Игры рядом

А потом — одновременно — увидел Флейм и услышал это.

Флейм была в окне напротив. В окне комнаты, отведенной мне. Она стояла спиной, но я ее все равно узнал — по пальцам, судорожно вцепившимся в подоконник. Я знаю эти пальцы лучше, чем свои. Она как будто пятилась от кого-то и прижалась к самому окну — дальше ей некуда было отступать.

А это оказалось всего лишь частым эротическим придыханием, доносившимся из зарослей буйных белых цветов справа от меня. Временами сквозь него прорывался сдавленный неразборчивый шепот и легкие нервные смешки.

Не знаю, почему я посмотрел туда, откуда они доносились — точно так же, как не знаю, почему сбежал от Дарлы минуту назад. Теперь, привыкнув к совпадениям, слишком часто происходившим в моей жизни за последние годы, я склонен считать, что кто-то вел меня. Когда я бежал от Ржавого Рыцаря, когда избегал Дарлы, когда не хотел смотреть в глаза Йевелин Аннервиль — кто-то хотел, чтобы я делал всё это.

Я до сих пор не знаю, кто это был.

Но в тот миг он захотел, чтобы я посмотрел направо. И не просто посмотрел — отведя взгляд от прямой, как струна, спины Флейм, вытянул руку и осторожно отвел в сторону загораживающие вид зеленые ветви. Приторный запах ударил мне в лицо. Я прикрыл глаза (словно можно спастись от запаха, закрыв их), а когда снова посмотрел сквозь кусты, то увидел госпожу маркизу в расшнурованном корсете, роскошные груди которой с чувством и неподдельным энтузиазмом мял господин менестрель, лишь этим утром смотревший на меня чужими глазами и спрашивавший, наигрался ли я.

Меня не замечали. Я глазел на них не меньше минуты, интересуясь не столько бюстом маркизы, сколько состоянием моих несчастных мозгов. Я не верил в то, что видел. Отказывался верить. А когда понял, что не сплю и не брежу, мне вдруг стало так смешно, что я был вынужден зажать себе рот ладонью, чтобы удержать рвущийся из горла хохот.

Наигрался. Наигрался, значит, да?

Потом я шагнул вперед — отпущенная ветка больно хлестнула меня по щеке — и пошел к ним. Они опомнились, когда я был уже в двух шагах. Йевелин подняла глаза первой. И — о боги — улыбнулась мне.

Я отвел взгляд, схватил прилипшего к ней Юстаса за шиворот и дернул назад с такой силой, что сшиб его с ног.

Паника на его лице мгновенно сменилась злостью, как только он меня узнал. Вскочив, он отступил, смеряя меня взглядом, полным чего-то, что я мог назвать только ненавистью. Я на миг ощутил разочарование. Мне-то казалось, что это снова тот же Юстас… Тот, которого я оставил в Лемминувере, велев присматривать за Паулиной. Юстас из той жизни. Из той игры.

А у этого Юстаса по-прежнему были красные глаза. Этого Юстаса я не знал.

Но тогда это для меня еще ничего не меняло.

— Вы в своем уме? — спросил я, и мой голос прозвучал гораздо ровнее, чем я мог надеяться.

Йевелин снова улыбнулась, совсем слабо. Она свела края корсета обеими руками, но выглядело это не как жест стыдливости, а как еще большая провокация. Я невольно взглянул на то, что пытались спрятать ее тонкие белые руки, и тут же перевел взгляд на Юстаса.

— Убирайся отсюда.

— Какого хрена! — вспылил он. — Что ты себе…

Я послал ему такой взгляд, что он подавился окончанием фразы. Потом, видимо, поняв, что приключение сорвалось, выругался и пошел прочь, досадливо махнув рукой. Я почувствовал себя оплеванным.

Когда невидимая из зарослей дверь захлопнулась за ним, я повернулся к леди Йевелин. Она все еще улыбалась.

