупость совершил всего лишь пять, десять минут назад, но зато теперь здесь, за переездом, за парково-садовой будочкой платформы «Мальчики» ввиду гладко оштукатуренных и широко расставленных близнецов микрорайона «Хлебозавод» ничего уже решать не надо. Его оставили, и он остается. Остается в Миляжково Московской области, чтобы осенью этого 1984 года на заседании Ученого совету ИПУ им. Б. Б. Подпрыгина защитить диссертацию на соискание ученой степени кандидата технических наук по специальности 05.05.06 «Горные машины». Все ясно. Все решилось. И одного лишь не сулила подпись под неизвестно какой клятвой – простого объяснения с Маринкой. С Маринкой и Димком.
– Как это временно распределился? Не понимаю.
– Я объясню тебе. Когда приеду. Я через две недели... я все равно буду в Кольчугино, командировка в комбинат, вот и домой заеду, поговорим...
– Да нет, зачем же, мне и так все ясно.
Роман шел по Октябрьскому проспекту, на темя его из-за стволов высоких сукастых деревьев навалилось солнце, и обрывки воображаемой беседы со своими от этого бессмысленными зайцами мелькали, вспыхивали и потухали в голове. Маринка не понимала и не верила, а Димок отсутствовал. То с кем-нибудь гулял, то спал, то рисовал огромный дом, и в каждом окошке, квадратном, круглом, треугольном, собачья голова:
– Что это сынок?
– Бобровый домик. Мне бабушка читала сегодня сказку Бианки.
Какая тварь, какая сволочь постановила, объявила, что они не могут к нему сюда приехать? Болезнь? Да нет ее. Придумали, мамаша-офицерша, Зинаида Емельянова, и доктор-эскулап, Андрей Петрович. Чтоб кости ему мыть, Ромке Подцепе. Жизнь его собственную устроить на свой, изломанный, искрученный, черт знает какими излученьями прожженный ряд...
Солнце в очередной раз вывалилось всей грушей теперь из-за угла дома. Роман остановился. Прямо перед ним на железном козырьке автобусной остановки лупилась белым по зеленому тематическая надпись «Больница». Нагло пялилась. Косые глаза аспиранта беспомощно пытались сдвинуться, раздвинуться, но наваждение не исчезало. «Больница».
«Но если так, даже если так, здесь, здесь и не где-нибудь еще, все самое лучшее – врачи, лекарства и методики...»
Поднялся легкий ветерок и принес издалека, со стороны Птички
отрыжку, крем-соду промышленных запасов птичьего помета, но выбора не было, именно туда, в сторону безмозглыми пернатыми удобренной на километры в глубину земли, на сорок сороков сапог, по направлению к «Высшей школе» и «Птицефабрике» Роман Подцепа должен был идти. В общагу. Где на пороге швейцарской его встретили словами:– Да вот же он и сам. Пришел.
– А я как раз интересуюсь в какой, ты комнате живешь, – разворачиваясь к Ромке лицом, проговорил человек, стоявший у стола дежурной. – Утром иду, слышу, Подцепа, Подцепа, как будто бы меня, а это оказывается другой, спросил и надо же, Роман. Роман Романович. Прямо не верится...
Говоривший был сделан с тем же отсутствием экономии, из того же густо замешанного пластилина, что и аспирант ИПУ. Только, должно быть на солнце перестояв, его фигура слегка оплыла, животик выкатился, щеки налились, и ветер так же, было заметно, над образом работал – жидкая сероватая прядь над лбом сменила густой русый чуб, и белыми морщинками развело кожу у уголков естественных разрезов – губ и глаз.
– Простите... – сказал Подцепа не зная, как обойти внезапно возникшее препятствие и снять с доски свой ключ. Воробьиный клювик на медвежьем бочонке.
– Ну так я и думал, не узнаешь.
– Простите?
– Ты ведь в Кольчугине родился? Мать доктор, Ольгой зовут. Ну, так ведь? Так?
Кольчухино, Ольхой – подплавившийся человек не только сам был весь тепл, округл и гладок, но, говоря, произнося слова, он умудрялся перед употреблением и буквы, нечто отделяющееся, согревать дыханьем, смягчать, сминать углы:
– Ну тах?
– Так.
– Ну а я твой батька. Роман Романович Подцепа. Директор шахты Новогорловская. На курсах тут. Вторую неделю маюсь.
« – А я знаю... Ты у меня директор! – Кто тебе сказал? – Диктор Агафонова. По радио», – прав был, выходит, Димок. Директор. Радиостанция «Маяк».
– Ну что мы тут стоим, пойдем, покажешь, как ты тут живешь. В этом сумасшедшем месте, – директор говорил «шо». «Ну шо мы тут стоим». И совершенно не стеснялся.
– Почему сумасшедшем?
– Да как иначе назовешь? Вшивых котов в руки суют и просят деньги.
– Каких котов?
– Да мне сегодня. Прямо возле вашего института. Какой-то бродяга лезет. «Купи, – говорит, – отец, котика». Наглец. Ты бы его видел, Роман, этого котика и этого продавца. Голимая парша да гной.
Роман. Директор шахты Новогорловская помнил его имя. И имя его матери. И город, в котором оставил и ее, и сына. Кольчугино. Хотелось лишь только одного – чтобы пришелец, карикатура в натуральную величину, поскорей осмотр закончил и ушел. Только директор не спешил, не торопился. Потрогал книги на столе. Пошуршал распечатками. Долго смотрел на титульный лист автореферата в пластиковых корочках. Потом спросил:
– И скоро?
Ромка, который прямо в ботинках прошел за гостем в комнату, теперь сидел на кое-как заправленной кровати и не смотрел на него. Если хотел неряшливость прикрыть, то своим задом сморщил одеяло совсем уже позорным образом.
– Да кто бы знал. Еще столько надо бумаг, бумажечек, бумажек...
Шумный директор шахты Новогорловская задумался, посмотрел на сына, сторонящегося его глаз, прошелся пару раз от окна к двери, словно оценивая уже общую обстановку, и вдруг распахнул дверь холодильника. Старенького, переходящего от поколенья к поколенью молодых ученых ИПУ Б. Б., «Саратова». В лицо ему дунул полюс. Шкура белого медведя свисала с крохотного карманного морозильника, и маленький обрезок сала в полиэтилене ежился под ней на ледяной решетке. Сердечко, не больше пачки сигарет, и только-то.