Император и ребе. Том 1

Однако эта позорная катастрофа на море имела и хорошие последствия. Только теперь в Петербурге увидали, что кораблестроение на святой Руси отсталое и халтурное. Корабли строились в спешке, из плохих материалов, а конструировали их недобросовестные неумехи. И тогда в высокопоставленных кругах разыгралась буря ничуть не меньшей силы, чем в Севастопольской бухте. Вся карьера «светлейшего» князя Потемкина пошатнулась. Дело шло к тому, чтобы его сняли с поста и заменили конкурентом, графом Румянцевым.^[125] Более того, Потемкин сам на это соглашался и настаивал на своей отставке. Но матушка Екатерина не допустила этого…

Весь гнев излился тогда на занимавшееся строительством кораблей интендантство адмиралтейства, на жадных поставщиков корабельного леса и пакли и на немецких карьеристов. Начальство усмотрело, что по большей части строительством кораблей занимались не крупные специалисты, а сомнительные немецкиё конструкторы, попавшие в русские гавани и доки с помощью рекомендаций от немецких «родственников» императрицы, тоже сомнительных. И поставщики строительных материалов тоже были не лучше. Это были просто помещики, которые проталкивались всеми средствами, чтобы продать как можно дороже свою подгнившую древесину, жидкую смолу и залежалую паклю. Опять же с помощью рекомендаций… Все эти жулики были главными строителями русского флота.

Начали искать серьезных людей с чувством ответственности. Пусть бы такой человек даже был инородцем. На метрики в данном случае не смотрели, точно так же, как поступал генеральный штаб сухопутной армии. И такой человек вскоре подвернулся. Это был Авром Перец, зять реб Йегошуа Цейтлина, женатый на его старшей дочери Фейгеле.

Сам Авром Перец был родом из Любарт,^[126] что в Галиции. Однако еще в юности он покинул свой бедный дом, перебрался в страну фоней, попробовал богатой русской жизни, почувствовал большие возможности в новой стране и благодаря своей образованности, способностям и красивой внешности стал известен по всей Белоруссии. В 1780 году он поселился в Петербурге, оставив «на некоторое время» жену и детей в Шклове, городе, в котором так удачно женился. В Петербурге он сразу же завел знакомства со всеми важными людьми того времени. Благодаря собственным знакомствам, заведенным им в качестве откупщика, и имени своего знаменитого тестя реб Йегошуа Цейтлина, который был хорошо известен среди начальства, Авром Перец получил первые заказы на нужды русского флота после катастрофы в Севастопольской бухте.

Немалое участие в новой карьере Переца принял реб Нота Ноткин, компаньон и друг реб Йегошуа. Для него было делом чести, чтобы еврей получил заказы на строительство флота, чтобы еврей доказал интендантству адмиралтейства, что и здесь можно положиться на потомков Авраама, Исаака и Иакова не меньше, чем на всех прочих. Это вписывалось в его претенциозную программу добиться широких прав для евреев во всей России. И Авром Перец позднее использовал эту же программу во времена Павла и Александра I.

2

В своих продуманных поисках способных людей и хороших материалов Авром Перец, со своей стороны, наткнулся в Подолии на реб Мордехая Леплера. Того к тому же рекомендовал реб Нота Ноткин как своего свата и главного управляющего родовыми имениями князя Чарторыйского, расположенными в зоне южного климата, где пшеничные колосья тяжелее, чем в Центральной России, пакля — длиннее, а дубы — крепче. Это довольно далеко от центра, но зато близко от Черного моря, где так лихорадочно строится сейчас большая часть русского флота и где есть два коротких, удобных водных пути к морю: Буг и Днестр. Одна река впадает в море в Николаеве, вторая — в бухте Аккермана. Они были словно с первых дней Творения предназначены для этого дела. Все потребности флота будут таким образом удовлетворяться гораздо дешевле, чем до сих пор, а товары для него будут доставляться намного быстрее и в гораздо лучшем состоянии, чем из глубины России.

Главное колесо закрутилось в Петербурге, что отозвалось в сотнях больших и малых колес в Подолии. Теперь к Бугу и Днестру день и ночь тянулись массы подвод, запряженных терпеливыми волами, а на них — столетние дубы для скелетов кораблей, пакля — для того, чтобы конопатить щели, смола — чтобы заливать их, корявые толстые пни — вытачивать барабаны для канатов, чтобы они не перетирались; грубое полотно для парусов, медь — для якорей, мука для рабочих и матросов… Здесь соединились две большие силы: знания Мордехая Леплера во всем, что касается продуктов леса и села, и пунктуальность Аврома Переца, его размах и его свежие организаторские способности. Точно так же, как реб Мордехай отыскивал для русского флота самые крепкие дубы, Авром Перец отыскивал лучших мастеров, чтобы обрабатывать поставленные материалы. Они собирались со всех русских берегов и вод, их выписывали из-за границы — из Голландии, из Дании и из Пруссии — и посылали в новые гавани на Черном, Азовском и Балтийском морях.

