Империя истребления: История массовых убийств, совершенных нацистами
Шрифт:
Определение, предложенное Конвенцией ООН о геноциде, представляет собой неизбежный дипломатический компромисс, оказавшийся приемлемым для максимально возможного числа подписантов. В частности, в качестве критериев для включения в список потенциальных жертв была отвергнута политическая и социальная принадлежность. По этой и другим причинам многие ученые ставят под сомнение ценность определения ООН для понимания природы геноцида. Более того, слишком частое использование этого термина с конца 1990-х гг. привело к его девальвации; слово «геноцид» практически превратилось в синоним массового насилия. Поэтому для полноценного понимания этого преступления нам нужно не только юридическое, но и дополняющее его научное определение. Так, среди ученых складывается консенсус относительно того, что объективных критериев групповой принадлежности не существует: скорее группа жертв очерчивается самими преступниками. Жертвы необязательно должны принадлежать к той или иной «национальной, этнической, расовой или религиозной группе», чтобы подвергнуться категоризации, избавиться от которой у них нет возможности; достаточно – и этот фактор даже является решающим – того, что жертв в целевую группу включают преступники. Однако, несмотря на достигнутый скромный прогресс, до сих пор так и не выработано единого мнения о применимости этого термина к конкретным случаям массового насилия, поэтому геноцид остается «по существу спорным понятием» {10} .
10
О недостатках определения ООН см.: Levene, Genocide, vol. 1, pp. 35–6. О развитии его с конца 1990-х гг. см.: Dominik J. Schaller, 'From Lemkin to Clooney: The Development and State of Genocide Studies', Genocide Studies and Prevention: An International Journal, vol. 6, no. 3 (2011), pp. 245–56, esp. pp. 246–7. О геноциде как «по существу спорном понятии» см.: Dan Stone, ed., The Historiography of Genocide (Houndmills: Palgrave Macmillan, 2008), p. 4. Полезное и работоспособное определение геноцида предлагается политологом Адрианом Галлагером: «Когда коллективный источник власти (обычно государство) целенаправленно использует свою власть, чтобы запустить процесс уничтожения с целью истребить группу (определяемую преступником) полностью или в значительной степени, в зависимости
Некоторые ученые используют вместо понятия «геноцид» термин «массовое убийство», означающий «убийство (или уничтожение другими способами) членов группы без намерения уничтожить всю группу либо убийство большого количества людей без акцента на принадлежность к группе». Подход, применяемый в данной книге, отличается тем, что массовые убийства и геноцид не рассматриваются как взаимоисключающие понятия. Геноцид – очень специфический вид массового убийства. Намерение «уничтожить группу» является решающим компонентом, отличающим его от других форм массовых убийств. По сути своей геноцид – это исторический процесс, имеющий отношение к воспроизводству группы. Следовательно, для нашего понимания этого преступления жизненно важен гендер: процесс уничтожения навсегда подрывает выживание группы-жертвы. Таким образом, при точном и последовательном использовании этого понятия геноцид по-прежнему заслуживает свое место в концептуальном, аналитическом и лингвистическом арсенале историка. Концепция массовых убийств используется здесь как способ дополнить, а не вытеснить концепцию геноцида. Поэтому в этой книге термин «геноцид» по-прежнему употребляется там, где он применим, при этом автор не пытается подогнать под него все программы массовых убийств. Поскольку данная книга не посвящена сравнительному изучению геноцида, мы остановимся на этом кратком обсуждении концепции геноцида и не будем рассматривать ее более развернуто {11} .
