Иллюстратор-2. Узел творения

– Значит, я непременно должен взлететь? Другого пути нет?

– Значит, должен. Если только не смастеришь лестницу в небо, – усмехнулся Ботис, высветив острый белый клык.

– Для начала сделай одолжение, принеси поесть!

Продиктованный голодом прозаичный итог нашей судьбоносной беседы принудил змея незамедлительно действовать.

– Будет тебе еда, – сказал он перед тем, как ретировался обратно под землю.

* * *

Тем временем в необозримом поднебесье за мутным дымчатым заревом кошка ждала возвращения хозяйки, – Вера была уверена в этом, потому что привыкла видеть Кьяру рядом, как и в том, что Кьяра признаёт в ней хозяйку. Тем отчётливей и сильней её охватила растерянность, когда, опустившись на землю и сложив крылья, она не застала Кьяру. Лишь луговые травы мерно качались, проявляясь в лунном свете ночи.

«Не дождалась. Убежала, как обыкновенная кошка, – сетовала Вера, жалуясь набиравшему силу ветру. – А впрочем, чему удивляться? Скучая, часами мурлыкать при луне, считая колосья в безлюдном поле, – то ещё удовольствие! Кьяре следовало сбежать раньше… Обыкновенная кошка!» – повторяла Вера, незаметно для себя самой роняя слёзы на сумрачный луг, в тоске по давно ушедшему, необыкновенному, способному удивить.

И она продолжала идти – назад не было пути. Она шла на встречу с Героем.

По сути дела, это была не совсем встреча. Скорее, Иллюстратор созерцала расчехлённый движением Кисти образ бунтаря, будущего воина, которому, по преданию, суждено уничтожить Узел творения. Она наблюдала за ним и, проанализировав изменения, произошедшие со времени их последней «встречи», осталась довольна. Совсем недавно неискушённый, пустой, теперь в нём ощущался живой огонь, точечными пульсациями проникавший внутрь его кокона, подсвечивая его изнутри. Герой оживал, сам страшась своей пробуждавшейся природы. Как и предвидел Князь Сияний, он жадно вбирал силу проросших зёрен с благодатной почвы, засеянной семенами дурной славы.

И в мире теней говорили о нём, о Герое, прикормленные слухами старцы…

Глава 8. Идущий за звездой

Трещал костёр, бросая звёзды искр, – ни один мускул не дрогнул на лице старейшего из старейшин, Джаббара, а если и дрогнул, всё равно никто бы не заметил под недвижной вековой статикой кожи, ороговевшей от времени и ожогов солнца. Он слушал, что говорил другой, с застывшей маской ненависти и злобы:

– На дальних рубежах неспокойно. Слуги доносят, в горах объявился дракон. На огромных крыльях он пролетает над головами, и чудище – не тень!

– Чушь! – Джаббар остановил брата. – А если нет, рано или поздно объявится, и мы засвидетельствуем его тень, как дoлжно.

– Уже свидетельствовали, – с обидой проворчал Аббас. – Не очень-то мы преуспели со змеем, которого извлёк Странник Камаэль! Нашли мы на него ошейник? И на дракона не найдём.

Джаббар устало опустил глаза.

– Драконы… змеи… Не сейчас. Есть забота поважнее! Под барханами мёртвая земля кишит слухами… Герой Срединных болот прикоснулся к силе, – произнёс старец, и ниже склонились к земле его тяжёлые веки под звёздным шатром ночи.

– Он пробует силу, приумножая смерти, – сказал Аббас, напряжённо всматриваясь сквозь щели зашторенных глаз в непроницаемое лицо главы Свидетелей тени. – Скоро он обрушит её на королевство Пангеи. Король падёт, поле лотосов сравняется с землёй. Свидетельствовать станет нечего.

Джаббар за поясом нащупал трубку, не спеша закурил, медленно выпустил дым и лишь затем распахнул веки. Провожая взглядом тонкую струйку дыма (подхваченная ветром, она таяла в непроглядной ночи), он произнёс:

– Как пророчит Книга Света, для восхождения Герою недостаточно владеть силой. К полю лотосов его направит разум, указующий цель и определяющий смысл. И важнейший из трёх компонентов – воля: решимость к действию согласно задуманному плану без сомнений и сожаления. Пока он безумный дикарь, удовлетворяющий инстинкты, а изгои, кого он призван защитить, боятся его, – время есть.

