Император ярости

Анника фыркает, но в этом нет обычной язвительности.

— Как будто я этого хочу.

Она надолго замолкает, уставившись в пол. Когда, наконец, снова говорит, её голос звучит тише, чем я слышала за последнее время.

— Ты же знаешь, что дело не только в том, чего я хочу, Фрей. Если я не выйду за Кензо, начнётся война. Братва и якудза разорвут друг друга на части, а Дэмиан…

Её голос дрожит, в глазах мелькает что-то не высказанное, нечто, о чём она не готова говорить. На мгновение я вижу, как трещины в её броне расширяются, как уязвимость, которую она так тщательно скрывает, грозит прорваться наружу. Но затем, столь же резко, как появились, они исчезают. Плечи её напрягаются, выражение лица становится жёстким.

— Это неважно, — наконец говорит она. — Всё решено. Я выйду за Кензо, и это сохранит мир. Дело сделано.

Я ещё какое-то время смотрю на неё, желая надавить, но зная, что не стоит. Анника — чертовски упрямая. Всегда такой была. Она не раскроется, пока сама не будет к этому готова, а сейчас — не тот момент.

Я выдыхаю, откидываясь на спинку кресла.

— Ну, полагаю, так тому и быть.

Анника безрадостно смеётся, глубже проваливаясь в диван.

— Ага. Вот и всё.

Мы сидим в тишине, тяжесть всего произошедшего нависает между нами. Мне хочется утешить её, сказать, что всё будет хорошо, но правда в том, что я не знаю, так ли это. Братва и якудза уже давно балансируют на грани войны, а брак Анники с Кензо — всего лишь пластырь на рваную рану.

Спустя какое-то время Анника встаёт, снова проводя рукой по волосам.

— Прости, я сейчас не лучшая компания. Пойду лягу. Нужно хоть ненадолго отключить мозг.

Киваю, и она уходит, плечи её поникли от усталости. Дверь закрывается за ней, и я снова остаюсь в тишине.

Наедине со своими мыслями о нём.

Последние месяцы я жила в бесконечной череде бутик-отелей с тех пор, как мы с Анникой прилетели в Нью-Йорк. Но у меня есть комната в доме Кира, и именно туда я возвращаюсь спустя несколько часов.

Она просторная и роскошная, с тёмным деревом и дорогими тканями. Но сейчас вся эта элегантность кажется удушающей. Тяжесть произошедшего давит на меня, оставляя внутри тяжёлый осадок, который никак не уходит.

Я сбрасываю одежду и встаю под душ, позволяя горячей воде стекать по коже. Скользнув взглядом вниз, смотрю на татуировку, бегло проводя по ней мылом. Уголки губ кривятся в ироничной усмешке — слова, выгравированные на моих рёбрах, чуть ниже левой груди.

Memento mori.

Анника уже слышала мои мрачные шутки насчёт того, что фамилия её будущего мужа оказалась вытатуированной у меня на коже. Возможно, кто-то просто выбрал не ту женщину для этого брака.

Но правда в том, что это вовсе не имеет отношения к семье Мори. Memento mori — латинское выражение, означающее «помни о смерти».

Смерть неизбежна.

Для меня эта неизбежность просто немного реальнее. Чуть ближе, чем для большинства.

Я заканчиваю смывать мыло, но не выхожу из-под воды. Напряжение в теле начинает уходить, тепло расслабляет уставшие мышцы, но разум всё ещё не даёт покоя.

Потому что кое-что уже вцепилось в мои мысли и теперь не отпустит.

И этим чем-то является кто-то.

Мал знает. Он знает, что я солгала. Он знает, что я видела.

Я не понимаю. Он мог разоблачить меня в любой момент этой ночью. Но не сделал этого. Вместо этого он просто… ушёл.

Как будто играет в какую-то игру, которой я не понимаю.

Чего он хочет?

Эта мысль не даёт мне покоя, вызывая неприятное жжение в животе, пока я выхожу из душа и закутываюсь в полотенце. Сажусь в кресло у окна, глядя в ночь. Но пейзаж почти не регистрируется в сознании. В нём слишком много Мала. Слишком много опасности, которую он собой представляет.

Телефон на прикроватном столике вибрирует, я машинально тянусь к нему, лениво просматривая уведомления. Ничего важного. Всё тот же поток бесполезного шума.

Но моя рука замирает.

А затем, словно сама по себе, листает экран до приватного браузера.

Жар разливается по лицу.

Говоря о грязных секретах…

Я вздрагиваю, открывая вкладки с закладками.

Эта часть меня — то, о чём никто не знает. Пожалуй, у Анники могли быть догадки, ведь мы знакомы уже много лет. Она точно знает другие мои странности, например, что под готичным, тёмным стилем в одежде я почти всегда прячу чистую, утончённую элегантность.

Бельё — особенно роскошное, вычурное, в духе Диты фон Тиз — моя слабость. Единственная «девичья» прихоть. Анника, конечно, знает об этом.

Но она также знает, что я не встречаюсь ни с кем. И я уверена, она давно поняла, что за одиннадцать лет знакомства я ни разу не упоминала и даже не намекала на… близость с кем-либо.

Потому что её и не было.

Думать, что Анника хоть на йоту представляет, насколько глубоко заходит моя тёмная сторона, — это слишком натянутое допущение.

А она заходит очень глубоко.

Мышцы живота сжимаются, пока я прокручиваю ленту вниз, доходя до одного конкретного сохранённого видео.

Я делаю звук почти неслышным, открываю ссылку и нажимаю «воспроизвести», наблюдая, как на экране разворачивается знакомая сцена.

Девушка на видео задыхается, когда мужчина хватает её сзади, впиваясь пальцами в её волосы. Он прижимает её к полу, удерживая внизу, пока она извивается и постанывает под его весом. Он достаёт свой толстый, налитый член, массивный, пульсирующий ствол покачивается прямо перед её лицом, прежде чем он дёргает её за волосы, приближая к себе. Он шлёпает им по её щеке, и я чувствую, как внутри разливается влажный, жадный жар между бёдрами, когда она послушно открывает рот.

Это фантазия — одна из многих, о которых я никогда в жизни не призналась бы никому, но снова и снова прокручиваю в голове.

Эта жажда подчинения, которую я едва понимаю, но никак не могу вытравить из себя. В этом есть что-то тёмное, что-то первобытное, и я знаю, что должна стыдиться этого.

Я ни разу не разыгрывала ничего подобного в реальности. Анника знает — или, по крайней мере, догадывается, — что я ни с кем не спала за всё время, что мы знакомы.

Но она не знает, что этот обет безупречности начался до нашей встречи.

Жар поднимается к лицу, как всегда, когда я осознаю нелепый контраст между моими тёмными, порочными фантазиями и статусом хорошей девочки с картой в кошельке, которая остаётся чёртовой девственницей в свои двадцать шесть лет.

Но с желаниями не поспоришь. По крайней мере, я не могу. Вещи, которые манят нас из самых потаённых уголков сознания, редко бывают теми, что мы выбирали. Они просто… есть.