Император Юлиан

Я покачал головой. Не знаю, что заставило меня солгать - скорее всего, моя давняя к ней неприязнь.

– Нет? Я так и знала.
– Казалось, мой ответ ее ничуть не расстроил; поистине ее эгоизм не знает предела.
– Перед отъездом в Милан Юлиан говорил мне, что если он только останется в живых, то обязательно на мне женится. Сплетники болтали всякое, но он не знал, что я беременна, - я от него это скрыла. Я только сказала Юлиану, что согласна стать его женой, но если у Констанция на его счет другие планы (так оно, конечно, и вышло), я не стану печалиться. Ну и отчаянная же я была девчонка!

– Он тебе писал?
– спросил я.

– Ни строчки, - покачала головой Макрина.
– Правда, вскоре после того как Юлиан стал императором, он велел вновь назначенному проконсулу Греции посетить меня и узнать, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь. Никогда не забуду, с каким изумлением разглядывал меня этот проконсул: с первого же взгляда у него не осталось сомнений, что Юлиан не мог испытывать к этой толстухе никакого сердечного влечения. Как он был озадачен, бедняжка… Как ты думаешь, знал Юлиан о нашем сыне? Об этом ходили слухи.

Я сказал, что вряд ли. Так я, кстати, и думаю. Уж я-то, во всяком случае, никогда не говорил Юлиану об этом, а у кого, кроме меня, хватило бы на это смелости?

– Ты был знаком с его женой?
– спросила Макрина.

– Да, когда мы жили в Галлии. Она была гораздо старше его и к тому же очень некрасива.

– Да, я об этом слышала. Впрочем, я и так не ревновала - его ведь заставили на ней жениться. Неужели он после ее смерти действительно наложил на себя обет безбрачия?

– Насколько мне известно, да.

– Странный он был все же! Будь он христианином, они бы наверняка причислили его к лику святых, и сейчас его бедные косточки лечили бы людей от желтухи. Так или иначе, с этим все кончено, правда?
– Она обернулась и посмотрела на водяные часы.
– А я опаздываю домой. Кстати, сколько ты даешь отступного сборщику налогов?

– Об этом заботится Гиппия.

– Да, в таких делах женщины разбираются лучше. Здесь нужно думать о мелочах, а нам, бабам, только того и подавай - мы, как та курочка, любим по зернышку клевать… - Макрина медленно, тяжело поднялась, пошатнулась и прислонилась к мраморной стене башни.
– Да, хотелось бы мне побывать на римском престоле.

– Неужто? Не советовал бы: будь ты императрицей, тебя бы уже не было на свете. Христиане бы тебя давно прикончили.

– Нашел чем пугать!
– Макрина вдруг всем корпусом повернулась ко мне, и ее огромные черные глаза сверкнули на солнце, как обсидиан.
– Неужели ты не понимаешь, неужели не видишь, мой милый старый мудрый Приск, что за эти двадцать лет не было и дня, чтобы я не мечтала умереть?!

– И Макрина ушла, а я остался сидеть на ступеньках. Глядя, как ее грузная фигура, переваливаясь, пробирается сквозь толпу к зданию городского суда, я вспомнил прежнюю Макрину и признаюсь: на мгновение только что услышанный мною вопль, исторгнутый из самой глубины ее сердца, меня тронул. И все же это не отменяет того факта, что Макрина была и остается крайне неприятной женщиной. С тех пор мы с ней больше не разговаривали, хотя, встречаясь на улице, всегда раскланиваемся.

– VIII-

Юлиан Август

Неделю спустя после прибытия в Афины я встретился с иерофантом Греции. Поскольку я хотел сохранить эту встречу в тайне от проконсула, я назначил ее в библиотеке Адриана; она находится между римской и афинской агорами, и ее мало кто посещает.

В полдень я уже был в библиотеке и прошел прямо в северный читальный зал, как всегда с наслаждением вдыхая сухой воздух, насыщенный затхлыми запахами папируса и чернил, которые исходили от высоких ниш, где хранятся свитки и кодексы. В зале с высоким кессонированным потолком, поглощающим звуки (за такое архитектурное решение я мысленно поблагодарил покровителя Антиноя), никого не было. Здесь я и дождался иерофанта. В ожидании встречи я страшно волновался, ибо иерофант - святейший из всех смертных. Закон запрещает мне называть его имя, но я могу сказать, что происходит он из рода Эвмольпидов, одного из двух семейств, к которым по традиции должны принадлежать иерофанты. Он не только верховный жрец всей Греции, но также хранитель и толкователь элевсинских таинств, которым не менее двух тысяч лет, - не исключено даже, что они возникли на заре рода человеческого. Те, кто был допущен к таинствам, не вправе разглашать то, что они увидели и узнали. Все же мне хотелось бы привести слова Пиндара: "Блажен, кто, увидев эти обряды, сходит в царство Аида, ибо он знает жизни конец и данное Богом начало". Софокл же называл посвященных в таинства "трижды блаженными смертными, что, увидев эти обряды, сходят в Аид; ибо им одним там дарована истинная жизнь, остальных же ждет зло". Эти цитаты я привожу по памяти. (Секретарю: если в цитатах есть неточности, исправить.)