Время… Третий старец, Ихсан, слушал вполуха. Он привык уходить в себя – братья всегда решали без него, и он не противился: к чему? Они ведь так хотели решать, а он – нет. Не решать, не покорять, не властвовать стремился он, а знать, но в стремлении этом за отданные разным мирам и тлену века так и не преуспел. А время шло. «Время» – слово, брошенное в беседе Джаббаром, уносило Ихсана в далёкие, незапамятные дали пустыни иной, где светило живое, первозданное солнце, и барханы и люди отбрасывали тени, не становясь ими взамен.

Шёл век Золотой Обезьяны, век вероломства и падения человека. Шёл десятый год Неизвестной войны между двумя разобщёнными Королевствами Северной и Южной Пангеи. Неизвестной, потому что никто не помнил, кто и зачем её начал и что послужило поводом. Знали: Север воюет с Югом, и никто не хотел уступать. Народ пустыни не сражался в войне, но находились те, кто переправлял через дюнные поля отрядам южан воду и припасы.

Ихсан, совсем юный, не успевший толком отрастить бороду, днём ходил за старшими братьями, погонщиками верблюдов, а ночью незаметно покидал их, по обыкновению занятых беседами о том, как бы поскорее выйти из-под опеки зажиточного владельца караванов по имени Мардук, на вырученное золото приобрести верблюдов и водить по пустыне свой караван, не делясь прибылью с алчным богатеем.

Ихсан оставлял братьев у ночного костра и удалялся к песчаным горам, кочевавшим у лагеря вместе с ветром. Садился на холодный песок и часами смотрел на звёзды, особенно на ту, что сияла ярче всех, восхищая совершенной геометрией линий. Он думал: войны рано или поздно закончатся, уйдут караваны, и Мардук, и он сам, и братья уйдут, затерявшись в вечности, а звезда по-прежнему будет сиять, не замечая всего, что ушло, как не замечает она то, что есть и было. Глядя на звезду, юноша словно прикасался к самой вечности, единился с ней, и это чувство, сродни сговору тайных влюблённых, будило в его душе неизмеримый восторг от сопричастности к чистому, иномирному таинству, невыразимому и бесконечно прекрасному.

В ту ночь его звезда на фоне других выделялась резче обычного. Он заворожённо созерцал, как из самой её сердцевины во все стороны раскинулись ослепительные лучи, спустя минуту-другую звезда заискрилась в быстром танце молниеносных вспышек: то загоралась ярким огнём, то, будто выбившись из сил, гасла, становясь почти неразличимой бусинкой. В один момент бусинка упала с неба, растворившись в его черноте.

Это явилось для Ихсана сильнейшим разочарованием в жизни – много сильнее тягот, что готовило ему будущее. Ничто не вечно. Он слыхал об этом. Так говорили жрецы. Но понял только сейчас, наблюдая исчезновение далёкой звезды. И знание это стало частью его личного, пережитого, неисчезающим следом запечатлелось в опыте ума. Со взрослением знание не забылось, а лишь жаждало быть дополненным переживаниями нового опыта.

А пока мальчишка возвращался в лагерь, размышляя о том, было ли исчезновение звезды её смертью.

Внезапно в протяжном завывании ветра он различил стоны. Ихсан узнал голоса и ринулся вперёд что было сил.

Поздно. Посреди пустого лагеря, где на месте порушенного шатра стоял, кривясь, одинокий шест, корчились от боли братья: у среднего брата, Аббаса, был вспорот живот; у старшего, Джаббара, окровавленная кисть держалась на честном слове. Рядышком, вылупив глаза, стоял старый тощий верблюд. Ни груза, ни остальных верблюдов не было видно – насколько хватало глаз.

Выяснилось, что ночью шайка разбойников напала на караван, забрав не только вверенные Мардуком товары, но и запас воды.

Дальше Ихсан помнил безумие и мрак. На полудохлом верблюде он вёз раненых, истекавших кровью братьев через пески – необозримые волны жёлтых дюн. Под палящим солнцем песок жёг ноги. Ихсан рассёк ступни, но продолжал идти. Он то и дело падал в обморок от зноя и жажды, но шёл. Сухие ноздри вдыхали кровь, в потемневших глазах стояли образы обугленного на солнцепеке мяса. Он должен был сотню раз пасть, сотню раз сдаться смерти, но шёл.