11
Процит. альтернативное определение массового убийства см. в: Ervin Staub, Overcoming Evil: Genocide, Violent Conflict, and Terrorism (Oxford/New York: Oxford University Press, 2011), p. 100. О гендере см.: Elisa von Joeden-Forgey, 'Gender and Genocide', в: Donald Bloxham and A. Dirk Moses, eds, The Oxford Handbook of Genocide Studies (Oxford: Oxford University Press, 2010), pp. 61–80, here p. 62. Об одной из моделей, пытающихся заместить собой концепцию геноцида, см. в: Christian Gerlach, Extremely Violent Societies: Mass Violence in the Twentieth-Century World (Cambridge: Cambridge University Press, 2010). Сейчас я готовлю книгу о геноциде в истории. Блестящий разбор этого концепта см. в: Levene, Genocide, vol. 1, pp. 35–89.
Увязнув в спорах о терминологии и ее использовании, легко упустить из виду сами события и их контекст. Несмотря на то что эти споры необходимы, поскольку помогают нам понять сходства и различия между отдельными случаями массовых убийств, поощряемых государством, мы должны следить за тем, чтобы не искажать факты в угоду теории, и вместо этого, наоборот, привести нашу теорию в соответствие с фактами. Естественно, между различными рассматриваемыми здесь нацистскими кампаниями убийств были существенные различия, но для понимания природы этого беспрецедентного истребления людей наиболее важно то, что их объединяет: каждая из групп-жертв в той или иной мере рассматривалась нацистским режимом как потенциальная угроза способности Германии успешно вести войну за гегемонию в Европе. По этой и другим причинам они систематически становились мишенью и – несмотря на их статус гражданских лиц и/или некомбатантов – целенаправленно уничтожались в массовом масштабе в рамках широкой военной стратегии Германии.
Кроме того, нацисты рассматривали войну и завоевания как средство, которое позволит после окончательной военной победы провести новые волны массовых убийств. На случай победы Германии во Второй мировой войне уже существовали планы насильственных акций, масштабы которых значительно превосходили все, что произошло в действительности. Другими словами, утопические планы нацистской Германии в целом подразумевали куда более высокий уровень насилия, чем уже достигнутый. Приведем лишь один пример: так называемый Генеральный план «Ост» (Generalplan Ost), разрабатывавшийся между началом 1940 г. и серединой 1942 г. минимум в четырех вариантах, предусматривал долгосрочную германизацию значительных территорий в Восточной Европе и изгнание более чем 30 млн славян в Западную Сибирь; сюда включались 80–85 % всех поляков, 65 % западных украинцев и 75 % белорусов в зоне колонизации. Те представители местного населения, которым разрешалось остаться в зоне колонизации, должны были оказаться низведенными до статуса рабов своих новых немецких хозяев. Эта разница между случившимся в реальности и гораздо более далекоидущими планами – одно из нескольких принципиальных отличий немецкого насилия {12} .
12
О немецких планах, превосходящих реальные объемы насилия, см. в: Christian Gerlach and Nicolas Werth, 'State Violence – Violent Societies', в: Michael Geyer and Sheila Fitzpatrick, eds, Beyond Totalitarianism: Stalinism and Nazism Compared (Cambridge: Cambridge University Press, 2009), pp. 133–79, esp. pp. 175–9. О Генеральном плане «Ост» см.: Karl Heinz Roth, '"Generalplan Ost" – "Gesamtplan Ost": Forschungsstand, Quellenprobleme, neue Ergebnisse', in Mechthild Rossler and Sabine Schleiermacher, eds, Der 'Generalplan Ost': Hauptlinien der nationalsozialistischen Planungs- und Vernichtungspolitik (Berlin: Akademie, 1993), pp. 25–95; Alex J. Kay, Exploitation, Resettlement, Mass Murder: Political and Economic Planning for German Occupation Policy in the Soviet Union, 1940–1941 (New York/Oxford: Berghahn Books, 2006), pp. 99–102.
