Иллюстратор-2. Узел творения

– Ты думал, что освобождённый твоими стараниями свет стёр с лица земли все тени. На самом деле ничто не исчезает бесследно. Следы памяти прошлого мира, навсегда запечатлённые в его тверди, неуловимы и неприметны. Такие отпечатки способен распознать далеко не каждый, и только те отпечатки, что составляют его собственную глубинную память. Отпечатки и есть двери, ведущие в мир теней, – мир памяти Пангеи. Ты видел дверь, не понимая, чтo ты видишь, однако доверился и вошёл. И вот ты здесь. Что заставило тебя войти?

– Цветок, лотос, что я когда-то запечатлел на стене. Только стена принадлежала совсем другому месту.

– Нарисовав цветок в прошлом, ты оставил след. Отпечаток твоей памяти послужил дверью в мир теней. Ты должен кое-что понять об этом месте. И двери, и всё, что есть в мире теней, – все отметины – выдраны из общей памяти, несуразно переплетены, смешаны вразнобой без какого-либо порядка. Тени, хаос – и ничего кроме.

Колдунья говорила, прекрасно понимая, кого она проводит через мост в тишине звёздной ночи. Я узнал мост – и сердце защемило. Тогда я мог летать, и я летал над мостом быстро, легко, беспечно. Но здесь мост будто бы висел в воздухе, лишённый всяких опор. Отпечаток чьей-то несовершенной памяти, которая зачастую стирает детали.

– Куда мы идём? – спросил я.

– К Свидетелям тени. Я представлю тебя старейшинам.

Я тут же вообразил себе суровых старцев, испытующе разглядывающих меня со всех сторон, с головы до ног, чтобы решить, достоин ли я здешних призрачных теней, и мне стало не по себе. Не желая прежде времени думать и тем более говорить о будущем, я спросил о том, что казалось ближе:

– Всё, что мы видим здесь, – отголоски былого, кем-то оставленные отпечатки, и каждый образует дверь?..

– Отнюдь. Двери возникают из тех переживаний, которые так или иначе связаны с пролитой кровью. Ты кровью рисовал на стене цветок, не так ли?

Соглашаясь, я молча кивнул.

– Кровь – жизненная сила – соединяет миры, – сказала Ингрит, когда мы миновали мост и густое облако тумана.

Внезапно и мост и туман точно схлопнулись, оставшись позади аляповатой кляксой, в то время как впереди раскинулся фантастически несообразный лес: по одну сторону тропы зеленела листва и слышался птичий щебет, а по другую – бушевали ветра зимы, с голых ветвей засыпая снегом дорогу.

Воскрешённый своим демоном, лишённый предназначения и цели, я просто шёл по тропе и, признаться, мне было безразлично, куда ведёт путь.

Между тем мы углублялись дальше и дальше в лес. Соседствующие по разные стороны весна и зима никогда не пересекутся, я знал, как знал и то, что сам я навряд ли с ними пересекусь. Витая в мыслях, не сразу заметил я, что ночь прошла, а по обеим сторонам дороги одновременно восходили два солнца: одно холодное, зимнее, неприступное, другое яркое, тёплое и улыбчивое.

Но и восшествие тех двух солнц не поразило меня так, как открывшееся впереди.

Выглядело так, будто нам навстречу движется огненный диск, окаймлённый пылающим обручем. Тропа, по которой мы шли, стремительно расширялась, а лес по обе стороны редел, словно жёг его жар наступавшего огненного диска. Совсем скоро леса не стало вовсе. Осталась одна дорога выжженной травы, ведущая вверх, навстречу красному солнцу, только-только взошедшему над золотыми песками необозримой пустыни.

– Интересно, из чьей памяти родом эти места? – спросил я Ингрит.

– Те старейшины, что застали век Золотой Обезьяны, помнят высокое, незапятнанное солнце небес. Они благословили здешний край, – произнесла колдунья, указывая на стоящие в ряд насыпи, похожие на небольшие барханы. – Они первые, кто нашёл дверь, а за ней – свои воспоминания.

Мы приблизились: мёртвый штиль, застывшие на барханах песчинки. Не могилы ли, случаем?..

– Тише! – предупредила Ингрит, хоть я и так хранил молчание.

То, что колдунья намеревалась представить меня мёртвым, было вполне в духе здешних мест, и я почти свыкся с тем, что мне предстояло участвовать в некоем акте спиритизма. Но я, очевидно, не был готов к тому, что приключилось в действительности.

В безветрии замерших барханов песчинки ни с того ни с сего начали осыпаться: сперва медленно, потом всё быстрее и быстрее. «Если не ветер смывает насыпь, то, вероятно, нечто внутри барханов приводит песок в движение», – подумал я, и вслед моим мыслям из-под осиянного красным солнцем песчаного моря вынырнула костлявая рука.

Мне представилось, как полуистлевший труп восстаёт и начинает пытливо поедать меня пустыми глазницами. Оцепенев, я не отрывал взгляд от существа, которое, кряхтя, поднималось из песков и вскорости встало в полный рост. Тот же процесс с небольшим интервалом во времени происходил на двух соседних «могильниках». Заживо погребённые под барханами три неизвестных создания, благополучно восстав, и в самом деле пожирали меня глазами, но, вопреки моим опасениям, у них были вполне живые человеческие глаза. Все трое (по виду мужского пола) одинаково одеты: янтарного цвета бишты [1] , висевшие свободно, подобно мантиям, лица наполовину закрыты платками.

1

Бишт – традиционный арабский плащ с рукавами.

Выпрямившись, мужчины сняли платки.

Никогда раньше я не видел таких лиц и в будущем тоже не увижу наверняка! Будто высечены из древних скал столпы многовековой мудрости, предки всех народов, запечатлевшие черты всевозможных лиц, живших во всякие времена, но в то же время не похожие ни на кого, – таких больше нет и не будет – лица, на коих не счесть морщин, и каждая хранит уникальный опыт, выстраданный и в страдании приобретший цену сакрального знания. Такими предстали предо мной выросшие из барханов старейшины, и я пред ними – низок, жалок и глуп.

Ингрит опустилась на одно колено, склонила голову. Я последовал её примеру.

– Я, Хранительница двери лотоса, урождённая Ингрит, привела странника по имени Камаэль, дабы свидетельствовать его тень, – заговорила колдунья.

Трое старейшин, стряхнув с одежды песок, покинули свои песчаные могильники и чинно опустились наземь подле нас, вновь замерев в неподвижности – лишь жжённые солнцем пальцы перебирали костяные чётки.

– Мы знаем, кто он, – заговорил один. – Ангел, лишённый крыльев, коварный прислужник карающих небес.

«Вот, приплыли… Определённо, я у них не в чести…» – подумал я, не помышляя об оправдании.

– Позвольте! – вступилась Ингрит. – Не вы ли говорили, что наши врата открыты для каждого, кто способен увидеть свою тень?

– Так и есть. Он смог разглядеть тень, – произнёс второй старейшина, сидевший посередине. – Но сможем ли мы её свидетельствовать? И хватит ли у него духу принять её?

– Посмотрим, что от него осталось, – сказал первый, пронзая меня взглядом леденящей бездны, отчего я почувствовал опустошение – пустоту внутри, будто та безучастная бездна сошла вглубь меня, чтобы забрать остатки. – Раненый птенец… Иллюстратор, что больше не рисует миры… Художник, лишённый вдохновения…