Игры рядом

Когда солнце коснулось верхушек дальних деревьев, а на дороге показался маркиз Аннервиль, я сжал несуществующий приклад арбалета, словно готовясь к выстрелу.

Маркиз казался свежим и отдохнувшим. По его виду нельзя было сказать, что случилось что-то чрезвычайное.

Но он был один.

Я медленно поднялся и шагнул ему навстречу. Куэйд остался сидеть.

— А где дамы? В замке? — крикнул мне Аннервиль. Я покачал головой. Взгляд Куэйда жег мне спину. Маркиз слегка нахмурился.

— Они не возвращались?

Сзади к нему подъехали егеря. Один из них вез переброшенную через седло тушу кабана.

— Нет. Я не видел, милорд.

— Куэйд, ты?.. Куда ты пропал? Ты видел Дарлу и мать?

Я подавил желание обернуться и посмотреть на лицо Куэйда, услышавшего, как Йевелин назвали его матерью. Не дождавшись от сына ответа, Аннервиль нахмурился сильнее и развернул коня.

— Они сказали, что поедут вперед, — донесся до меня слабый голос Куэйда, и у меня вдруг мурашки побежали по телу. — Сказали, что устали… Йевелин сказала… А Дарла стояла белая-белая… Поехали… Нет, еще не вернулись… И не вернутся… Вдвоем…

Он еще говорил, когда раздался крик. Сначала я подумал, что кричит Дарла, но тут же понял: нет. Слишком жуткий крик. В нем слишком много страха.

Столько страха я никогда не слышал, только видел — в ее глазах.

Они скакали галопом, вдвоем на вороном жеребце Йевелин. Дарла лежала у мачехи на руках, откинувшись назад и навалившись на ее плечо всем телом. Йевелин придерживала ее левой рукой, другой сжимая узду. Она кричала.

Было очень много крови — на них обеих, но на Дарле больше.

— Ну-у… вот, — протянул Куэйд, и мне показалось, что он усмехнулся

ГЛАВА 19

Мягкая поступь конских копыт по припухшей от влаги земле. Дождь залил поля и дороги, но воздух всё так же тяжел и горек. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. И тонкие искры, невидимого, неощутимого напряжения где-то возле лица…

— Он был в Далланте, милорд. Его видел один из дворян…

— Кто?

— Э-э… Барон… Салтрей, если не ошибаюсь. Из Кливора.

— Надеюсь, что не ошибаешься. Доставь его ко мне. Поболтаем.

— Монсеньор, он…

— Что такое?

— Он… ему нездоровится…

— Ты соображаешь, что говоришь?!

— У него лисья чесотка, милорд…

— Проклятье! И правда, пусть сидит в своем Кливоре… Где он видел Нортона?

— В замке маркиза… м-м… не помню сейчас. Выдавал себя за виконта… Грэхем!

Вязкий топот, тяжелое дыхание, мокрая ветка хлещет лицо, белое, как, как… В духе ли милорд?

— Ты вроде бы, говорил с этим Салтреем.

— Да, сэр…

— Почему его не схватили сразу же?

Опасное нетерпение, боги, до чего же ОПАСНОЕ нетерпение… Нет ничего опаснее нетерпения нашего милорда.

— Барон Салтрей не узнал его, монсенъор. Лицо показалось знакомым, но и только. Вспомнил уже потом, когда…

— Когда протрезвел! Твою мать! Что за замок?

— Поместье маркиза Аннервиля, милорд.

Конь истерично ржет, встает на дыбы, взбивая копытами мокрые листья.

— КОГО?!

— Маркиза Аннервиля… монсеньор…

Влажно и сперто: нечем дышать. Будто петля сжимается на пересохшем горле.

— Он еще там?

— Был там, когда Салтрей уехал…

— Уоррен, командуй поворот. Мы идем на Даллант.

— Милорд?!

— Всё равно рано или поздно надо было браться за запад. Чем скорее мы возьмем Аленкур в окружение, тем лучше.

