Империя Греха

— Я старая душа. Мне нравятся исторические романы, музыка десятилетней давности и все винтажное.

— Но ты занимаешься информационными технологиями.

— Старая душа с футуристическим мышлением.

Уголки его губ изгибаются в улыбке, прежде чем она распространяется по всему его лицу.

— Мне это нравится.

У меня перехватывает дыхание, и требуется несколько попыток, чтобы проглотить. Услышав, как он говорит, что ему это нравится, и при этом улыбается, я думаю, что, возможно, я ему нравлюсь.

А это просто глупо.

Если Нокс что-то и доказал до сих пор, так это то, что все, что, между нами, носит исключительно сексуальный характер, так что мне лучше убить этот маленький голосок, шепчущий внутри.

— Какая твоя любимая группа? — спрашивает он.

— У меня ее нет.

— Да ладно, у всех есть.

— Guns N' Roses, наверное. Они заставляют меня чувствовать себя сильной.

— Ты имеешь в виду их музыку.

— В чем разница?

Он с бесстрастным лицом говорит:

— Есть одна. Это их музыка, а не мужчины в группе.

— Логики в этом нет, но все равно.

Мы продолжаем есть в тишине, слушая музыку и украдкой поглядывая друг на друга. Или я, во всяком случае. Нокс открыто наблюдает за мной, периодически сужая глаза и поджав губы, будто он чего-то не одобряет.

— Что? — спрашиваю я, когда он продолжает это делать.

— Я хочу увидеть твои настоящие глаза.

— Ч-что?

— Голубые. И даже не смей говорить, что они настоящие. Без очков они выглядят как подделка.

— Я... не могу.

— Почему? Я уже знаю твое настоящее имя и как ты выглядишь.

— Просто... нет.

— Почему?

— Потому что... мне это не нравится. Так же, как тебе не нравится смотреть мне в глаза во время секса. Ты видишь, что я спрашиваю об этом?

— Кто тебе сказал, что мне не нравится смотреть тебе в глаза?

— Ну, ты всегда трахал меня или касался сзади. Разве этого недостаточно?

— Я предпочитаю эту позу.

— А я предпочитаю иметь такой цвет глаз.

Мышцы на его челюсти напрягаются, и я ожидаю, что он станет настаивать, но он делает нечто совершенно иное.

Его голос понижается, когда он говорит.

— Мне не нравится трахаться спереди. Это заставляет меня чувствовать себя менее контролируемым и возвращает темные тени из прошлого, которое я предпочитаю держать похороненными.

Я внезапно осознаю напряжение, плавающее, между нами, словно он вызвал его, и его единственная цель задушить нас обоих.

— Какое прошлое? — спрашиваю я невнятно.

Он медленно качает головой.

— Ты не можешь спрашивать об этом, когда скрываешь свое.

— Я рассказала тебе о своей маме.

— Она не та, от кого ты прячешься, так что это не считается.

Я поджимаю губы и набрасываюсь на еще один кусок пиццы.

Он просто опирается на свои ладони, наблюдая за мной с ухмылкой. Вот мудак.

— Так я и думал.

— Я хочу вернуть свою подвеску с бабочкой, — бурчу я ни с того ни с сего.

Он все еще ухмыляется, и я обдумываю лучший способ стереть ее с его лица, кроме очевидного варианта — убийства.

— Почему ты думаешь, что она у меня?

— Ты упомянул о ней на днях, значит, она у тебя.

— Возможно, если ты покажешь мне свои настоящие глаза.

— Не покажу.

— Тогда у меня ее нет.

— Нокс! Эта бабочка важна для меня.

— Видимо, недостаточно, потому что ты отказываешься идти на компромисс.

Но это не компромисс. Он требует увидеть часть меня, которая сделает меня уязвимой, и я отказываюсь играть в эту игру.

— Ты всегда такой кретин или только со мной?

— Понемногу и то, и другое.

Его ухмылка расширяется.

— Я ненавижу тебя сейчас.

— У нас есть все время в мире, так что я докажу тебе обратное.

— Нет, у нас нет времени.

— Конечно, есть. — его голос падает, когда он произносит слова, от которых я дрожу: — Я даже близко не закончил с тобой, красавица.

Глава 20

Нокс

— Ты уверена, что только нарезаешь картофель, а не убиваешь его?

Анастасия смотрит на меня из-за кухонной стойки, между ее бровями образовалась тонкая хмурая складка.

Она одета в толстовку, которая едва доходит до середины бедра, и постоянно показывает мне свои кружевные трусики каждый раз, когда наклоняется или тянется вверх.

Нет нужды говорить, что мой член вечно дергается от этого вида. Это одна из причин, по которой я согласился позволить ей помочь мне приготовить ужин несмотря на то, что она абсолютно беспомощна, когда дело доходит до готовки.

Однако она относится к этому серьезно. Слишком серьезно, учитывая сосредоточенность, написанную на ее нежном лице, подчеркнутую светом с потолка.

— Я режу, — говорит она совершенно серьезно, указывая ножом на картофель.

— По-моему, они выглядят убитыми.

— Но я делала это медленно, как ты мне говорил.

— Это все равно неправильно.

Ее плечи ссутулились, будто она провалила что-то грандиозное.

— Неважно. Ты сделаешь это.

— Давай сделаем это вместе.

— Как...

Я обхватываю ее сзади, и она замирает, а слово, которое она собиралась сказать, так и остаётся висеть в воздухе, между нами.

Она вздрагивает всем телом, и я не могу не вдохнуть глубоко ее аромат цветов апельсина, смешанный с ее тонким природным запахом.

Все в ней нежное. Будь то ее миниатюрные черты лица, маленькая фигура или ее бледная кожа, на которой могут появиться синяки от одного прикосновения большого пальца.

По какой-то причине ее мягкость всегда притягивает первобытную часть меня, ту часть, которой нужно требовать ее каждую секунду дня, а затем повторять это снова и снова.