«Игры престолов» средневековой Руси и Западной Европы
Шрифт:
Долгое время недоразумение с двукратным убийством Бориса объяснялось либо агиографическими особенностями рассказа, либо компиляцией двух различных преданий. С. М. Михеевым была предложена гипотеза о том, что в повести «Об убиении…» отразились элементы т. н. варяжской легенды, сходной с сюжетом скандинавской «Пряди об Эймунде», где некий русский конунг по имени Бурицлав погибает от рук варяжских наемников. После описания погребения Бориса и осуждения его убийц сюжет повести «Об убиении…» концентрируется вокруг подготовки убийства Глеба: «Святополк же окаянный стал думать: „Вот убил я Бориса; как бы убить Глеба?“ И, замыслив Каиново дело, послал, обманывая, гонца к Глебу, говоря так: „Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он болен“. Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле споткнулся конь его на рытвине, и повредил Глеб себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел от Смоленска недалеко, и стал на Смядыне в насаде». Считается, что Глеб шел в Киев из Мурома (где поместил его на княжение один из летописцев), поэтому его путь представлялся неоправданно длинным, учитывая то обстоятельство, что князь сильно спешил. Более того, как отметил С. М. Соловьёв, уже исследователи «скептического» направления в середине XIX столетия сомневались в достоверности хронологии описываемых событий [133] , сопоставляя летописную дату смерти Владимира (15 июля) и даты гибели Бориса и Глеба, известные по «Анонимному сказанию» и «Чтению» (24 июля и 5 сентября соответственно). Эта историографическая тенденция продолжает развиваться и в настоящее время.
133
Соловьев С. М. Сочинения: Кн. 2. История России с древнейших времен. Т. 3–4. М., 1988. С. 104.
Скорее всего, в этом месте летописного повествования мы имеем дело с компиляцией двух различных преданий, как предполагал А. А. Шахматов (отметивший также, что в первоначальном рассказе о гибели князей вряд ли упоминались даты их гибели). Это предположение обретает почву, если обратить внимание на то, что вслед за изложением маршрута Глеба в повести «Об убиении…» сообщается о том, что на Смядыни его настигли посланцы Ярослава, который предупреждал брата о смерти отца и убийстве Бориса по приказу Святополка. По утверждению составителя повести, Ярослав узнал об этом из послания своей сестры Предславы, однако проблема заключается в том, что об этом послании говорится ниже, в другом сегменте летописной статьи, который можно считать более ранним, чем текст повести «Об убиении…». А. А. Шахматов пришел к выводу о том, что второе упоминание в летописной статье послания Предславы к Ярославу является вставкой, сделанной составителем «Начального
134
Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 1. С. 71–72, 76, 185–186.
За исключением этого сообщения и продолжающего его плача князя по отцу и брату мы подходим к описанию убийства Глеба: «И тут вдруг захватили посланные корабль Глебов и обнажили оружие. Отроки же Глебовы пали духом. Окаянный же Горясер, один из посланных, велел тотчас же зарезать Глеба. Повар же Глеба, именем Торчин, вынув нож, зарезал Глеба, как безвинного ягненка». Здесь также присутствуют элементы агиографической стилизации, поскольку гибель Глеба представлена как своего рода жертвоприношение – это обстоятельство вскрывает параллель между Глебом и ягненком (агнцем) – один из топосов средневековой агиографии. Далее в тексте помещены благочестивые рассуждения, которые искусственно разделяют текст на две части, отделяя описание убийства от его логической концовки: возвращения убийц к Святополку и сообщения о том, что князь был брошен на берегу между двумя колодами: «затем же, взяв его, увезли и положили его рядом с братом его Борисом в церкви Святого Василия». Собственно, этим сообщением оканчивается повесть «Об убиении…», которая, как отмечал С. А. Бугославский, первоначально могла предназначаться для чтения в церкви [135] . Возможно, местом составления ее была церковь св. Василия в Вышегороде, ставшем с середины XI столетия центром «борисоглебского» культа. Повесть «Об убиении…» и летописный рассказ о событиях 1014–1018 гг. («Повесть о борьбе Ярослава со Святополком») можно отождествить с «агиографическим рассказом» и «светской сагой» – гипотетическими первоисточниками Борисоглебского цикла, существование которых в первой половине 1950-х гг. предположил Л. Мюллер [136] , допустив только, что не клирики Вышегородской церкви опирались на «агиографический рассказ», а составители этого рассказа использовали вышегородские церковные записки, существование которых предполагалось П. В. Голубовским и А. А. Шахматовым как общий источник для «Сказания о чудесах» и «Чтения о житии и погублении Бориса и Глеба» [137] .
