Императорские изгнанники

Аполлоний повернулся к Клавдии с насмешливым выражением ужаса.
– Я должен извиниться за своего командира. То, чего ему не хватает в остроумии и хороших манер, он компенсирует... каким-то другим качеством, которое сейчас от меня ускользает.

Клавдия подошла к Катону и приложила руку к его лбу. Ее ладонь была прохладной и успокаивающей.
– Похоже, лихорадка окончательно прошла.

Видя, что он дрожит, она вошла в дом и вышла с плащом, который накинула ему на плечи.

– Мне это не нужно. Сегодня теплый день.

– Просто накинь это на плечи. Для моего душевного спокойствия. Я сейчас же займусь вином. Кстати, я видела немного наверху. Я бы и сама не отказалась от чаши.

Она скрылась в башне, и Катон услышал, как скрипнула лестница, ведущая на второй этаж.

– Сколько дней прошло с тех пор, как я заболел?
– спросил он.

– Пять.

Он почувствовал, что его пульс участился от волнения.
– Что произошло за время моего отсутствия?

– Посмотрим... Плацин считает, что когорта готова к походу. Припасы благополучно добрались до передовых аванпостов. Была попытка устроить засаду на последнюю колонну, но ауксилларии показали себя достойно. Я выбрал людей, которые нужны мне для разведки. Всего десять человек. Они хорошие наездники и профессионалы своего дела. Некоторые из них даже посчитали себя достаточно сильными, чтобы одержать верх надо мной.
– Аполлоний улыбнулся одной из своих однобоких улыбок.
– Но я их убедил в обратном.

– Надеюсь, урок не был слишком болезненным.

– Уязвленная гордость и несколько шишек, вот и все. Я учу их ряду своих приемов, чтобы они опробовали их на враге, если представится возможность. Приятно видеть, как они охотно и успешно усваивают грязные приемчики. Я боюсь за местных жителей, если они когда-нибудь ввяжутся в драку с моими подопечными.

– Что насчет ситуации в Каралисе?

Улыбка Аполлония померкла.
– Боюсь, все плохо. Вчера один из конных разъездов доложил о случившемся. Сотни людей уже погибли. Они с трудом успевают сжигать тела. Однако есть и хорошая новость, корабль вернулся в порт и передал твои приказы. Городские ворота опечатаны, а конные отряды выставлены на блокпосты по дорогам, ведущим прочь от Каралиса. Тем не менее, в ближайших поселениях и виллах есть заболевшие. Их изолировали, а окружающим велели оставаться на месте в течение десяти дней после того, как больные выздоровеют или умрут.

Катон удовлетворенно кивнул.
– А что насчет порта? Его тоже закрыли?

– Да. Я убедился в этом, отправив от твоего имени приказ командующему морской эскадрой в Ольбии послать две своих биремы блокировать вход в гавань. Они отправляют всех прибывающих обратно в порт отправления и не дают никому покинуть порт. Надеюсь, ты не возражаешь, что я немного узурпировал твои полномочия?

– Не в этом случае, но я буду благодарен тебе за то, чтобы это не вошло у тебя в привычку. Что-нибудь еще?

– Префект Четвертой Иллирийской прибыл и теперь слоняется без дела в лагере. Я сказал ему, что ты поговоришь с ним, как только поправишься, но он угрожает вернуться в Тибулу, пока ты не поправишься. Он выглядел более чем обеспокоенным, когда узнал, что ты болен.

– Скажи ему, что я встречусь с ним сегодня днем.

Аполлоний поднял бровь.
– Так скоро? Ты уверен?

– Пройдет несколько дней, прежде чем я буду в состоянии маршировать и сражаться, но мой разум достаточно ясен, чтобы я мог отдать префекту приказ.

– Очень хорошо. Последнее, что нужно отметить, это то, что Скурра послал запрос в Рим о подкреплении, чтобы помочь справиться с врагом, теперь, когда когорта в Каралисе больше не доступна.

– Сомневаюсь, что ему повезет, пока в провинции свирепствует чума. Нерон и его советники не будут подвергать риску еще больше людей. Придется довольствоваться теми силами, что у нас остались. Две тысячи человек или около того. Половина из них охраняет аванпосты и форты на вражеской территории. Это будет тяжелая работенка, - размышлял Катон.

