Икосаэдр 2.0

Одному из них, старому сороколетнему Георгию, я буду благодарен до конца своей жизни. До войны он жил наверху, в городских кварталах. Возможно, наши семьи даже были соседями, хотя он никогда не признавался в этом. Он поведал мне многое о гипокаусте, рассказал о том, какова жизнь на верхних уровнях, и помог мне уточнить несколько пунктов нашего плана.

Его и ещё троих старшаков увели вчера, заменив совсем другим народом. Сегодня наступают новые времена.

В соседней тысяче сидит много насильников и убийц, пригнанных пару месяцев назад из горных лагерей Энтегры. Дерзкий, тупой скот, пытающийся стать альфа-самцами в стае, но при этом трусливо поджимающее хвост при виде вояк. Тестостерон подобных идиотов не глушится никакими препаратами, которыми напичкана наша жратва. Мы с Михаилом видели вчера, как двое новых мужчин лет тридцати избивали молодняк. Ещё пара дней, и в тысяче установят новые порядки. Времени на раздумья больше нет.

В любой самой совершенной системе безопасности есть свои дыры. Мне рассказали о них.

На часах четыре утра. Началась смена, и мне выдают скобомёт. Хозяева-начальники мне, как достаточно проверенному и неглупому порушенному, этот инструмент доверяют. Я обрабатываю овощи и фрукты и складываю их в ящики, которые отправляются по лифту наверх. По длинному грязному конвейеру сельхозпродукция из хранилищ на окраине текут в мой участок, откуда, уже запакованная, доставляются на лифтах в основной город. Мой напарник направляет лоток, я закрываю крышку и вбиваю в неё четыре скобы, потом кидаю ящик на лифт, нажимаю кнопку и берусь за следующий.

В других полисах всей этой работой занимаются роботы, но Константинополис — один из самых старых купольников, ему почти семьдесят лет. Его строители экономили на многом — на оборудовании, на техническом перевооружении фабрик и складов. Как и нынешние владельцы. Именно для такой работы нужны мы, порушенные.

За нашим участком следит Давид. Он сидит на раскладном кресле в лёгкой защитной сетке, призванной защитить от скобомёта. Периодически переругивается по коммуникатору с кем-то наверху, чешет пузо и режет длинным ножом наливное греческое яблочко на сочные дольки.

Я долго ждал эту работу и этот инструмент.

В паре десятков метров, на другом, строительном лифте работает Михаил. Через полчаса работы там вдруг начинается какая-то потасовка. Давид любопытен. Он слезает со стула, злобно прикрикивает мне и напарнику: «Работать! Не отвлекаться!» — и неторопливо шагает к соседям. Я не оборачиваюсь, мне слышно, как по глине прохода из будки охранников к месту потасовки шлёпают две пары сапог юнитов. Из небольшого склада с другой стороны вдруг начинает валить дым и тишину разрывает писк пожарной тревоги.

Время пришло.

Я срываюсь с места и бегу к бетонной перегородке отсека. Хватаю приготовленный заранее ящик, прыгаю на него и в упор стреляю скобомётом в едва заметную полоску на бетонной стене. Там, в двух метрах над полом, в штроблённой канавке, замазанный строительным клеем, проходит силовой кабель. Обычно их кладут в более защищённых местах, в пластиковых трубках под землёй, но строители наших катакомб решили, что кое-где сойдёт и так. Зря решили.

Этот кабель идёт с подстанции сектора на щитки наших трёх участков. Скобомёт запросто пробивает слой строительного клея, и мои скобы создают короткое замыкание. Кабель искрит, срабатывает автомат, и три наших сектора гаснут. Включается тусклое аварийное освещение.

В соседнем секторе слышится стрельба. Конвейер и лифт, запитанные из другого щитка, продолжают работать, но скоро придёт команда на их отключение. Давид уже повернулся в мою сторону. У меня есть секунд пять, чтобы в создавшейся неразберихе добежать обратно до лифта.

У меня получается. Яблоки и лимоны сыпятся с конвейера на моего напарника, он машинально пытается их удержать и на миг останавливается, чтобы посмотреть на меня. Я сгибаюсь в три погибели и прыгаю внутрь шахты, повиснув между трёх штырей, на которые ставят ящики. Извернувшись, стреляю несколько раз скобомётом в кнопку отправления лифта.

Я наверху. Я почти свободен. Но, всё равно, я в одном шаге от бездны.

* * *

Константинополис стоит на берегу Чёрного моря. В десяти километрах южнее — разрушенный в первых корпоративных войнах Бургас, ещё дальше — подтопленные Великим Потеплением Варна и Истамбул. Уровень воды в этих местах поднялся не так сильно, но и этого хватило, чтобы сделать старые города на побережье непригодными для жизни.

Последствия нескольких ядерных перестрелок полувековой давности отравили небо и воду. Пришлось строить новые города, купольные полисы.

Четырёхкилометровый купол защищает восемьсот тысяч жителей от кислотных дождей и помогает в эпоху Борьбы. Радиоэлектронное оружие может спасти и от ракет средней дальности, но сейчас цивилизованные времена. Нет больше стран, нет государственных границ и международных войн. Есть только вялотекущий нескончаемый конфликт между десятком корпораций Евразии — конфликт за обладание людскими ресурсами в трёхстах полисах, водой и плодородной землёй. Борьба. Войска корпораций раз в пару месяцев делают вылеты на вражеские полисы, чтобы испробовать на прочность броню. Заводы и инжиниринговые центры круглосуточно работают над оборонным и наступательным вооружением, менеджеры в купольниках управляют потоками ресурсов — промышленных, строительных, людских, а топ-менеджеры… Топ-менеджеры наслаждаются жизнью, определяют стратегию и решают нашу судьбу. И иногда продают полисы друг другу.

Кто-то должен их всех кормить. Фермеры в пригородной зоне долго трудятся под радиоактивным небом. Продуктовые центры должны быть заполнены свежими фруктами рано утром, до того, как службы доставки товара начнут развозить их по кварталам и офисам.

Лифт выплёвывает меня на внутренний склад продуктового центра заводского уровня, где начинается самый рискованный участок моего пути.

В каждом лифте на определённом уровне есть датчик, который сканирует лифт на наличие живых организмов — крыс, помойных собак или беглых порушенных. И есть камера, которая записывает содержимое. Если верить Георгию, в лифте, которым я пробирался наверх, датчики были отключены. И не случайно.

Передо мной вырастает огромный двухметровый грузчик с узкими восточными глазами. Он вскрикивает, шарахается от лифта, но не убегает. Настороженно, выжидающе смотрит на меня. Я выбрасываю из рук скобомёт и говорю ему:

— Продай меня.

Этот грузчик — беженец, рабочий в заводском секторе. Тоже порушенный в правах, только гораздо в меньшей степени, чем я. Беженцы могут в дневное время выходить в офисные и жилые кварталы, они не могут лишь покидать купол. У беженцев своя иерархия, свои законы.

Испуг в глазах грузчика сменяется интересом.

— Продай меня, — повторяю я. — Я знаю, мне говорили, что ты уже продавал нескольких. Раб стоит дорого.

Он молчит долгие пять секунд.

— Хрен тебя наружу переправишь, — наконец говорит он.

— Я хочу остаться здесь, в Константинополисе.

— Найдут. Я не хочу вниз.

— Я готов мыть полы и стричь вам ногти на ногах, — я зло выдавливаю из себя эту фразу.

— Не нужно, — ухмыляется мой спаситель. — Впрочем… есть одна мысль про мыть полы. Но сперва кое-что сделаем с тобой.