135
Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 2. С. 223–224.
136
Мюллер Л. О времени канонизации святых Бориса и Глеба // Russia Mediaevalis. T. VIII, 1. M"unchen, 1995. С. 18–20; Он же. Летописный рассказ и «Сказание о святых Борисе и Глебе»: Их текстуальное соотношение // Russia Mediaevalis. T. X, 1. M"unchen, 2001. С. 30–32.
137
Голубовский П. Служба свв. мученикам Борису и Глебу… С. 129–130, 139–140; Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 1. С. 48, 319.
Следующая за повестью «Об убиении…» пространная «похвала» князьям-страстотерпцам как исцелителям больных и заступникам за Русскую землю является результатом творчества более поздних летописцев. Однако этим количество дополнений не исчерпывается. После этой «похвалы» говорится, что «окаянный и злой» Святополк убил древлянского князя Святослава, «послав к нему к горе Угорской (в Карпаты. – Д. Б.), когда тот бежал в Угры». Так как этот сюжет не вписывался в историю князей-мучеников, его автор попытался объяснить его с помощью предположения о том, что Святополк стал думать: «Перебью всех своих братьев и стану один владеть Русскою землею». Это, в свою очередь, предоставило автору сообщения возможность дополнительного осуждения братоубийцы с помощью пространного комментария на тему о «праведных» и «неправедных» правителях. Летописец написал о Святополке: «Так думал он в гордости своей, не зная, что „Бог дает власть кому хочет, ибо поставляет Всевышний цесаря и князя, каких захочет дать“. Если же какая-нибудь страна станет угодной Богу, то ставит ей Бог цесаря или князя праведного, любящего справедливость и закон, и дарует властителя и судью, судящего суд. Ибо если князья справедливы в стране, то много согрешений прощается стране той; если же злы и лживы, то еще большее зло насылает Бог на страну ту, потому что князь – глава земли». Для усиления эффекта он сослался на авторитет ветхозаветного пророка Исайи: «Ибо так сказал Исаия: „Согрешили от головы и до ног, то есть от цесаря и до простых людей“. „Горе городу тому, в котором князь юн“, любящий пить вино под звуки гуслей вместе с молодыми советниками. Таких князей дает Бог за грехи, а старых и мудрых отнимает, как сказал Исаия: „Отнимет Господь у Иерусалима крепкого исполина и храброго мужа, и судью, и пророка, и смиренного старца, и дивного советника, и мудрого художника, и разумного, живущего по закону. И дам им юношу князя, и обидчика поставлю обладать ими“» (Ис. III: 1–4) [138] . Эти комментарии задали «сценарный код» междукняжеского конфликта: Святополк был представлен в качестве «окаянного» и «злого» братоубийцы, а дело его – как заведомо проигранное.
138
ПЛДР. XI – начало XII века. С. 151, 153, 155.