Ни один другой режим в истории XX в. не обрекал совершенно осознанно людей на гибель с такой интенсивностью и в таких масштабах, как режим Адольфа Гитлера и национал-социалистов. Голодная смерть десятков миллионов людей в 1958–1962 гг. в результате проведенного Мао Цзэдуном знаменитого эксперимента по социальной инженерии, «Большого скачка», не была преднамеренной (хотя того же нельзя сказать об убийствах, совершенных, пусть и в гораздо меньших масштабах, в период китайской «культурной революции» 1966–1971 гг.). Вопреки получившим широкое распространение раздутым оценкам, почти за тридцать лет власти Сталина в Советском Союзе число жертв массовых целенаправленных убийств составило около миллиона человек – видимо, это одна тридцатая часть от общего числа убитых нацистским режимом за значительно более короткий промежуток времени – всего за двенадцать лет (при этом подавляющее большинство было уничтожено за шесть лет войны). Конечно, цифра по Советскому Союзу не включает примерно шесть миллионов человек, умерших от голода в 1932–1933 гг., более половины из которых жили в Советской Украине; они оказались жертвами преступного небрежения и безответственности режима, однако нет никаких свидетельств того, что они были жертвами именно преднамеренной политики уничтожения (здесь бросается в глаза контраст с тем, как Германия морила голодом жителей советских городов и пленных красноармейцев начиная с 1941 г.) {13} .
13
См.: Timothy Snyder, 'Hitler vs. Stalin: Who Killed More?', The New York Review of Books, 10 March 2011, and Ian Johnson, 'Who Killed More? Hitler, Stalin, or Mao?', The New York Review of Books, 5 February 2018; компаративное исследование: Dietrich Beyrau, Schlachtfeld der Diktatoren. Osteuropa im Schatten von Hitler und Stalin (Gottingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2000), Stephen Wheatcroft, 'The Scale and Nature of German and Soviet Repression and Mass Killings, 1930–45', Europe-Asia Studies, vol. 48, no. 8 (December 1996), pp. 1319–53, Gerlach and Werth, 'State Violence', and Hans-Heinrich Nolte, 'Comparing Soviet and Nazi Mass Crimes', в Alex J. Kay and David Stahel, eds, Mass Violence in Nazi-Occupied Europe (Bloomington, IN: Indiana University Press, 2018), pp. 265–91; доводы Ю. Заруски: Jurgen Zarusky, 'Timothy Snyders "Bloodlands". Kritische Anmerkungen zur Konstruktion einer Geschichtslandschaft', Vierteljahreshefte fur Zeitgeschichte, vol. 60, no. 1 (January 2012), pp. 1–31. Об убийствах во время «культурной революции» см. также: Yang Su, Collective Killings in Rural China during the Cultural Revolution (Cambridge/New York: Cambridge University Press, 2011). Об 1 млн жертв преднамеренных массовых убийств при Сталине см.: Beyrau, Schlachtfeld, p. 119; Wheatcroft, 'The Scale and Nature', p. 1348. О жертвах голода в Советском Союзе см.: Zarusky, 'Timothy Snyders "Bloodlands"', p. 6.
Однако все не сводится к цифрам – для людей, о которых идет речь, уникальна каждая смерть. Тем не менее в намерениях преступников четко прослеживается фундаментальное различие. Нацисты не просто мирились с массовой гибелью людей в попытках достичь какой-либо другой цели, но уничтожение миллионов и было их целью; они систематическим образом осуществляли запланированное, чего, за некоторыми исключениями, не делал ни один другой режим. Советская сеть лагерей принудительного труда в рамках системы ГУЛАГа в некоторых отношениях напоминала систему концентрационных лагерей при Гитлере, но ничего похожего на нацистские лагеря смерти не существовало ни в сталинском Советском Союзе, ни в маоистском Китае. Из 18 млн заключенных, прошедших через систему ГУЛАГа с 1930 по 1953 г., когда умер Сталин, погибли около 1,6 млн. Такое количество погибших во многом объясняется длительным существованием системы ГУЛАГа; однако, как показывает сам процент смертей среди заключенных, общего плана их уничтожения не существовало. Стоит обратить внимание и на другие различия. В нацистской Германии в кампаниях массовых убийств принимало непосредственное участие гораздо большее число преступников, чем в сталинском СССР, где подобные операции проводились почти исключительно карательным аппаратом, главным образом силами НКВД. Массовое убийство детей нацистским режимом особенно наглядно демонстрирует различия между режимами. Ничего аналогичного преднамеренному и беспощадному убийству миллионов детей нацистами нельзя обнаружить ни в одной кампании массовых убийств XX в. За очевидным исключением истребления польской интеллигенции и убийства посредством голода пленных красноармейцев, уничтожение детей в огромных масштабах (и часто в непропорционально большом количестве по сравнению со взрослыми жертвами) было характерной чертой всех программ массовых убийств, рассмотренных в этой книге {14} .