— Но ведь Урсон…

Легкий, почти обнадеживающий хлопок по плечу рукой, с которой никогда не снималась перчатка.

— Это судьба, Уоррен. Ты веришь в судьбу? — Будет верить. Будет. Если того пожелает наш милорд…

— Это ложь!

Я определенно сошел с ума. Это оказалось таким забавным ощущением. Слышу, вижу, оцениваю обстановку. Но не чувствую — абсолютно. Театр марионеток. Неуклюжие, уродливые куклы на скрюченной пятерне кукловода за заляпанной жирными пятнами ширмой. Ярмарка безумия.

— Это правда!

— Дарла, как ты можешь!

— Молчать!

Кому он это кричит? Белой как мел Йевелин, откинувшейся в кресле, окруженной со всех сторон людьми, которые хотят ее смерти? Побагровевшей Дарле, стискивающей кулаки с видом убийцы, почти дорвавшегося до глотки заклятого врага?

Оказалось, что мне. Потому что это идиотское «Дарла, как ты можешь!» заорал именно я. И понял это, только когда меня будто плетью ударил ледяной голос маркиза.

— Расскажи еще раз. Спокойно. Дарла! Я сказал, спокойно!

А он, оказывается, безжалостный человек. За его дружелюбием и неизменной любезностью крылось не природное благодушие, а кремниевый стержень весьма крутого нрава. Мне казалось, я никогда не забуду, как он, подхватив потерявшую сознание Дарлу, изо всех сил влепил пощечину еле державшейся в седле и всё еще кричавшей Йевелин. Та тут же умолкла и сползла на землю. Я не знаю — не понимаю, о чем он думал в ту минуту. Может, о том, что Дарла ему всё же дочь, может, о том, что на ней было больше крови, может, его просто бесят женские крики настолько, что он готов ударить за них, даже если кричит его раненая жена… Так или иначе, я был шокирован его поступком. Мне хотелось сказать: «Как же так, милорд, что вы делаете?» Как будто заранее знал, что ранена не Дарла, а Йевелин.

Это ее кровь была на Дарле.

И Дарла утверждала, что это подлый умысел проклятой ведьмы.

— Отец, я не лгу! Когда она поняла, что не догонит меня, развернула коня и ударила себя кинжалом в плечо! Я так обомлела, что не успела опомниться, как она оказалась рядом и выдернула меня из седла. Если бы в этот миг конь не вынес ее из леса, она бы убила меня как собиралась!

— Да что ты несешь, идиотка?!

— Эван, заткнись!!

Это Ларс. Он здесь, и Флейм тоже. Я знаю это, но не чувствую. Я сошел с ума. Знаю и не чувствую. Они находятся ближе к двери, и голос Ларса отбивается эхом под потолком. Я стою посреди зала, спиной к ним — я больше никогда не повернусь к ним лицом. Аннервиль, Йевелин и Дарла — у камина, в центре ровного алого круга отблесков пламени. Пока придворный лекарь осматривал и перевязывал рану Йевелин, стемнело, Дарла успела прийти в себя и изложить отцу свою версию событий, которую повторяла сейчас в десятый раз: Флейм успела переспать с Ларсом, а я успел сойти от всего этого с ума. Я вернулся в замок вместе с Аннервилями, поднялся наверх, чтобы рассказать своим о случившемся… своим… ха-ха… Ну и — увидел, как мои увлеченно трахаются на моей же кровати. Тогда всё и началось.

Тогда мне и стало по-настоящему плевать. На себя. Не на нее.

Когда чувство вины отпускает, в первый момент это всё равно что получить топор в руки после того, как на тебя годами было наложено заклятье не брать в руки ничего опаснее штопального грибка.

Потому я и ввязался во всё это. Сумасшедшим быть легко.

Они все были против меня — против нас. Йевелин лежала в кресле, прозрачная как стекло. Повязку скрывало платье и наброшенная на плечи шаль, и, не зная, что она ранена, можно было удивиться ее вялости. Та ли это шикарная сука? Та, та самая. Иначе бы ее не хотели убить так сильно.