Игры Эн Ро Гримм

«Как только раздобуду деньги, первым делом поищу бритву, – пообещал себе Джек. – Потом мыло, смену одежды, какую-нибудь сумку… А интересно, куда девается одежда, когда я превращаюсь в лису?»

Пошарив по карманам, он с изрядным облегчением обнаружил, что и жёлуди на шнурке, и старые игральные кости на месте. К тому моменту холод, поначалу почти неощутимый, стал чувствительно покусывать за уязвимые места, и пришлось снова надевать меховой плащ. Мех совершенно не давил на плечи и вообще казался подозрительно невесомым, но грел исправно и дурных предчувствий, как раньше, не вызывал. Наоборот, ощущался чем-то родным, настоящим… своим.

«Как будто это мои шкуры, а не Эйлахана».

От мысли пробрало ознобом.

Стараясь выкинуть мрачную чушь из головы, Джек сосредоточился на завтраке. В корзине, кроме вина и хлеба, лежал ещё сыр и сушёные сливы, на самом дне; всё доедать он не стал и приберёг немного провизии на обед.

Угли быстро догорали, точно понукая оставить временное пристанище – и двинуться дальше.

– Ну вот и всё, – пробормотал Джек, машинально оглянувшись в поисках дров, но взяться им на холме было неоткуда. – Наверное, и правда пора идти.

Он ещё немного потянул время – попытался сперва добыть огонь по методу Эйлахана, а затем попробовал снова перекинуться в лису, вспоминая свои ощущения тогда, на арене. Безрезультатно. Только голова немного закружилась, а ещё появилось стойкое ощущение, что он идиот… впрочем, уж с этим-то Джек давно свыкнулся.

Когда угли погасли окончательно, он аккуратно пристроил сверху кусок дёрна, подтянул застёжки на плаще, подхватил полупустую корзину – и принялся спускаться с холма.

Чутьё – не то лисье, не то обычная человеческая интуиция – подсказывало, что приключения только начинаются.

Пустоши волшебных земель как-то слишком подозрительно напоминали одичалые луга где-нибудь в районе Нью-Кейджа, к востоку от заповедника. Побуревшее разнотравье – мятлик, овсяница, ковыль и ещё с десяток разномастных колосков и метёлок, названий которых Джек не знал; на склоне холма – колокольчики, дербенник и кипрей; ниже, на лугу, над верхушками трав там и тут щерился колючками высохший уже чертополох, а внизу, по самой земле, стелился мышиный горошек, ещё зелёный и кое-где даже цветущий, а дряхлые валуны поросли изумрудным мхом.

Аромат это всё источало оглушительный, словно оркестр гремел во всю мощь.

Сперва Джек просто шёл – верней, продирался сквозь заросли – и наслаждался впечатлениями. Но потом сообразил, что с ощущениями как-то перебор: раньше он не мог вынюхать в сушняке под ногами отцветшие лютики или уловить дым от костра, разведённого в нескольких километрах от него… А ещё он слышал, причём совершенно ясно, как шуршали мыши в траве и как большая птица в небе взмахивала крылами, рассекая воздух.

– Как будто я не до конца превратился в человека, – пробормотал Джек и, не удержавшись, ощупал себя, проверяя, не остались ли у него лисьи уши или нос. – Ладно. Надеюсь, что чуткое обоняние не помешает мне посещать местные деревенские сортиры, потому что фарфоровые унитазы здесь вряд ли есть.

Обострённые чувства говорили ему, что к западу – дубрава, очень большая и старая; а ещё, кажется, небезопасная, потому что при одной мысли о том, чтобы пойти туда, по спине пробегали мурашки. А вот с юго-востока тянуло дымом и человечьим жильём; поразмыслив, Джек повернул на солнце и прибавил шагу – и не особенно удивился, когда через час или полтора вышел к широкой накатанной дороге.

Ни повозок, ни всадников, ни даже пеших путников видно не было, но какая-то некультурная лошадь тут прогарцевала совершенно точно.

– Фу, – вслух резюмировал Джек, аккуратно обходя первые встреченные приметы цивилизации. – Ну, будем надеяться, что лошадь, которая привыкла так хорошо жрать, в плохое место не отправится.

Пессимистичную мысль о том, что верхом на лошади может ехать какой-нибудь сердитый охотник, он задвинул поглубже.

