Именем Анны
Шрифт:
– Верочка почти перестала спать. Я сидела у её кровати ночи напролёт. Все книжки перечитала. Она говорила, что когда я рядом, он её не тревожит. А потом она встретила Петеньку и всё. Пропала. Говорила мне: «Алевтина, я лучше умру, чем отдам ему Петра Алексеевича!», а как понесла, так и вовсе помешалась: «Не отдам! Сторгуемся! Отдам любовью! Душу свою отдам! Но не Петрушу!». Нашли в Одессе чернокнижницу, поди каждый день к ней ездили, до самых холодов, пока та не сжалилась, всё же женщина. Написала она Верочке что прошено, новую клятву, что заменяет старую: служить ему всецело
Алевтина спрятала лицо в ладони и горько зарыдала. Утешать сейчас бесполезно, главное – не отпускать. Он будет держать её ровно и крепко, пусть плачет. Как хорошо, что это не он в ответе за мамину смерть. Как прекрасно, что у него нет никакого высшего предназначения. Не совсем, конечно, без того. Всем нам что-то на роду написано. Ему – держать в кулаке нечисть, а Алевтине, вот, безгранично любить и верно служить всему, что связано с Верочкой: Петеньке, Ленту и Анне, о которой она знает не всё... М-да, с интересного разговора начинается их лондонская жизнь. Лент никогда не поверит, что таинственная Сара – не волшебница, этот дом – это не просто дом, это его пристань. И даже больше – целая гавань.
– А расскажу-ка я тебе, Алевтина, сказку. Про переселение душ...
Глава 28
Домой возвращались под цоканье копыт – по проезжей части направлялись в парк юные наездники. Их гордые ровные спинки и огромные защитные шлемы приковали к себе всё внимание Лента, а звук подков и мерно покачивающиеся хвосты лошадей – чуть не отправили его в транс. Патрик рассказал про конную школу неподалёку, и только тогда Лент обратил внимание, что животных действительно вели под уздцы. И всё же, как странно переплелись века в этом городе. Лошади. И одинокий автомобиль, осторожно объезжающий конную группу, пропадает за поворотом… Ленту тоже пора поворачивать и думать о другом.
– Отец, – позвал он родителя, догоняя, – скажи, отчего ты был с самого начала уверен, что Анна ушла по своей воле? Неужели только потому, что то же самое случилось с мамой?
– Не смеши меня, сын, конечно нет. Она писала мне, ты найдёшь корреспонденцию в той папке, которую получил сегодня утром. Интересовалась жертвенностью и твоей исключительностью. На этот вопрос я не смог ей ответить – если помнишь, ничего исключительного мы в тебе так и не нашли. Не стану скрывать, я полагал, что это могло быть связано с твоим отказом менять цвет силы. Этим предположением я с ней поделился. На некоторое время она успокоилась, но в последней письме снова подняла вопрос Вериной смерти. О! Ты позеленел. Чем же я расстроил тебя на этот раз?
– Ты заставил её почувствовать себя виноватой! Это объясняет, почему она так упорно повторяла, что именно из-за неё я отказался от своего предназначения. Надо полагать, от великого. Что за идиотизм, зачем ты это сделал, отец?!
– Я по жизни предпочитаю не объяснять своих поступков, сын. Некоторые полагают это качество проявлением стопроцентной уверенности в правоте. Хотя вернее было бы ответить честно: я не знаю. Она спросила. Я ответил. Не смог отказать. Как не смог отказать и в последней просьбе. Мы пришли.
Полицейский наряд услужливо расступился перед хозяином и гостями, но Лент не мог идти: – В какой последней просьбе?
– Пойдём, пойдём, ты всё найдёшь в том файле.
Уважаемый Пётр Алексеевич!
Пишу Вам снова, зная, что Вы не будете этому рады, но мне не к кому больше обратиться. Вы должны мне помочь. Я принимаю Ваши упрёки и понимаю Вашу боль – я отняла у Вас сына и да, мы с Вами не всегда находили общий язык, но сейчас у меня появилась возможность искупить свою вину, если в случившемся можно обвинять кого-либо в принципе.
Это очень сложно. Последние несколько месяцев я сплю только стараниями Алевтины. Для окружающих я придумала сказку о новом и ужасно строгом начальнике, это пока выручает, объясняет им мою излишнюю нервозность.
Я не могу Вам описать того, что чувствую, но я знаю, что Ваша супруга перед родами переживала очень похожее состояние души. Не отрицайте, Вы знаете, что она сделала. И что бы Вы об этом ни думали, уверяю Вас, у Веры Васильевны были на то самые веские причины.
Заклинаю Вас именем Вашей жены и сына: расскажите мне, что она говорила перед смертью! Я пыталась восстановить сама, но знаю, что в подобного рода вещах нельзя допускать ошибок, даже малейших. Мне нужна каждая буква, каждая, понимаете? Иначе я не смогу его спасти и никогда себе этого не прощу. Помогите мне.
С безграничной надеждой,
Ваша Анна
Лент смотрел на исписанный лист, не слишком аккуратно вырванный из общей тетради, наверняка такой же, как сотни тех, что остались от Анны. Он сидел на кровати в комнате, в которой сегодня проснулся, и не узнавал её. Ставни были открыты, солнечный свет выбелил ещё недавно казавшиеся ему старинными стены, в которых теперь не было ничего старинного, а если и было, то пряталось под косметикой вполне современного ремонта.
Документы из папки он разбросал по покрывалу кровати и, как только увидел этот, больше ничего не искал.
У окна стояла Алевтина. Не так. У окна молчала Алевтина. Письмо она тоже прочла, но не сказала ни слова. Лент вообще сомневался, что она до конца осознаёт и принимает то, что ей довелось сегодня узнать.
Время от времени он проводил ладонью по бумаге и снова замирал.
– Алевтина, помоги, – как он это сказал? Ведь не собирался.
Она подошла и села рядом. Погладила его по волосам.
– Лентушка, это было так давно... Я могу заставить тебя забыть…
– Не смей!
– Не буду…
Он снова прошёлся по разбросанным документам.
– Она просила заклинание, которое написала чернокнижница для мамы. Где оно?
Алевтина разворошила ладонью разбросанные бумаги и растерянно развела руками.
– Это был такой клочок кожи, тонкий, почти пергамент. Верочка всегда держала его при себе и шептала потихоньку, повторяя. Алфавит латинский. Гласных мало. Здесь ничего такого нет…
– Ладно, жди!
Сидеть Ленту надоело, надо было действовать.
Отца он нашёл в кабинете, тот был чернее тучи, но Лент ничуть не испугался и, положив перед ним письмо, потребовал: – Я хочу закрыть эту страницу моей жизни, отец. Я хочу знать, что было написано на том клочке бумаги, который ты отдал Анне. Больше вопросов не будет.
Отец вздохнул тяжелее и дольше, чем могло показаться нужным.
– Я принимаю твои условия. Где-то нужно провести черту и поставить на прошлом крест.