Икосаэдр 2.0

Воспоминания из детства накатывают на меня с новой волной.

Я вижу отца, который стоит рядом с замурованным пультом управления на стене одного из тоннелей. Он говорит мне: «Запомни это место, сынок». Почему-то мне казалось, что это было в жилых кварталах — но нет, это место оказалось внизу, чуть выше ада, из которого мне удалось выбраться. И я был благодарен Георгию и Тине, помогшим мне добраться сюда.

В моих глазах слёзы. Я подхожу к пульту, сбиваю извёстку, отдираю фальш-панель из гипсокартона. Силуэт отца превращается в силуэт охранника, который говорит мне:

— Не с места! Это приграничная территория, вам не положено тут быть. Встаньте к стене для скани…

Охранник не заканчивает — он хрипит, хватаясь за горло. Из-за угла выходит Михаил. Он в фермерской одежде, в его руках грубый самострел из доски и согнутого прута.

Я мигом оказываюсь рядом, хватаю кусок бетона и разбиваю охраннику голову. Михаил тем временем перезаряжает арбалет и внезапно направляет его на меня.

Рефлекс срабатывает безупречно, я успеваю спрятаться за сломанной перегородкой.

— Почему?! — кричу я.

— Я не хочу! Не хочу, чтобы это произошло! Месть не нужна! Оглянись, мы свободны, Самаэль! Идём, я знаю выход наружу!

Я вываливаюсь в коридор, падаю на пол, перекатываюсь, сбиваю его с ног. Он пытается освободиться и достать до пульта управления. Я выбиваю из его рук арбалет, бью по лицу, прижимаю к полу.

План дал сбой. Михаил поменял своё решение. Михаил больше не нужен. Может хватить меня одного.

— Если когда-нибудь этому было суждено случиться, то этот день настал, — говорю я.

И замахиваюсь, чтобы убить своего бывшего брата вилкой, захваченной из столовой. Но останавливаюсь за миг до убийства.

— Проверь! — успевает сказать Михаил. — Просто проверь! Старуха врала!

Сомнение овладевает мной. Я решаю убить его позже, прыгаю к пульту, доламываю фальш-панель, вытаскиваю ложные платы с проводами и нахожу сканер отпечатков, готовясь отдать своим генокодом команду, которую ждал многие годы.

Сканер реагирует только на отпечатки и генокод офицеров Альтера и их потомков. На нас. Система проснулась, осталась работоспособной через десяток лет.

Я почти счастлив, но секундой спустя понимаю, что на небольшом экране сбоку горит надпись:

«Осталось пять подтверждений из пяти».

Пять. Не одно. И даже не два.

Старуха из интерната обманула нас. Мы в пяти шагах от бездны.

Я сую палец в сканер, прижимаюсь к стене и плачу. Надпись меняется: «Осталось четыре подтверждения из пяти». Михаил садится рядом со мной. Желание мстить ещё живо, и я нашариваю и сжимаю в кулаке за спиной бетонный кусок, которым убил охранника.

* * *

В окрестностях города есть ещё минимум два изолированных, замурованных пульта, соединённых по защищённому радио-каналу. Я думал и надеялся, что остальные четыре или хотя бы три отпечатка, необходимые для кворума, уже активированы, и достаточно одного или двух из нас, проникшего в главный отсек, чтобы активировать систему. Я верил в иллюзию: никто из повстанцев, из потомков офицеров Альтера, не успел пробиться к пультам до меня.

Почему так случилось, уже не скажет никто — ни повстанцы, ни воспитатели, ни я, ни Михаил, предавший нас. Даже если бы я использовал палец этого иуды, нас двоих не хватило бы для активации. Даже если бы мы нашли и выкрали последнюю из наших сестёр, этого не хватило бы.

В трёхстах километрах южнее Константинополиса стоит Дарданелльская гиперплотина, отгородившая Эгейское море от Чёрного. Стену толщиной двести метров и длиной тридцать километров мои предки построили по конвенции о сохранении Чёрного Моря шестьдесят лет назад. Они предусмотрели всё, даже самые худшие варианты развития событий. В случае, если Альтер прекращал существование, три маломощных ядерных снаряда внутри плотины должны были взорваться, открывая миллионам кубических километров путь в черноморский бассейн.