Если рассматривать эти вкрапления библейских цитат вслед за Р. Пиккио как своеобразные «тематические ключи», отсылающие читателя к библейским контекстам [139] , то постепенно перед нами вырисовывается интересная картина, где составитель «рассуждения о князьях» как бы проводит параллель между Святополком и вавилонским царем Навуходоносором II, о котором в книге пророка Даниила говорится, что «когда сердце его надломилось и дух его ожесточился до дерзости, он (Навуходоносор. – Д. Б.) был свержен с царского престола своего и лишен славы своей, и отлучен был от сынов человеческих, и сердце его уподобилось звериному, и жил он с дикими ослами; кормили его травою, как вола, и тело его орошаемо было небесною росою, доколе он познал, что над царством человеческим владычествует Всевышний Бог и поставляет над ним, кого хочет» (Дан. V: 20, 21). Таким образом, Святополк, словно Навуходоносор, был представлен безумцем, противопоставившим себя божественному промыслу. Отсылка к Книге пророка Исаии позволяла автору «рассуждения» представить Святополка не только сумасшедшим, но и физически больным, едва ли не прокаженным человеком, у которого «вся голова в язвах, и все сердце исчахло», и «от подошвы ноги до темени головы нет у него здорового места: язвы, пятна, гноящиеся раны, неочищенные и необвязанные и не смягченные елеем» (Ис. I: 6; 5–6). Заключительный парафраз из книги Екклесиаста был призван продемонстрировать одну мысль: «Горе тебе, земля, когда царь твой отрок и когда князья твои едят рано! Благо тебе, земля, когда царь у тебя из благородного рода и князья твои едят вовремя, для подкрепления, а не для пресыщения!» (Еккл. X: 16–17). Этот «тематический ключ» используется для осуждения неопытного и алчного правителя, хотя он открывает гораздо больше возможностей для интерпретации, если учесть, что в библейском тексте, условно говоря, «неправедный» правитель противопоставляется правителю «благородного рода», что может вызвать ассоциации с легендой о «греховном» происхождении Святополка. Впрочем, не следует забывать, что эти параллели, согласно текстологической реконструкции А. А. Шахматова, могли появиться лишь на этапе формирования «Начального свода» 1093–1095 гг. [140] , поэтому вряд ли они могут достоверно отражать намерения Святополка.
139
Пиккио Р. Функция библейских тематических ключей… С. 437–450.
140
Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 2. Раннее русское летописание XI–XII вв. СПб. 2003. С. 765–766.
Рассмотрев эти позднейшие наслоения, мы, следуя за летописным повествованием, возвращаемся к исходному мотиву – «Повести о борьбе Ярослава со Святополком», и первая же фраза («Святополк же окаянный стал княжить в Киеве. Созвав людей, стал он им давать кому плащи, а другим деньгами, и роздал много богатства») может вызвать недоумение, так как аналогичное упоминание уже встречалось выше – в начале повести «Об убиении…» («Святополк сел в Киеве по смерти отца своего, и созвал киевлян, и стал давать им дары»). В начале 1850-х гг., когда исследование памятников цикла о Борисе и Глебе только начиналось, на это обстоятельство обратил внимание С. М. Соловьёв, который первым сделал вывод о том, что повесть «Об убиении…» является искусственной вставкой [141] . Известный историк и церковный деятель (в 1879–1882 гг. – митрополит Московский и Коломенский) Макарий (Булгаков), И. И. Срезневский и большинство других исследователей того времени считали, что она могла появиться в летописном тексте как результат сокращения «Сказания о Борисе и Глебе», которое тогда атрибутировалось Иакову-«мниху» [142] . Ко времени выхода в свет «Обозрения русских летописных сводов» К. Н. Бестужева-Рюмина (1868) эта точка зрения превратилась в историографический факт [143] . Один из сторонников этой концепции Н. Левитский в 1890 г. попытался развить гипотезу Соловьёва. Он писал, что «под руками летописца были два „сказания“ – одно об убиении Бориса и Глеба, другое – о войнах Ярослава со Святополком, оба