Во всех русских доках закипела работа, закипела с невиданными до сих пор воодушевлением и пылом. Все новые и новые боевые корабли с новыми замысловатыми парусами сходили с просмоленных штапелей на воду. И в Петербурге сразу же ощутили большую экономию времени и денег, достигавшуюся благодаря Аврому Перецу везде и повсюду, куда дотягивались его руки и его предприятия. А что касается качества самой работы, то его повышение тоже было ощутимым. Уже через два года после катастрофы, вызванной штормом в Севастопольской бухте, то есть в 1789 году, российское военно-морское министерство получило хорошую возможность убедиться в высоком качестве строительных предприятий Переца и материалов, которые он использовал. Это была большая победа над шведским флотом у Свекзунда, когда Август III атаковал Россию на море. Это было боевое крещение нового русского флота в противостоянии со старым, испытанным флотоводческим искусством шведов и с их закаленными морскими волками. И несмотря на то что позднее, через несколько месяцев, русский флот потерпел у того же самого Свекзунда серьезное поражение,^[127] кораблестроение стало рассматриваться в Петербурге в качестве одной из важнейших государственных задач. До такой степени серьезной, что нужды сухопутной армии отступили на второй и даже на третий план, на что сам Потемкин и его поставщики очень жаловались.

Реб Нота Ноткин, компаньон реб Йегошуа Цейтлина и главный поставщик Потемкина, скоро понял, что он сам, своими руками, рекомендациями, которые дал Аврому Перецу в Петербурге и реб Мордехаю Леплеру в Подолии, разрушил собственные дела: долги ему казна не выплачивала, его источники кредитов иссякли, поставки из провинций — остановились. Но было уже слишком поздно. Военно-морское министерство стало заправлять в императорском совете; и, как пожар, мысли о флоте охватили все русские умы, империя стремилась мобилизовать ради него все силы и все капиталы, которые еще оставались у нее после затяжной войны с турками. А тем временем одна часть старых еврейских предпринимателей разорялась, уступая место новым богачам. Дела поставщиков флота шли в гору, дела поставщиков сухопутной армии — под гору.

Однако и намека на зависть и ненависть не было в сердцах потерявших доходы богачей, как и ни намека на гордыню в сердцах тех, кто капиталы приобрел, хотя бы потому, что все они были связаны между собой, как четыре угла одного здания, — и в качестве людей, породнившихся через браки, и в качестве еврейских общинных деятелей. Правильнее было бы сказать: в качестве заступников, хлопотавших за еврейские интересы, потому что еврейские права тогда еще не существовали, а были лишь одолжения, вымоленные, выхлопотанные одолжения…

Они были связаны между собой, как четыре больших семейства: Ноткин, Цейтлин, Перец и Леплер. Поэтому каждый из них воспринимал новые предприятия и успехи другого как естественный рост молодых листьев на вечнозеленом дереве, рост, который заставляет опасть старые, наполовину увядшие листья. И никто ни о чем не сожалел.

Ведь это дерево было тогда ростком еврейской экономической и общественной жизни, которая едва начала организовываться в полуварварской, но, несмотря на это, чудесной и великой стране, обладающей неограниченными возможностями, — в екатерининской России.

3

Единственное, что еще мешало реб Мордехаю Леплеру в его восхождении высоко вверх, были получаемые им время от времени неясные вести из Петербурга о том, что его единственная дочь, его красавица, выданная против воли замуж за сына реб Ноты Ноткина, несчастлива. Поговорка, гласящая, что, мол, стерпится — слюбится, на которую рассчитывал реб Мордехай, не помогла. Время не залечило и не исправило того, что испортил он сам. Ему даже казалось, что Эстерка скрывает от него гораздо больше, чем пишет в своих письмах. Искать намеки, скрытые между строк, расспрашивать — на это у него не было времени. Волна неотложных дел уносила его все дальше и выше. И действительно, какое значение имеет по сравнению со всем этим «разбитое сердце» женщины? А если эта женщина — его дочь, что с того?.. Она небось все еще не может забыть, коза этакая, того своего учителишку с длинными волосами и даже не соображает, как ей и ему повезло, что они отделались от этого «берлинчика». Особенно повезло ему, реб Мордехаю: ведь без реб Ноты Ноткина, его свата, он ни за что бы не вознесся так высоко.