Волна бы повысила уровень Чёрного моря ещё на шестьдесят метров. Затопила бы полсотни полисов на побережье и в глубине Восточноевропейской равнины, докатилась до Татполиса, перелилась в Каспийское море и, пройдя на восток, воскресила бы Аральское.

Волна могла унести в бездну наш старый мир.

Могла.

Мы были рождены стать машиной судного дня. Но мы — последние из тринадцати.

* * *

И вот я, преследуемый грехом братоубийства, с кровью на руках и тьмой в душе, безумный, бегу по виноградникам и пустошам на север. Из разума осталась только память, чёткая цепочка событий, преследующая меня. Возможно, где-то уже взлетел дрон, несущий смертельный заряд для меня, но пока у меня есть время. Меня ищут юниты, а я ищу своих названных братьев и сестёр. Я заглядываю к дома к фермерам, выхожу на улицы посёлков и кричу, зову, выкрикиваю их имена.

Рафаил! Адам! Денис! Валентин! Кирилл! Никола! Яннис! Александр! Тина! Роксана! Элисса! Михаил! Возможно, палец одного из вас уже коснулся сенсора на другом терминале. Возможно, скоро воды возмездия обрушатся на наших убийц. Это единственное, во что осталось верить.

Охота на гигантского бандикута

Нога совершила последний шаг с трапа и наступила в помёт неведомого сумчатого существа.

Событие это, случившееся двадцать второго октября тысяча девятьсот тридцать четвёртого года, по правде сказать, могло показаться не столь неординарным, но нога принадлежала генералу от инфантерии, князю Константину Ксаверьевичу Рокоссовскому, а трап — ракетному экраноплану императорского флота «Витязь», флагману третьей тихоокеанской эскадры. Дважды кавалер ордена святого Георгия едва слышно выругался по-польски, вытер гладкий кожаный сапог с латунной застёжкой о ступеньку и отпихнул тонким портфелем в руке бросившегося под ноги матроса, готового рукавом очистить обувь молодого полководца.

— Не стоит! Почищу в апартаментах. Собак в порту развели?

— Это не с-собаки, ваша светлость! — пролепетал матрос. — Бандикуты!

Князь улыбнулся юноше с высоты двух метров своего исполинского роста. Какой же странный в этих краях говор, подумалось польскому дворянину, — не бандитами обзываются, а бандикутами. Или это что-то неизвестное из оборотов русской речи, или влияние австралийских колоний, решил он.

На его улыбку отозвался премьер-министр республики, который вышел из мобиля и бодро зашагал по мосткам навстречу князю. Рокоссовский сделал пару шагов, остановился и решил за свободный десяток секунд до рукопожатия оглядеть окрестности. Впереди, в сотне шагов на здании порта развевался триколор с силуэтом жёлтой райской птицы. В мутной дымке вечернего тропического тумана, густого, как молоко, проступали силуэты невысоких зданий, карабкающихся от бухты в сторону холмов и вгрызающихся в джунгли. Порт-Алексей, несмотря на свою отдалённость от метрополии, по населению смело приближался к стотысячному рубежу, а вся республика, занимавшая четверть острова — к миллионному. Над хмурыми строениями возвышались трубы медеплавильного завода, макушки трёх православных церквей и протестантского собора — из-за близости бывших колоний нищей Британской короны, в республике было немало англоязычных. Английский, наряду с русским и хири-моту, даже признавался государственным языком. Выше церквей и труб были только поле радиомачт, стоявшее на холмах и служившее неясным большинству военным целям.

Портовый город пах сыростью, грязью и неясной опасностью.

Правитель же оказался немного не таким, каким его представлял князь по ранним фотопортретам. Вместо обстоятельного председательского живота князь увидел худую фигуру немолодого, но атлетически сложенного господина, а густые чёрные волосы на голове сменились гладко выбритой, загорелой лысиной. Константин Ксаверьевич знал, что пятидесятилетний Александр Фёдорович, правитель Миклухомаклайской Республики, был родом из Симбирска, и перебрался в протекторат перед Великой Войною, в девятьсот двенадцатом. Ещё у премьер-министра не хватало одной из почек, что не мешало ему выглядеть вполне здоровым. Видимо, южный климат может благотворно влиять на человека у власти.