Идти по дороге в целом было веселее. Не путалась в ногах сухая трава; отпала нужда перебираться через овражки или огибать муравейники по широкой дуге. Погода, скорей, соответствовала началу октября, чем середине или даже концу ноября, и, если б не стылый ветер, то в плаще было бы жарковато… Время от времени попадались следы человеческие, иногда буквально – отпечаток большого сапога на обочине, а иногда и в переносном смысле – огрызок от яблока, грязная тряпица, оторвавшаяся подкова. Однажды даже блеснула в пыли монетка, серебряная, судя по цвету, но подбирать её Джек не рискнул: слишком уж от неё несло кровью.

Вскоре пейзаж стал меняться. Поля вздыбились, задрались вверх – и вот уже дорога не летела стрелой через поля, а петляла среди холмов; кое-где попадались раскидистые дубы, стройные ясени, рябины – сплошь в зловещих багряных кистях. Запах человеческого жилья стал сильнее, но ни деревни, ни города было пока не видать. Джек погрузился в раздумья, прикидывая, не безопаснее ли затаиться где-то для начала и понаблюдать за людьми, прежде чем выходить к ним. Из омута размышлений его выдернул звук, совершенно чуждый здешним пустошам: тонкий перезвон колокольчиков – и плач.

«Ребёнок, что ли?» – пронеслось в голове.

Джек с ходу вспомнил с десяток историй, которые начинались с просьбы о помощи, а заканчивались очень и очень скверно, однако притвориться, что ничего не услышал, и продолжить путь не смог. Он свернул в ложбину между холмами, опасливо обошёл колючие заросли боярышника…

Трава под ногами стала зеленее и гуще; впереди, между холмами, где начиналась жизнерадостная рощица, на траве лежала маленькая белая козочка. Она угодила в ловчую петлю: ловушка сработала, и натянутая верёвка вздёрнула жертву за ногу вверх, кажется, не так давно. По крайней мере, козочка ещё пыталась освободиться, хотя и безуспешно. Шерсть её сияла даже в тусклом свете солнца, скрытого за облаками, а на коротких изогнутых рогах сверкали мелкие золотые колокольчики. Копыта у неё тоже были золотыми, но более тусклыми и почти не блестели. Козочка жалобно блеяла, и звук этот удивительно напоминал басовитый детский плач пополам с кряхтением.

«Не к добру, – подумал Джек обречённо. – Это совершенно точно не обычное животное».

Подумал – и осторожно поздоровался:

– Э-э, привет? Помощь нужна?

Козочка на несколько секунд замолчала… а потом заблеяла так рьяно, что это больше напоминало истерику.

– Так, так, не дёргайся, – Джек поднял руки, подходя ближе. Козочка задрыгала конечностями. – Слушай, замри хоть ненадолго, а то затянешь петлю ещё сильнее… Ты ведь меня понимаешь? Нет? Да? Я тебя не обижу. И не съем, я вообще-то сыт… О! – Его осенила идея; он вытащил из корзины кусок хлеба, отломил его и сунул в козью морду. Козочка и впрямь замолчала – и уставилась на него как на идиота. – Не любишь хлеб? А зря. Сказал бы я, чем мне приходилось питаться в последний месяц, но лучше не портить тебе аппетит, красотка… – продолжая болтать без умолку, он осторожно ощупал верёвочную петлю и попытался её ослабить. Узел был мудрёный, петля затягивалась плавно, но надёжно. – Тебя вообще как сюда занесло? Травки решила пощипать? Знаешь, подруга, если б лично я увидел посреди бурых пустошей аппетитный зелёный лужок, то обошёл бы его десятой дорогой. Особенно в здешних землях… Ну вот и всё!

Не без труда, но узел поддался, и петлю удалось ослабить. Козочка дрыгнула ногой, едва не зарядив Джеку в лоб, и выскользнула из ловушки. Очутившись на свободе, не убежала, как он подсознательно ожидал, а заскакала вокруг, смешно задирая копыта. Потом извернулась как-то особенно смешно, подпрыгнула вверх…

…а приземлилась на траву уже человеческая девица, невысокая, худощавая, с тёмными гладкими волосами до лопаток и ровной чёлкой до бровей. Глаза у неё оказались карими, внимательными, а на носу косовато сидели очки в пластиковой чёрной оправе. В ушах блестели крохотные серёжки-колокольчики, по десятку в каждом, и тихонько звякали от малейшего движения. Носила девица широкую полотняную юбку, рубашку и плотный жилет, всё немаркого тёмного цвета, зато с вышивкой, к поясу была приторочена сумка, а на плечах лежала дымчатая пуховая шаль.