Император Юлиан

– Навсегда?

– Кто может знать? Богиня открыла мне лишь то, о чем я тебе рассказал. На мне род истинных иерофантов угасает. При следующем иерофанте прекратятся и сами таинства.

– Не могу поверить!

– Это ничего не меняет.

– Но если я стану императором…

– Это тоже ничего не даст.

– Так, значит, мне не стать императором?
– Я улыбнулся нашей изворотливости, позволившей нам обойти запрет на пророчества.

– Будешь ты императором или нет, еще до конца столетия Элевсин будет лежать в руинах.

Я пристально посмотрел на него. Мы сидели на длинной скамье под высоким окном, забранным решеткой, которая отбрасывала узорчатую тень на выложенный каменными плитками пол. Несмотря на произнесенные им ужасные откровения, этот толстячок с лучистыми глазами и пухлыми ручками был совершенно спокоен. Даже Констанций не мог похвастать таким самообладанием.

– Отказываюсь верить, что мы не в силах ничего изменить, - вырвалось у меня наконец. Он пожал плечами:

– Как всегда, мы будем делать то, что можем, до тех пор, пока это будет в нашей власти.
– Он торжественно окинул меня взглядом.
– Не забывай: хотя элевсинским таинствам приходит конец, они не стали от этого ложными и тех, кто успеет посвятиться, ждет вечное блаженство в царстве Аида. Конечно, те, кто придет после нас, достойны жалости, но чему быть, того не миновать.
– Иерофант величественно поднялся на ноги; держался он очень прямо, будто усилием воли мог превратить мягкую плоть в камень.
– Я буду лично наставлять тебя. Нам понадобится несколько часов в день. Жду тебя в моем доме сегодня вечером; - Слегка поклонившись, иерофант удалился.

После этой встречи мы стали видеться ежедневно, но мне так и не удалось узнать иерофанта ближе. Он не желал больше беседовать со мной ни на какие темы, не связанные с таинствами. В конце концов я оставил попытки его разговорить, приняв его таким, каков он есть, - не человек, а воплощенная связь со священным прошлым.

Мне нет нужды описывать празднества, которые предшествуют посвящению, - они известны каждому. Описывать сами таинства запрещено, поэтому отмечу лишь, что в тот год в элевсинских торжествах, к вящей скорби галилеян, участвовало больше людей, чем обычно.

Празднества длятся девять дней. В первый день стояла изматывающая духота. Было объявлено о начале праздников, и элевсинские святыни перенесли в Элевсиний - небольшой храм у подножия Акрополя, где хранится множество любопытных исторических реликвий, в частности, полная опись имущества, конфискованного у Алкивиада за то, что он осквернил таинства, воспроизведя однажды после запойной ночи на уличном перекрестке тайные обряды, которые совершает иерофант. Святыни хранятся в нескольких вазах, перевязанных красными лентами. Их переносят в Элевсиний во время главного шествия.

На второй день мы все выкупались в море; при этом каждый вымыл поросенка, которого купил, дабы принести в жертву. Я купался на Фалеронском побережье и чуть было не упустил поросенка, за которого отдал целых шесть драхм. Меня поразило зрелище: несколько тысяч человек купались в море, и у каждого в руках визжал поросенок.

На третий день совершается жертвоприношение; за ним следует долгая бессонная ночь.

Четвертый день посвящен Асклепию, его надлежит провести дома.

На пятый день начинается шествие от Дипилона в Элевсин.

Процессия представляет собой красочное зрелище. Впереди на деревянных носилках несут изображение бога Иакха, сына Деметры, которому посвящено шествие. Хотя до Элевсина следует идти пешком, многие зажиточные люди добираются туда на носилках. Я шел пешком. Мои телохранители ныли, но я был вне себя от восторга. На голове у меня был миртовый венок, а в руках священные ветви, перевязанные шерстью; кроме того, я по традиции нес в узелке на палке, перекинутой через плечо, новую одежду. Меня сопровождала Макрина.