начинающие рассказ с захвата Киева и великого княжения Святополка, но трактующие о разных предметах. Не имея возможности составить из этих двух сказаний одно цельное повествование, летописец стал вписывать в свой ежегодник каждое отдельно, но, закончив первый рассказ об убийстве Святополком своих трех братьев и не умея связать с ним второй рассказ, который, подобно предыдущему, начинался событиями, непосредственно следующими за смертью св. Владимира, он не мог поступить иначе, как повторив слова о вступлении Святополка на великокняжеский престол» [144] . После появления в 1908 г. «Разысканий о древнейших русских летописных сводах» А. А. Шахматова, в которых он возводил два основных сюжета летописной статьи 1015 г. (борьбу Ярослава со Святополком и повесть «Об убиении…» Бориса и Глеба) к реконструируемому им «Древнейшему своду» 1037–1039 гг., эта гипотеза была оставлена. «Общий состав сказания по Древнейшему своду, – писал А. А. Шахматов, – представляется мне в следующем виде. В связи с сообщением о предсмертной болезни Владимира говорилось, что он послал бывшего у него в то время Бориса против печенегов; возможно, что при этом указывалась причина, почему Борис оказался у Владимира; он вывел его из Владимира, опасаясь злобы, которую питал к Борису Святополк; Владимир скончался на Берестовом; Святополк, узнав о смерти отца, приехал вскоре в Киев из Вышегорода и принял меры к тому, чтобы скрыть от киевлян это событие; ночью же он отправился тайно в Вышегород, призвал к себе Путшу и вышегородских старшин и уговорил их тайно умертвить Бориса. В ту же ночь бояре вывезли Владимирово тело из берестовского терема и поставили его в Св. Богородице. Далее сообщалось о погребении Владимира. После краткой похвалы Владимиру составитель Древнейшего свода сообщал, что Святополк сел на отцовском столе и начал склонять киевлян в свою пользу путем подкупов: одних он дарил одеждами, других – кунами. Киевляне колебались: сердце их не было со Святополком, так как братья их были с Борисом. Борис, возвращавшийся в то время в Киев, получает известие о смерти отца. Дружина уговаривает его идти в Киев и сесть на отцовском столе. Но Борис отказывается поднять руку на старшего брата; войско оставляет его. Чтобы усыпить бдительность Бориса, Святополк посылает к нему лестные предложения. Но одновременно к его стану приходят убийцы, которые под покровом
ночи подкрадываются к его шатру. Здесь в Древнейшем своде (как у Нестора и в Начальном своде) сообщалось о том, что Борис пел в это время псалмы и каноны, затем помолился на икону и лег спать. Убийцы напали на Бориса и пронзили его копьями; вместе с Борисом пал его слуга, желавший защитить собою тело своего господина. Тело Борисово завернули в шатер и повезли тайно в Вышегород, где похоронили у церкви Св. Василия. Далее были названы имена убийц. Святополк посылает погоню за Глебом, бежавшим из Киева на север. Погоня настигает Глеба; убийцы овладевают его кораблецем; Горясер приказывает повару Глебову, Торчину, зарезать его, что тот и исполняет. Тело Глебово оставлено в пустом месте между двумя колодами, но впоследствии его взяли и перевезли в Вышегород, где и положили рядом с братом. Убийцы возвратились к Святополку, который вознесся после этого еще больше и послал убить своего брата Святослава, бежавшего в Угры; погоня настигла последнего в Угорской горе. Далее сообщалось о походе Ярослава против Святополка» [145] . Таким образом, и наблюдения Соловьёва и попытка их интерпретации Левитским были основательно забыты, хотя гипотеза о приоритете летописной повести над «Сказанием…» получила широкое распространение. Лишь в начале XXI столетия А. Л. Никитин, С. М. Михеев, А. А. Шайкин и автор настоящих строк вернулись к наблюдению С. М. Соловьёва, которое позволяет реконструировать первоначальное содержание летописного рассказа – историю борьбы между правителями Новгорода и Киева [146] .141
Соловьев С. М. Сочинения: Кн. 1. С. 198–199, 311 (примеч. 294); Кн. 2. С. 104, 319.