— Он бабник и полный кретин, — сказал я, глядя ей в лицо — проклятье, как же меня раздражала эта необходимость приподнимать голову, чтобы смотреть ей прямо в глаза! — Но вы-то еще не окончательно рехнулись? Сюда мог войти кто угодно! К примеру, ваш муж!

— Мог, — кивнула она, склонив голову набок. — Но вошли вы.

Я чуть было не выматерил ее, но сдержался. Отступив на шаг, я снова отвернулся.

— Приведите себя в порядок. Я прослежу, чтобы никто не вошел…

— Однако как вы любезны, милорд! — повысив голос, насмешливо проговорила она, и ее изучающий взгляд был таким явным, что я заметил его даже боковым зрением. — Застав знатную женщину в объятиях заезжего менестреля, вы не доносите ее мужу и даже не спешите присоединиться к забаве, а ведете себя как дуэнья, стремящаяся скрыть позор своей воспитанницы. Если у вас нет корыстных интересов поступать так, мне остается лишь изумляться тому, что вы живой человек, а не рыцарь из девичьих грез!

Слов нет, как мне хотелось ей врезать, чтобы она заткнулась. Я вспомнил ее пальцы, теребящие веер, потом пальцы Флейм, стискивающие подоконник, и сжал зубы. Запоздало бросил взгляд в окно, увидел лишь пустой темнеющий проем и разозлился еще больше…

— Вы дура, сударыня, — сказал я, и она тихо рассмеялась.

— Конечно. Поможете мне с корсетом?

Я не выдержал и выругался, а она засмеялась снова, уже в голос. Я быстро отошел от нее, думая, что мне стоит просто убраться отсюда, но почему-то не сделал этого. Не из-за Дарлы — о ней я уже не помнил — просто у меня осталось странное чувство незавершенности. Я встал у двери и стал нервно обрывать листья на ветке акации, вслушиваясь в звуки, доносящиеся из коридора.

Когда за моей спиной зашуршал шелк, я обернулся. Йевелин оправляла складки юбки, не глядя на меня.

— А из вас получилась бы неплохая камеристка, виконт. Вполне надежная. И не болтливая, я полагаю, верно?

Кровь прилила к моему лицу, но я сдержался. Может, потому что понял: она не хотела унизить меня. Если бы хотела, унизила бы и посильней.

— Ну что ж, если я опять захочу поразвлечься с заезжим менестрелем, непременно позову вас держать свечу, — небрежно сказала Йевелин и протянула руку к двери, когда я перехватил ее запястье и сжал его так, что улыбка мигом сбежала с ее губ.

Это был первый раз, когда я прикоснулся к ней, но тогда я думал не об этом, а о ее словах. Она второй раз их повторила, но ударили они меня только теперь — может, именно из-за этого, почти намеренного, повторения.

Значит, заезжий менестрель.

— Я всё понял, — голос был далеким и глухим, словно я говорил, опустив голову в колодец. — Я вас прекрасно понял, миледи. Вы хотели, чтобы вас застали… не правда ли? Вы нарочно обжимались с ним среди бела дня в доступном для всех месте почти у самого окна. Вы знаете, что делают в этом округе с простолюдинами, которые посягнули на честь аристократки. Знаете, потому что любите смотреть, как потом этих простолюдинов дерут собаки. Потому что смотрите на это и… улыбаетесь. Улыбаетесь, верно, миледи?

Она неотрывно глядела на меня, и в ее чуть раскосых васильковых глазах был страх. Там снова был страх — тот самый, который я увидел в них сегодня утром, когда она пришла ко мне. И улыбка, появившаяся на ее лице, когда я замолчал, делала этот страх еще глубже… еще чище, пронзительнее.

И поэтому, когда она сделала то, что сделала, я вздрогнул. Не от неожиданности — от изумления. Это совсем не то, что делают люди, в глазах которых столько страха.

Я все еще держал ее запястье левой рукой, и она вдруг перехватила мое правое запястье своей, сжав с силой, которой я никогда бы не заподозрил в женском теле. Я держал ее, а она держала меня. И в глазах у нее был страх.