Игры рядом
Шрифт:
Что было в моих глазах, я не знал.
— Пойдемте, — сказала она. — Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Она отпустила мою руку, и я тоже разжал пальцы. Снова зашуршали юбки, когда она прошла мимо меня, грациозно и надменно, как королева мимо пажа, и я последовал за ней, не проронив ни слова.
Она отвела меня на следующий этаж, который в этом крыле замка был верхним. Здесь царила пустота — вся суета осталась далеко внизу. Мы прошли в дальний конец коридора и остановились перед низкой дощатой дверью, похожей на дверь в коморку трубочиста или мальчика на побегушках. Йевелин извлекла
Внутри не оказалось ничего, кроме деревянного ящика на полу. Единственное окно не было ни застеклено, ни зарешечено; в углу возле него, под потолком, я увидел спящую летучую мышь. Здесь не было ни обоев, ни драпировок — только грубая кладка из крупных серых камней. Больше похоже на камеру.
Йевелин встала на колени возле ящика, смахнула с него пыль подолом и откинула крышку.
Там были краски. И пергамент. А еще несколько стержней отличного грифеля. И сложенный маленький мольберт. Всё в пыли и паутине.
— Тут моя мастерская, — сказала Йевелин, и это были ее первые слова с тех пор, как мы вышли из оранжереи.
Не став спрашивать, как она может рисовать здесь, я присел возле нее. Она отодвинула мольберт и достала со дна ящика бархатную папку, скрепленную печатью. Бархат был темно-бордовым, словно в топ ее платью. Йевелин провела по нему рукой, как слепой проводит по лицу, чтобы угадать черты.
— Я давно это нарисовала, — сказала она и сломала печать.
Сухой треск разламываемого сургуча был неожиданно громким. Летучая мышь над окном пронзительно взвизгнула и, сорвавшись с места, умчалась в окно.
Йевелин раскрыла папку и вытряхнула ее содержимое на пол.
Десятки листков. Все — в черно-белых тонах. Грифель, гуашь, акварель. Только черное и белое. Лица. Очень много лиц, но ни одного живого, человеческого. Тела. Голые, совокупляющиеся, разрубленные на куски. Много рук — скрюченных, связанных, с широко растопыренными пальцами. Глаза — без лица, без бровей, без ресниц, — просто глаза на белых листках, просто черные глаза без малейшего выражения. И много неба — белого и черного. Всё выполнено технично, талантливо. Очень-очень честно.
— Вы их никому никогда не показывали, — это был не вопрос, а утверждение.
Она кивнула, разглядывая портрет бритоголовой девушки, прикованной к столбу в настолько постыдной позе, что даже мне, любителю порнографических картинок, стало не по себе.
— Это вам… приснилось? — с трудом спросил я. Она долго не отвечала, перебирая листки. Ее руки не дрожали, а в глазах не было страха, но я видел, что она ненавидит эти рисунки. Возможно, так сильно, как никогда не ненавидела людей.
— Нет, — наконец проговорила она. — Не приснилось.
Из стопки выскользнул один листок. Я машинально подхватил его и замер.
Я не помнил этого лица, но никогда не смогу забыть это тело. Этой чуть выпуклой, выгнутой грудной клетки, из которой на моих глазах вырвали сердце.
Но не по этой причине я онемел, одеревенел, не в силах выдавить из себя мучающий меня вопрос.
Она не просто была там нарисована.
Она была нарисована привязанной к кресту.
Йевелин забрала
листок из моих рук. Мне в лицо она не смотрела, и я не знаю, на счастье или на беду.— Миранда. Так ее звали. Редкое имя. И стервой она была тоже редкой. — Она помолчала, а потом порвала листок. Пополам и еще раз пополам. И еще раз. Только тогда бросила обрывки.
— Скажи… мне… — выдавил я, и она взметнула на меня почти удивленный взгляд, тут же ставший хмурым.
— Нечего рассказывать. То, чего вы наслушались от местных сплетников, гораздо романтичнее действительности. Мы вместе охотились — она хоть и была сукой, в соколиной охоте знала толк. Миранда ускакала вперед, за соколицей. Когда я догнала ее, там уже были эти люди. Один из них ударил меня, я потеряла сознание. Очнулась на земле. Кони стояли рядом, щипали траву. Миранда исчезла. Вот и всё.
— Какие… люди?
— Почем я знаю? С виду обычные бандиты. Там не самые спокойные места.
Она замолчала. Я неуклюже собрал с пола клочки разорванного пергамента, стиснул в руке. Йевелин молча посмотрела на мой сжатый кулак. Потом потянулась ко мне. Я думал, она снова схватит мое запястье, но вместо этого она лишь коснулась моих пальцев своими. Это не было приказом или просьбой разжать кулак. Просто прикосновение — словно ей захотелось узнать, какова моя кожа на ощупь.
Я поднял глаза и встретил ее взгляд. Никогда на моей памяти женщины не смотрели так прямо и так недвусмысленно. Я стиснул кулак еще сильнее. Углы смятого пергамента впились мне в ладонь, но руку я не разжал.
— Не смейте, — сказал я.
Из нелепого окна потянуло сквозняком. Йевелии смотрела мне в лицо, а я смотрел на пряди ее волос, которые легонько шевелил ветер.
Она отстранилась. Слабо дернула краешком губ, словно хотела улыбнуться и передумала. Потом стала собирать листки. Я смотрел на нее, не двигаясь и продолжая сжимать разорванный листок в кулаке.
— Почему вы хотите убить Дарлу?
— Я это люблю, — ответила она, не глядя на меня.
— Любите что?..
— Убивать, — ответила Йевелин и захлопнула крышку.
Я встал за миг до того, как поднялась она. Теперь я чувствовал, что от нее веет силой. Какой-то очень странной силой — не физической и не духовной. Я одолел бы ее без особого труда, и я мог смотреть на нее, не отводя взгляд — я смотрел. И она смотрела. Но ее сила ломала меня, ломала что-то во мне. И чем дольше я смотрел в ее полные страха глаза, тем больше чувствовал эту силу. Пока не понял, что страх и был силой.
— Уезжайте отсюда, Эван, — сказала она. — Просто уезжайте.
Я не нашелся, что ответить.
В нижние этажи мы вернулись врозь — она пошла другой лестницей, и я не стал идти за ней. Внизу я столкнулся с Дарлой, и прежде чем она успела закричать, схватил ее и жарко поцеловал в возмущенно приоткрытые губы, чувствуя, как они теплеют, как обмякают и поддаются под моими губами.
ГЛАВА 18
Блеск огня в камине. Так по-домашнему, уютно было бы — но беззвучно. Без треска, без искры, без тени. Слабый отблеск синего пламени — и только. Даже рук не согреть. Только сон. Так сладко, сладко, сладко…