– Отрадно видеть, что Рим назначает на командные должности самых ярких и лучших своих стратегов, - ответил Аполлоний. Затем он смягчился.

– Приятно видеть, что ты поправился. Честно говоря, я опасался, что с Плацином во главе дела могут пойти не очень хорошо. Не пойми меня неправильно, он прекрасный центурион, но он не префект Катон и не центурион Макрон.

– Все равно ничего хорошего из этого может и не выйти, - предостерег Катон. Ему пришло в голову кое-что еще.
– Помогал ли кто-нибудь еще Клавдии, когда она ухаживала за мной? Например, хирург когорты?

– Подле тебя находилась только Клавдия. В первый день я взял с собой хирурга, но его советы были настолько минимальными, что оказались бесполезными. Она взяла все на себя. Ты мог бы подумать о том, чтобы предложить ей должность хирурга. Судя по тому, что я видел, она могла бы справиться с этой работой гораздо лучше. Но, возможно, ею двигали более личные соображения...

Катон бросил на него вызывающий взгляд.

– Что ты имеешь виду под этим?

– Как ты думаешь, что я имею в виду? Нужно быть на редкость ненаблюдательным, чтобы не заметить, что ты ей нравишься. Очень нравишься. И, судя по тому, как мы обмениваемся мнениями каждый день, я бы добавил, что мужчина должен быть необычайно глуп, чтобы не быть польщенным ее вниманием и привязанностью. Она прекрасная женщина, Катон. В жизни можно встретить гораздо худшие варианты. Прости меня, я забыл, ты уже повстречал.

Он зашел слишком далеко, и Катон зарычал на него.

– Пока я не вышел из себя и не сделал то, о чем потом буду жалеть, тебе лучше пойти и сказать префекту Тадию, чтобы он явился ко мне с докладом, как только я вернусь в каструм.

– Ты не в том состоянии, чтобы угрожать, префект.
– Аполлоний приложил палец к его лбу на прощание и повернулся, чтобы идти по молу к набережной. Катон смотрел ему вслед с кислым выражением лица. Он слишком много рассказал Аполлонию, и агент, очевидно, еще больше сам узнал о прежней жизни Катона. Достаточно, чтобы подзадоривать его, но с какой целью? Предательство Юлии, похоже, так и останется незаживающей раной. Как бы Катон ни старался забыть, а тем более простить ее, она всегда будет рядом, уродуя даже те воспоминания о счастливых минутах, которые они когда-то делили.

Затем он вспомнил о Клавдии. Она ушла за вином и не вернулась. Более того, он не слышал от нее ни звука с тех пор, как она поднялась по лестнице в покои смотрителя башни. Он почувствовал, как по позвоночнику пробежал холодок страха, и, поднявшись на ноги, как можно быстрее направился в дом.

– Клавдия?
– позвал он.

Ответа не последовало, поэтому он позвал еще раз, а затем начал подниматься по лестнице, стиснув зубы от усилия, которое живо отозвалось в его ослабевших конечностях. Когда его голова поднялась над отверстием, он увидел, что она сидит, склонившись над столом рядом с резьбой, над которой работал хранитель в тот день, когда был вынужден покинуть свой дом. На столе перед ней стоял небольшой кувшин, а кубок лежал на боку, опрокинутый. Вино все еще капало в лужицу на полу, яркую, как кровь, в солнечном свете, проникавшем сквозь открытое окно.

– Ты в порядке?
– спросил он, взобравшись на последние несколько ступенек и пересекая комнату подойдя к ней, молясь, чтобы она не поддалась болезни.

Она среагировала на руку, которую он положил ей на плечо, с явным неудовольствием изменив положение своего тела, а затем ее туловище слегка вздыбилось, и вдруг, она глубоко вздохнула и начала храпеть.

– Бедная моя Клавдия, - тихо сказал Катон. Он огляделся и увидел плащ, лежащий на небольшом сундуке. Приподняв ее голову со стола, он подложил скатку под ее щеку.