Элевсин находится в четырнадцати милях от Афин. Вот уже два тысячелетия в этом городе ежегодно устраиваются празднества, так как именно в Элевсине вернулась на землю Персефона после того, как ее похитил бог смерти Аид и сделал царицей загробного мира. После похищения Персефоны ее мать Деметра, богиня урожая, искала ее девять дней, позабыв о еде и питье (сейчас, когда я это рассказываю, посвященные видят, как перед ними вновь проходят таинства, но никто, кроме них, не знает, что я имею в виду). На десятый день Деметра подошла к Элевсину. Навстречу ей вышли царь и царица города и поднесли кубок ячменного отвара, сдобренного мятой; богиня осушила его одним духом. Старший царевич сказал: "Как жадно ты пьешь!", и тогда разгневанная богиня превратила его в ящерицу, но, тут же раскаявшись, наделила великой властью младшего сына элевсинского царя, Триптолема. Деметра вручила ему пшеничные колосья, соху и колесницу, запряженную змеями, и он стал разъезжать по миру, обучая людей земледелию. Впрочем, Деметра сделала это не только из раскаяния за содеянное, но и в награду за то, что Триптолем смог ей открыть, куда исчезла Персефона. Он рассказал, что гулял по полям, когда вдруг земля перед ним разверзлась и со стороны моря показалась колесница, запряженная вороными конями. Ими правил сам Аид, а в объятиях он держал Персефону. Накренившись, колесница на всем ходу устремилась под землю, и отверстие тут же закрылось. Поскольку Аид - брат Зевса, царя богов, нет сомнения, что он похитил дочь с молчаливого согласия Зевса, подумала Деметра и решила отомстить. Она приказала деревьям не приносить плодов, а цветам не расцветать, и земля вмиг опустела. Зевсу пришлось уступить. Если Персефона еще не ела пищи мертвых, она может вернуться к матери - изрек он. На беду, Персефона, находясь в Аиде, успела съесть семь гранатовых зерен и этого было достаточно, чтобы она осталась там навеки. Но Зевс сумел найти компромисс: шесть месяцев в году Персефона должна жить с Аидом и быть царицей загробного мира, а на шесть месяцев она будет возвращаться на землю к матери. Вот почему холодная, бесплодная зима длится шесть месяцев и столько же длится теплое, ласковое лето. Кроме того, Деметра даровала Аттике оливковое дерево и запретила выращивать здесь бобы. Во время таинств вся эта история представляется в лицах, но большего я сказать не могу. Одни говорят, корни элевсинских таинств на Крите, другие - в Ливии. Возможно, в этих местах и происходило нечто подобное, но нет сомнения, что Персефона вернулась на землю из царства Аида в Элевсине. Я сам видел пещеру, из которой она явилась.

Итак, для тех, кто посвящен в таинства, я только что с помощью чисел и знаков изложил, что именно происходит с человеком после смерти, и заняло это не более страницы. Однако непосвященным не дано проникнуть в эту тайну. Они всего лишь решат, что я рассказал старую сказку о старых богах.

Наконец в зале появился иерофант. Он оказался человеком ничем не примечательной наружности: маленький, пухленький, степенного вида. Он сдержанно поздоровался со мной. У него мощный голос, и он говорит на древнегреческом языке двухтысячелетней давности, ибо в его древнем роду одни и те же слова передаются из поколения в поколение. Нельзя без благоговейного трепета помыслить о том, что это те самые слова, которые когда-то слышал сам Гомер.

– Извини, что я задержался, но я был очень занят. Сейчас уже наступил священный месяц. Таинства начнутся ровно через неделю.
– Так прозаично он начал.

Я сказал иерофанту, что хочу быть посвящен во все без исключения таинства: малые, большие и высшие. Я сказал, что понимаю, насколько трудно это осуществить за столь короткий срок, но я ограничен во времени.

– Конечно, все это можно устроить, - сказал в ответ иерофант.
– Только тебе придется многое изучить. Как у тебя с памятью?

Я ответил, что знаю наизусть почти всего Гомера. Иерофант напомнил мне, что таинства длятся девять дней и тот, кто готовится к посвящению, должен выучить множество паролей, гимнов и молитв, прежде чем ему откроется высшая тайна. "И чтобы ни единой запинки!" - строго добавил он. Я повторил, что за неделю, полагаю, смогу выучить все необходимое, так как память у меня и в самом деле хорошая; по крайней мере, она такой становится, когда передо мною стоит высшая цель.

Затем я решил открыться иерофанту и сказал, что, если меня оставят в живых, я надеюсь оказать эллинской вере поддержку в борьбе с галилеянами. Отсвет его был краток.

– Поздно, - повторил он слова Проэресия.
– Ты не в силах изменить того, что предопределено.

– Неужели тебе известно будущее?
– спросил я, пораженный таким ответом.

– Я иерофант, - ответил он просто.
– Самый последний иерофант в Греции. Мне известно многое, и все это трагично.

Я с трудом верил своим ушам:

– Но почему ты последний? Столетиями…

– Принцепс, все это было известно нашему роду изначально. Никто не в силах бороться с судьбой. Когда я умру, моим преемником будет не член нашего рода, а жрец из совершенно другой секты. Он-то и будет последним иерофантом, но лишь по названию. Затем элевсинский храм будет разрушен, его участь разделят храмы по всей Греции. Христиане победят, и придет варварство. Настанут темные века.