Игры сердца

Но сегодня никто ночевать не остался.

«Старею я, наверное, – подумала Нелли. – Интерес к жизни теряю и сама поэтому всем становлюсь неинтересна».

Эти мысли не были кокетством – с чего бы ей было кокетничать перед самой собою? И сознание того, что она теряет интерес к жизни, не вызывало у нее страха. В конце концов, должно же это было когда-нибудь произойти. Она и так продержалась долго, может быть, даже слишком долго. Она знала, когда вообще-то должен был исчезнуть у нее всякий интерес к жизни. Этот день был ей точно известен, она помнила его ясно, во всех подробностях.

У нее вообще была прекрасная память – цепкая, художническая. И даже то, что художницей она так и не стала, этой цепкости ее памяти не повредило.

О том, что не стала художницей, да и не должна была ею стать, Нелли думала без горечи и даже без легкой грусти. Горевать об этом было бессмысленно – она и не горевала.

Вот о чем в самом деле имело смысл горевать, это о Ванькиной семейной жизни.

«Стоило до тридцати пяти лет одному прожить, чтобы наконец пустое место для себя отыскать!» – подумала Нелли.

Пустым местом была Ванькина жена. Очень красивым, очень уютным пустым местом.

И дело было, конечно, не в том, что она не понимала «Черного квадрата». В конце концов, Ванька и сам не был любителем искусствоведческих бесед, и это еще мало сказать, что не был. И то, что такие беседы невозможно вести с женой, вряд ли имело для него хоть малейшее значение.

Дело было в том, что, глядя на эту златовласую Марину, Нелли впервые в жизни видела абсолютный нуль. Это зрелище оказалось таким сильным, что приводило буквально в оторопь. Нелли и представить не могла, что такое вообще бывает.

При этом объяснить, с чем связано ее впечатление, она не смогла бы. Может, эта Марина и ничего себе женщина, может, даже добрая. Наверное, неглупая, во всяком случае, в том житейском смысле, который отнюдь не вызывал у Нелли пренебрежения – давно уже прошли те наивные времена, когда она могла такое пренебрежение испытывать. В общем, ничем определенным она не могла объяснить свое странное восприятие невестки.

Но когда Нелли смотрела на нее, то видела перед собой одно только всеобъемлющее пустое место.

Эта красивая женщина была воплощенная пошлость, и понимает ли она что-нибудь про «Черный квадрат», было, конечно, совершенно ни при чем.

Вспомнив про «Черный квадрат», Нелли улыбнулась. Хороший был день, когда она водила маленького Ваньку смотреть на эту картину! Ее тогда не удивило, что он не высказал по поводу «Квадрата» ни одной из тех глупых мыслей, которые высказывались едва ли не всеми: что это за ерунда такая, я сам не хуже нарисую, король-то голый, ну и прочее в том же духе. Да что там – именно такую мысль и высказала сегодня его жена, и удивляться этому не приходилось.

Но Ванька ничего в этом духе сказать не мог. Это Нелли поняла именно в тот день, когда водила его в Третьяковку, и, поняв, сразу же удивилась: а как она вообще могла предполагать, что в уме, в душе ее сына содержится что-то примитивное, расхожее? С чего бы, в кого бы в нем могла обнаружиться пошлость?

И тому, что не только в картине, но и в ней самой Ванька в тот день увидел то, что мало кто видел, – этому она не удивилась тоже.

В тот день он спросил: «А кого ты умеешь понимать?» – и это был вопрос по сути дела.

И то, что она ему в тот день ответила – что ее способность понимать повисла в воздухе, – было главное, чем определялась вся ее жизнь.

Нелли хотела бы, чтобы ее жизнь определялась жизнью ее ребенка, но не могла не сознавать, что это не так. Она любила Ваньку, она не задумываясь сделала бы для него все, что ему потребовалось бы. Но сказать, что каждый день ее жизни определяется его делами, увлечениями, фантазиями – всем, из чего состоит его жизнь, – сказать так было бы неправдой.

Ничем не определялась ее жизнь. Ни-чем! Она висела в воздухе, как фантом, и ничего с этим было не поделать.

Глава 15

– Если нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме, то неужели мы, художники, останемся в стороне от этого великого события?

«А если нет? – подумала Нелька. – С какого перепугу мы вдруг будем жить при коммунизме? Да еще писать его, что ли, станем? И чем, между прочим, его писать? Красок приличных даже в лавке Худфонда не купишь. И что это вообще такое, коммунизм?»

Думала она обо всем этом, впрочем, лениво и только от нечего делать. Что такое коммунизм, ее не интересовало совершенно. Ну, одна из тех пустых абстракций, которыми наполнена любая официальная речь. Вот хоть эта, которую приходится слушать в актовом зале Суриковского в исполнении лектора из райкома партии, вместо того чтобы делать дипломную работу.

Нелька с тоской посмотрела на дверь: не удастся ли как-нибудь незаметно вышмыгнуть из зала? Но у двери стояла Крутикова, доцентша с кафедры марксизма-ленинизма, а значит, о побеге не приходилось и мечтать.

– … целина… совнархоз… семилетка вместо пятилетки… – монотонно доносилось до Нелькиного слуха.

Из-за такого количества бессмысленных слов в голове у нее стоял гул, как в пустой бочке. Сейчас Нелька очень хорошо понимала слова Егорова о том, что главным жанром общественной жизни является теперь дружеская пьянка. Ну а правда – что, если не пьянка? Допотопная глупость собраний, кумачовая скатерть, унылая речь по бумажке? К тому же собутыльник всяко являлся просто человеком, а не должностью, не глупой и натужной государственной функцией, и в этом было его несомненное достоинство.

«Лихо я стала размышлять! – подумала Нелька. – Не зря в институте училась – поумнела за пять лет».

Поумнела она, впрочем, не столько от учебы, сколько от общения с Таней; этого трудно было не понимать. Что сестра у нее умная, она, конечно, знала и раньше. Но раньше она как-то не относила Танин ум к собственной жизни. Нельке казалось, что у нее-то жизнь феерическая, а потому ни капельки не похожа на обыкновенную и даже скучную жизнь, которую ведет ее сестра.

Она даже не заметила, с какого времени стала видеть свою жизнь иначе – проще и жестче. Наверное, после того как ушла от Олега, то есть год назад. Вернувшись к Тане в Ермолаевский переулок, Нелька не сразу поняла, что же так сильно изменилось в ее жизни. Сначала ей показалось, что изменилась Таня – стала тоньше и глубже. Но вскоре она поняла, что Таня-то как раз осталась неизменной, а вот она сама…

– Ты просто поумнела, моя дорогая, – сказала Таня, когда Нелька довольно невразумительно изложила ей свои соображения. – Стала точнее относиться к людям. Видимо, разочарование тебе в этом смысле помогло. Но пространства для развития у тебя еще предостаточно, – тут же добавила она. – Так что умнеть не останавливайся.

Под разочарованием, конечно, подразумевался Олег. Все три года, что Нелька прожила с ним на Краснопрудной, были медленным, но верным разочарованием. В нем, в себе?… Этого она до сих пор так и не поняла.