Император Юлиан

Тут меня за руку взяла Макрина:

– Тебе непременно нужно познакомиться с Приском. Из всех афинян он самый несносный.

Приск, окруженный учениками, восседал на табурете. Он худощав, лицо его всегда бесстрастно, ростом он почти так же высок, как Проэресий. Когда мы к нему подошли, он встал и буркнул: "Привет". Мне было очень приятно познакомиться с этим выдающимся учителем, о котором я был много наслышан, ибо слава о его остроумии и двусмысленной манере изъясняться разнеслась повсюду. Кроме того, он начисто лишен восторженности и в этом полная противоположность мне, способному прийти в экстаз от любого пустячка. С первой же встречи мы с ним стали друзьями; в данный момент он сопровождает меня в походе.

– Попробуй переспорь его в диспуте о чем угодно, - обратилась ко мне Макрина, взяв Приска за тонкую руку; казалось, она предлагала мне сойтись с ним в кулачном бою.
– Приск славится своим умением увиливать от споров. Он никогда не вступает в диспуты, и все тут.

С выражением брезгливости, которое я впоследствии так хорошо изучил (и трепещу, когда являюсь его причиной!), Приск стряхнул руку Макрины.

– А зачем мне спорить? То, что я знаю, мне и так известно, а другие всегда не прочь поделиться со мной тем, что знают они - или им кажется, что знают. О чем тут, собственно, спорить?

– Но неужели ты не знаешь, что в споре рождаются новые мысли?
– спросил я у Приска. Наивный человек - я пытался его раздразнить.
– Разве не беседа и спор помогали Сократу наставлять своих учеников?

– Спор и беседа - совсем не одно и то же. Я также учу философии - или пытаюсь учить - при помощи бесед, но споры - это главная язва Афин, где люди с хорошо подвешенным языком почти всегда одерживают верх над теми, кто мудрее, но не столь красноречив. Форма изложения стала ныне всем, а содержание ни во что не ставится. Наши софисты большей частью актеры, а то и хуже - адвокаты. А юноши слушают их за деньги, как бродячих певцов.

– Уж не в меня ли ты метишь, Приск?
– сказал подошедший Проэресий. Видимо, это у них был давний спор, и он забавлял моего учителя.

– То, что я думаю, тебе известно, - огрызнулся Приск.
– Ты из них самый зловредный, потому что лучше всех лицедействуешь.
– Он прибавил, обращаясь ко мне: - Проэресий настолько красноречив, что все без исключения софисты в нашем городе люто его ненавидят.

– Все, кроме тебя, - вставила Макрина. Приск пропустил ее слова мимо ушей.

– Несколько лет назад собратья Проэресия позавидовали его популярности. Они дали взятку проконсулу…

– Осторожнее!
– перебила Макрина.
– Не стоит говорить, что чиновники берут взятки, в присутствии того, кто когда-нибудь, возможно, станет самым главным чиновником.

– Дали взятку проконсулу, - спокойно продолжал Приск, будто и не слышал ее, - чтобы он изгнал нашего хозяина из города. Что и было исполнено. Но вот проконсул удалился на покой. Его преемник, годами помоложе, пришел от этой истории в такое негодование, что разрешил Проэресию вернуться в Афины. Софисты, однако, не собирались сдаваться без боя и продолжали строить нашему учителю козни. Тогда проконсул предложил им всем собраться в большом зале Академии…

– Дядюшка его сам об этом попросил.

– От Макрины ничего не утаишь!
– улыбнулся Проэресий.
– Да, это я навел его на эту мысль. Я хотел собрать моих врагов вместе, чтобы всех их разом…

– Разгромить, - закончила Макрина.

– Победить, - поправил ее Проэресий.

– Разбить!
– настаивала Макрина.

– Зрелище было устрашающее!
– продолжал Приск.
– В Академии собрались софисты со всех Афин. Друзья Проэресия пребывали в беспокойстве, враги же заранее торжествовали победу. Наконец прибыл проконсул и занял место председателя. Он объявил, что Проэресий готов выступить на любую тему по желанию публики. За его словами последовала гробовая тишина…

И вдруг дядя заметил, что в заднем ряду за чужими спинами прячутся два его злейших врага. Он громко потребовал, чтобы тему назначили они. Враги пытались было бежать, но проконсул приказал солдатам из своей охраны вернуть их в зал.

– Да, в тот день добродетель, как видно, восторжествовала благодаря солдатам, - с угрюмым видом пробурчал Приск.

– Приску пальца в рот не клади!
– рассмеялся Проэресий.
– Впрочем, может быть, ты и прав. Хотя, мне кажется, больше всего мне помог неудачный выбор моих противников, назначивших мне очень узкую и к тому же крайне непристойную тему.

– С какой стороны женщина приятнее, спереди или сзади?
– ухмыльнулась Макрина.

– И все же Проэресий принял вызов, - продолжал Приск.
– Он говорил с таким мастерством, что в аудитории воцарилась мертвая тишина, будто это выступал сам Пифагор.

– Дядя потребовал, чтобы стенографы из суда записывали за ним каждое слово.
– Макрина гордилась мастерством Проэресия едва ли не как своим собственным.
– Он также обратился к слушателям с настоятельной просьбой воздержаться от рукоплесканий.

– Эта речь запомнилась мне на всю жизнь, - продолжал Приск.
– Сначала Проэресий описал во всех подробностях сам предмет. Затем он приступил к анализу одной из сторон - переда. Через час он сказал: "А теперь давайте проследим, помню ли я все приведенные мною доводы", - и повторил всю речь до мельчайших подробностей, только теперь он уже разбирал противоположную сторону - зад. Несмотря на запрет проконсула, зал разразился рукоплесканиями. Это был величайший триумф красноречия и памяти в наши дни.

– И что же из этого следует?
– Проэресий знал, что Приск припас ему под конец какую-нибудь шпильку.

– Что следует? А вот что: ты наголову разбил своих врагов, и если раньше они тебя презирали, то теперь ненавидят.
– Приск пояснил для меня: - На следующий год они едва не отправили его на тот свет и продолжают замышлять против него козни по сей день.

– И что же это доказывает?
– Проэресию не меньше чем мне хотелось узнать, к чему клонит Приск.

– Что? Да только то, что победы в диспутах ничего не значат. Это все игра на публику. Высказывание всегда вызывает больший гнев, нежели молчание, а словопрения никогда никого не убеждают. Не говоря уже о том, что победитель всегда вызывает зависть, хочу спросить: что делать побежденному? Он ведь тоже философ, и даже если он осознает, что был не прав, тот факт, что это стало известно всем, доставляет ему неисчислимые страдания. Он может разъяриться до такой степени, что возненавидит философию! Нет, я бы предпочел сохранить его для цивилизации.

– Неплохо сказано, - согласился Проэресий.

– А может быть, - взвилась вдруг Макрина, - ты просто боишься проиграть диспут, потому что знаешь: тебе не вынести публичного унижения? Как ты тщеславен, Приск! Ты не хочешь состязаться с другими, дабы не потерпеть поражения. Фактически никто из нас не знает, насколько ты мудр: молчание создает легенду, принцепс, и поэтому Приск - величайший из великих. Всякий раз, когда Проэресий открывает рот, он тем самым ставит себе предел, ибо слово, по сути своей, конечно. А Приск мудрее. Молчание нельзя точно оценить. Молчание скрывает все - или, возможно, ничто. Только сам Приск может объяснить нам, что скрывается за его молчанием, но он предпочитает этого не делать, и нам ничего не остается, как гадать, уж не гений ли он.