Играем в поэзию
Шрифт:
Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и останавливающему кровопролитную схватку...
Где орлы сидят подобны вечности, означенной сегодняшним, еще лишенным вечера днем...
Где верблюд, чей высокий горб лишен всадника, знает разгадку буддизма и затаил ужимку Китая...
Где олень лишь испуг, цветущий широким камнем...
Где черный взор лебедя, который весь подобен зиме, а черножелтый клюв - осенней рощице, - немного осторожен и недоверчив для него самого...
Где обезьяны разнообразно
Где медведи проворно влезают вверх и смотрят вниз, ожидая приказания сторожа.
Где грудь сокола напоминает перистые тучи перед грозой...
Где смешные рыбокрылы заботятся друг о друге с трогателностью старосветских помещиков Гоголя...
Сад, Сад, где взгляд зверя больше значит, чем груды прочтенных книг...
Сад...".
Я прочел ИМ эту поэму целиком и спрашиваю: - Понятно?
– Смотря что, - отвечают ОНИ.
И тогда я впадаю в незапланированный экстаз и долго и восторженно рассказываю о способах использования заранее разработанного литературного приема, задающего принцип построения метафорического ряда, позволяющего за притчевостью изложения видеть вполне осознаваемые реалии окружающей действительности, которая будучи использованной в качестве рабочего материала для создания предполагаемого произведения... Тут я останавливаюсь и спрашиваю: - Что это вы на меня так странно смотрите?
– Интересно, - отвечают ОНИ.
– А понятно?
– А чего тут непонятного, - говорит один из НИХ.
– Надо взять бумагу и написать свой собственный "Зверинец".
– Правильно, - говорю я.
– А чего же мы тут время зря теряем?
– А вот это непонятно, - отвечают ОНИ.
– Ну вот и пишите тогда, - говорю я.
– Только не обязательно "зверинец". Можно про цирк написать или про сумасшедший дом. Или про школу. Или про рынок. Или...
Но ОНИ уже давно строчили со страшной скоростью.
ИМ с самого начала все было понятно.
О, класс, класс,
Где моя соседка Яна просиживает
всю перемену под партой в поисках ручки,
А потом вылезает и найденной ручкой
сдувает с меня алгебру;
Где двоечник Юра по пол-урока простаивает у доски,
Не в силах сообразить, почему дважды два - четыре;
Где отличница Наташа сидит за партой с лицом отличницы
И рисует на клочках бумаги отличниц;
Где торопливая Настя целый день
торопится куда-то успеть,
Чтобы узнать, зачем она так спешила;
Где задумчивый Саша говорит так тихо,
Что на другом конце коридора
приходится переспрашивать.
Где общеизвестная Ия стоит у окна,
как памятник неизвестной семикласснице,
Вырубленный из глыбы известняка;
Где Сережа и Слава на всех смотрят с презрением,
А друг на друга с подозрением;
И
где наша учительница тщетно пытается выяснить,Сколько все это может продолжаться,
И если этому есть предел, то почему он не наступает.
(Марьяна Орлова, 13 лет)
В оркестре, где есть инструмент,
Черный, с тигриной пастью,
Толстый, с тремя ногами,
То воркующий, то гремящий,
В оркестре, где есть инструмент
Рояль;
В оркестре, где есть инструмент,
Скрипучий, как дверь в небеса,
С пустыми, как небо, глазами
И длинным, как жизнь, языком,
В оркестре, где есть инструмент
Скрипка;
В оркестре, где есть инструмент,
Изогнутый, как улитка,
Блестящий, как брошь и слеза,
С голосом, как у слона,
В оркестре, где есть инструмент
Труба;
В оркестре, где есть инструмент
Всего на одной ноге,
Его голос - глухой басок;
И если задеть по нему
Прутиком с волоском,
То будет он долго вздыхать,
В оркестре, где есть инструмент
Виолончель;
В оркестре этом
Есть еще один инструмент,
Который может стать скрипкой,
Трубой и виолончелью,
Роялем и барабаном,
Он тоньше тоненькой флейты,
Проворней смычка и легче
Самой высокой ноты,
Главный среди инструментов
Палочка дирижера.
(Аня Аврутина, 12 лет)
О, четыреста сорок восьмая, о восьмая,
о, сорок восьмая, о четыреста!
Где Марьяна что-то рисует и пишет рьяно
И явно стыдится своей гениальности,
Где Лиза раздраженно говорит по
телефону "Ну, мама!"
И кусает трубку, и откусывает ее
насовсем, и швыряет в окно,
И злобно ворчит, и лезет на стенку;
Где Сева сосредоточенно смотрит на розетку,
Как будто и вправду хочет засунуть
туда два пальца и засветиться;
Где Вера мрачно скрипит глазами и вращает зубами
И вообще производит ужасное впечатление;
Где Аня так тяжело вздыхает, что другая Аня
Не выдерживает и тоже вздыхает в ответ,
И от их совместного вздоха всем становится плохо
И содрогаются стены, и со стен слетает портрет;
Где Вова, ох, этот Вова, вечно уж этот Вова,
которого, впрочем здесь нет,
Но это ничуть не мешает ему всем мешать;
Где Вячеслав Абрамович ходит и бродит,
и стулом скрипит, и хлопает дверью,
И улыбается во всю четыреста сорок восьмую, восьмую,
сорок восьмую, четыреста!
(Сева Зельченко, 12 лет)
Прошло лет пять. Или даже шесть. И я опять читал ИМ (уже, правда, другим, но все равно - ИМ) стихи Хлебникова и, в частности, этот самый "Зверинец".
И когда читал, подумал, а почему, собственно, ОНИ должны писать не про "Зверинец", а про что-то другое.