142
Срезневский И. И. Древние жизнеописания русских князей X–XI вв. // Известия отделения русского языка и словесности Академии Наук. Т. II [Вып. 4], 1853. Стб. 119–129; Макарий (Булгаков). История Русской церкви. Кн. 2. История русской церкви в период совершенной зависимости ее от Константинопольского патриарха (988-1240). М., 1995. С. 194–196.
143
Бестужев-Рюмин К. О составе русских летописей до конца XIV века. СПб., 1868. С. 16–17.
144
Левитский Н. Важнейшие источники для определения времени крещения Владимира и Руси и их данные. Христианское чтение, 1890. Ч. 1 (№ 3–4). С. 406–407.
145
Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 1. С. 80–81.
146
Никитин А. Л. Основания русской истории. Мифологемы и факты. М., 2001. С. 254; Михеев С. М. «Святополкъ же седе Кыеве по отци»… С. 119–123; Шайкин А. А. Повесть временных лет: история и поэтика. М., 2011. С. 510 (примеч. 677); Боровков Д. А. Летописные статьи 1014–1016 гг. и повесть «Об убиении Борисове» // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2011, № 2 (44).
«Когда Ярослав не знал еще об отцовской смерти, – писал составитель „Повести о борьбе Ярослава со Святополком“, – было у него множество варягов, и творили они насилие новгородцам и женам их. Новгородцы восстали и перебили варягов во дворе Поромоньем. И разгневался Ярослав, и пошел в село Ракомо, сел там во дворе. И послал к новгородцам сказать: „Мне уже тех не воскресить“. И призвал к себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил». Дальнейшее изложение событий, как мы уже говорили, подверглось модификации под влиянием Борисоглебского культа. В настоящее время в тексте говорится: «В ту же ночь пришла ему весть из Киева от сестры его Предславы: „Отец твой умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, а на Глеба послал, берегись его очень“. Услышав это, печален был Ярослав и об отце, и о братьях, и о дружине», но так как в древнейшем тексте упоминания о Борисе и Глебе не существовало, то вместо этого могло говориться, что «в ту же ночь пришла ему весть из Киева от сестры его Предславы: „Отец твой умер, а Святополк сидит в Киеве, берегись его очень“». Это, в свою очередь, объясняет, от кого в Берестове требовалось скрывать смерть Владимира: от сторонников Ярослава, которые могли бы вмешаться и воспрепятствовать вокняжению опального Святополка. Теперь же время было упущено, положение Ярослава являлось критическим, поэтому он решил обратиться к помощи новгородцев. «На другой день, собрав остаток новгородцев, сказал Ярослав: „О милая моя дружина, которую я вчера перебил, а сегодня она оказалась нужна“», – писал автор «Повести о борьбе Ярослава со Святополком». Позднейший редактор добавил, что Ярослав «утер слезы и обратился к ним на вече: „Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и убивает братьев своих“», – и это еще раз разбило сюжет, оттеснив ответ горожан: «И сказали новгородцы: „Хотя, князь, и иссечены братья наши, – можем за тебя бороться!“».