День выдался пасмурный, и путешествие оказалось гораздо приятнее, чем обычно в это время года. Всего нас было около тысячи, не считая любопытствующих, среди которых собралось немало галилеян, безбожно нас ругавших.

Когда мы вышли в предместья Афин, Макрина указала мне на несколько старых зданий обочь дороги.

– Это самый знаменитый публичный дом в Греции, - сказала она, сияя от удовольствия, - "Святилище Афродиты".
– Как известно, это святилище посещают люди со всего света; здесь они за плату наслаждаются со "жрицами" и притворяются, будто это религиозный обряд. На самом деле это просто узаконенная массовая проституция; мало что может вызвать у меня большее отвращение.

– Перед самым этим "святилищем" есть старый мост. Здесь те, кому предстоит посвящение в таинства, проходят первое испытание: на парапете моста сидят люди, лица которых закрыты капюшонами. В их обязанности входит напоминать сильным мира сего об их пороках и уязвлять их гордыню. Я утешался тем, что до меня по этому мосту прошли Марк Аврелий и Адриан. Если они пережили это унижение, я тоже смогу.

– Не бойся, ничего страшного не будет, - пыталась подбодрить меня Макрина.
– Они все трусят перед Констанцием.
– Однако я помнил, каким издевательствам подвергался здесь Адриан за любовь к Антиною - а ведь он был царствующим императором, а не каким-то там двоюродным братом, - и вступил на мост, обливаясь холодным потом.

Взгляды всех присутствующих были устремлены на меня. Люди с закрытыми лицами - их было не менее тридцати - только что отпустили какого-то чиновника и взялись за меня. Макрина крепко держала меня за руку; с бьющимся сердцем, потупив взор, я медленно пошел по мосту. Зазвучали громкие насмешки и страшные издевательства; сначала я пытался пропускать их мимо ушей, но потом вспомнил, что унижение - это важное испытание, которое необходимо пройти перед таинствами, чтобы очиститься от гордыни, и стал слушать. Обвиняли меня, в основном, во лживости и претенциозности. Оказывается, я не истинный философ, а дешевый позер. Я похожу на козла. Я трус и боюсь служить в армии (вот этого никак не ожидал!). Я ненавижу галилеян - это обвинение заставило меня поволноваться, но, к счастью, оно прозвучало лишь один раз. В конце концов, мои мучители были приверженцами истинной веры и не желали, чтобы кто-нибудь обратил мою неприязнь к галилеянам против меня.

Наконец мост остался позади. Испытание закончено. С чувством просветления и облегчения (как говорится, не так страшен черт, как его малюют) я пошел дальше, а рядом неустанно ворчала Макрина. Думаю, в тот день она обрушила на меня не меньше упреков, нежели люди на мосту, но все впустую - чем ближе становился Элевсин, тем больше все мои мысли занимало предстоящее посвящение, и ничто уже не могло смутить мой умиротворенный дух.

Когда наша процессия достигла цели, уже стемнело. Элевсин - маленький городок на берегу залива Сароникос, с побережья которого отлично виден остров Саламин. Подобно большинству городов, получающих доходы главным образом от приезжих, в Элевсине множество постоялых дворов и харчевен, а уличные торговцы повсюду пытаются всучить вам по баснословным ценам копии святынь. Можно лишь удивляться, как только сохраняет святость город, наводненный людьми, которые сделали обман приезжих источником своего существования! Я слыхал, что Дельфы в этом смысле еще хуже Элевсина, а в Иерусалим, который, как известно, ныне сподобился стать галилейским "святым местом", лучше и не ездить.

Кругом было светло, как днем - на всех улицах города ярко пылали факелы. Хозяева гостиниц зазывали нас к себе переночевать, на каждом углу стояли люди и выкрикивали, где можно сытно поесть. Кое-кто даже предлагал посетить гетер. Это показывает, насколько порочны и развращены элевсинцы: кому-кому, а уж им-то ведомо, что в течение трех дней, которые вновь посвященные проводят в Элевсине, они должны поститься и хранить целомудрие, им запрещено прикасаться к мертвому телу или только что родившей женщине; кроме того, даже на следующий день после поста запрещено есть яйца и бобы.