Затем встречаем в летописном тексте фрагмент о мести Ярослава, который с двух сторон обрамляется упоминанием о его походе на Святополка, что выдает в нем вставку («И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов 40 000, и пошел на Святополка, призвав Бога в свидетели своей правды и сказав: „Не я начал избивать братьев моих, но он; да будет Бог мстителем за кровь братьев моих, потому что без вины пролил он праведную кровь Бориса и Глеба. Или же и мне то же сделать? Рассуди меня, Господи, по правде, да прекратятся злодеяния грешного“. И пошел на Святополка»). Показательно, что в этом фрагменте ПВЛ говорится о баснословном количестве воинов Ярослава – невероятно было собрать такое количество людей в Новгороде, да еще после кровавых событий на Ракоме! Поэтому более соответствующим действительности надо признать чтение НIЛМ («и собрал воинов 4000: варяг было 1000, а новгородцев 3000»), а затем поместить финальную часть статьи 1015 г.: «Услышав же, что Ярослав идет, Святополк собрал бесчисленное количество воинов, русских и печенегов, и вышел против него к Любечу на тот берег Днепра, а Ярослав был на этом». При разбивке «Повести о борьбе Ярослава со Святополком» на погодные статьи в начале статьи 1016 г. возникло повторение («пришел Ярослав на Святополка»), тогда как непосредственным продолжением должен являться следующий сюжет: «и стали по обе стороны Днепра, и не решались ни эти на тех, ни те на этих, и стояли так три месяца друг против друга. И стал воевода Святополка, разъезжая по берегу, укорять новгородцев, говоря: „Что пришли с хромцом этим? Вы ведь плотники. Поставим вас хоромы наши рубить!“ Слыша это, сказали новгородцы Ярославу, что „завтра мы переправимся к нему; если кто не пойдет с нами, сами нападем на него“. Наступили уже заморозки, Святополк стоял между двумя озерами и всю ночь пил с дружиной своей. Ярослав же с утра, исполчив дружину свою, на рассвете переправился. И, высадившись на берег, оттолкнули ладьи от берега, и пошли друг против друга, и сошлись в схватке. Была сеча жестокая, и не могли из-за озера печенеги помочь; и прижали Святополка с дружиною к озеру, и вступили на лед, и подломился под ними лед, и стал одолевать Ярослав, видев же это, Святополк побежал, и одолел Ярослав». Конец статьи подвергся модификации («Святополк же бежал в Польшу, а Ярослав сел в Киеве на столе отцовском и дедовском. И было тогда Ярославу 28 лет») [147] . Как отмечают А. П. Толочко и Т. Л. Вилкул, фраза о вокняжении на столе «отца и деда» является стандартной литературной формулой, возникшей под влиянием «отчинного» принципа наследования волостей, который появляется на страницах летописей в 90-е гг. XI в. [148] Поэтому фраза о вокняжении Ярослава, как и указание на его возраст, могли быть добавлены позднее.
147
ПЛДР. XI – начало XII века. С. 155, 157.
148
Толочко А. П. Князь в Древней Руси. C. 36, 40; Вилкул Т. Л. «И седе… Кыеве»: к характеристике одного из источников Новгородской первой летописи (старшей редакции) // Восточная Европа в древности и средневековье. XV чтения памяти В. Т. Пашуто. Автор и его текст. М., 2003. C. 36–40.
Принятие этого предположения позволяет связать с предшествующим текстом краткую заметку под 1017 г.: «Ярослав вошел в Киев, и погорели церкви» (в Лаврентьевской летописи этот фрагмент дефектен, поэтому текст приводится нами по Ипатьевской). О пожаре 1017 г. упоминает не только ПВЛ, но и Титмар Мерзебургский, сообщающий, что город сильно страдал от нападений союзных Болеславу Храброму печенегов. Синодальный список Новгородской I летописи и Софийская I летопись старшего извода относят к этому же времени начало градостроительной деятельности Ярослава, в том числе и закладку храма Св. Софии, о чем ПВЛ сообщает под 1037 г. [149] Надо сказать, что этот акт Ярослава представляется более логичным для 1017-го, чем для 1037 г., так как в этом случае масштабные градостроительные работы можно объяснить реконструкцией Киева после пожара.
149
ПСРЛ. Т. 2. Стб. 130; Там же. Т. 3. С. 15; Там же. Т. 6. Ч. 1. Стб. 129; ДРСЗИ. Т. 4. С. 80–81. Речь могла идти о пожаре, в котором, по утверждению Титмара, сгорел храм Св. Софии (Назаренко А. В. Древняя Русь на международных путях. С. 471–472).
ПВЛ не является единственным летописным источником, рассказывающим о событиях 1016–1017 гг. Описание обстоятельств Любечской битвы имеется в НIЛМ, где говорится о том, что Святополк, услышав о приближении Ярослава, «собрал бесчисленное множество воинов, выйдя против него к Любечу, и встал на этой стороне [реки] с множеством воинов. Ярослав же, придя, встал на [противоположном] берегу Днепра, и стояли тут 3 месяца, не смея сразиться. Воевода Святополка, по имени Волчий Хвост, ездя возле реки, начал укорять новгородцев: „Зачем пришли с этим хромцом, – вы плотники, а мы заставим вас хоромы рубить!“ И начал Днепр замерзать. И был преданный Ярославу муж у Святополка, и послал к нему Ярослав отрока своего ночью. И сказал ему: „То сделаю, что велишь: меду мало варено, а дружины много“. И тот муж так ответил Ярославу: „Если меду мало, а дружины много, то к вечеру дать“. И понял Ярослав, что ночью велит биться. Тем же вечером переплыл Ярослав на другую сторону Днепра и оттолкнул ладьи от берега и той же ночью пошел на битву. И сказал Ярослав дружине: „Отличитесь, повязав головы свои полотнищем“. И была ожесточенная битва, и бились, хватаясь за руки (то есть врукопашную), и по низинам кровь текла. Многие верные видели ангелов Божьих, помогающих Ярославу, и до рассвета победили Святополка». Считается, что этот сюжет восходит к местному новгородскому преданию, однако в существующем виде он испытал влияние агиографических элементов, так как в тексте есть упоминание об ангелах. Кроме того, изложение событий междукняжеской войны в НIЛМ дефектно, так как после этого сразу же следует упоминание о том, что «бежал Святополк к печенегам, и между Чехией и Польшей погиб окаянный, и так окончил злую жизнь свою, и дым до сего дня есть [в том месте]. А Ярослав пошел к Киеву, сел на стол отца своего Владимира» (в ПВЛ эти события помещены под 1019) [150] . НIЛМ сообщает ряд интересных дополнений: здесь говорится о воеводе по прозвищу Волчий Хвост, провоцировавшем воинов Ярослава на столкновение со Святополком. Этого воеводу, командовавшего авангардом в карательной экспедиции Владимира на радимичей, отказавшихся платить дань, упоминает под 984 г. ПВЛ. Это дает основания полагать, что Святополку все же удалось заручиться поддержкой некоторых соратников Владимира, хотя при своем вокняжении он был вынужден с помощью «благотворительных акций» покупать лояльность киевских «людей». Судя по НIЛМ, Ярослав, в свою очередь, пользовался поддержкой некоторых приближенных Святополка, которая сыграла ключевую роль в подготовке Любечской битвы.
150
ПСРЛ. Т. 3. С. 175.
Исследователи попытались реконструировать социальную базу каждого из конкурентов в войне 1015 г. М. Н. Тихомиров и М. Б. Свердлов пришли к выводу, что оба князя вербовали сторонников среди малообеспеченных слоев населения [151] . Но если Святополк отделался одними только раздачами, то Ярослав из-за конфликта с горожанами находился в более трудном положении, и, чтобы привлечь их на свою сторону, ему следовало поступиться чем-то большим. Главным военным ресурсом князя в надвигающемся столкновении с Киевом, судя по летописному рассказу, являлись именно варяги – значит, первоначально он не рассчитывал на содействие горожан, поскольку его конфликт с отцом был продиктован личным интересом. По всей видимости, сделать ставку на местное население Ярослава заставило только трагическое стечение обстоятельств. Еще Н. И. Костомаров заметил, что «дело восстания Ярослава против отца было совсем не народным новгородским делом» и что «Новгороду не легче было оттого, что Ярослав не платил отцу, а себе оставлял то, что собирал с новгородцев» [152] . При такой трактовке неизбежно возникает вопрос: что могло послужить мотивацией экстраординарного поведения Ярослава?
151
Тихомиров М. Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI–XIII веков // Он же. Древняя Русь. М., 1975. С. 87, 88; Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. С. 326.
152
Костомаров Н. И. Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада (история Новгорода, Пскова и Вятки) // Он же. История Руси Великой. Сочинения: В 12 т. Т. 10. Северные республики Руси. М., 2005. С. 39–40.