14
См. литературу, приведенную в предыдущей сноске. Об 1,6 млн жертв ГУЛАГа см.: Stephen A. Barnes, Death and Redemption: The Gulag and the Shaping of Soviet Society (Princeton, NJ/Oxford: Princeton University Press, 2011), p. 1; Кокурин А. И., Петров Н. В. Гулаг (Главное управление лагерей), 1917–1960. Международный Фонд
«Демократия», 2000, doc. 103, p. 441. О большем количестве убийц в Третьем рейхе, чем в Советском Союзе, см.: Donald Bloxham, 'Organized Mass Murder: Structure, Participation, and Motivation in Comparative Perspective', Holocaust and Genocide Studies, vol. 22, no. 2 (autumn 2008), pp. 203–45, here p. 229. О советских убийцах см. также: Lynne Viola, 'The Question of the Perpetrator in Soviet History', Slavic Review, vol. 72, no. 1 (spring 2013), pp. 1–23. О нацистской «войне против детей» см. главу 10.5 (pp. 1074–92) работы: Christian Gerlach, Kalkulierte Morde. Die deutsche Wirtschafts- und Vernichtungspolitik in Weissrussland 1941 bis 1944 (Hamburg: Hamburger Edition, 1999). Здесь я использую термин «дети» по отношению к людям, не достигшим 18-летнего возраста. Когда я использую термин «подросток», я подразумеваю детей старше 12 лет.Очевидно, что у массовых убийств 1939–1945 гг. была своя предыстория. Что заставило национал-социалистов (самое радикальное политическое движение, приходившее к власти за всю историю Европы эпохи модерна) поверить, что они имеют право уничтожить такое количество людей? Они были убеждены, что некоторые группы людей с определенными характеристиками (религиозными, культурными, расовыми или физическими) в силу своей природы стоят ниже других. Конечно, этот тезис выдумали никоим образом не сами национал-социалисты. Однако в их случае эта расистская идеология вошла в резонанс с крайней формой этнического национализма, направленного не только вовне, но и внутрь – будь то против политических противников или людей, считавшихся антисоциальными или ленивыми, вроде цыган синти и рома, а в особенности против евреев, – и с радикальным желанием преобразовать общество в соответствии со своим видением. Таким образом, конечной идеологической целью нацистского движения было обеспечение гегемонии того, что оно полагало очищенным, расово высшим национальным и этническим сообществом. Мысль отвергнуть нацистскую идеологию как заведомо абсурдный продукт параноидального бреда, псевдонауки и «кризиса смыслов» заманчива. Однако, с точки зрения тех, кто ее создавал и пропагандировал, нацистская расовая доктрина отнюдь не была иррациональной. В контексте войны национал-социалисты разработали свою собственную неумолимую логику массовых убийств {15} .
15
См.: Dieter Pohl, Verfolgung und Massenmord in der NS-Zeit 1933–1945, 3rd rev. edn (Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 2011 [2003]), pp. 3–4.
Хотя у идеологии национал-социализма было много истоков и влияний, одновременно она являлась плодом конкретных обстоятельств. Замедленное, или запоздалое, формирование в Германии национального государства повлияло на германские представления о гражданстве и принадлежности к нации. Ключевым оказывается тот факт, что идея нации появилась здесь раньше единого государства. Немецкие представления о неизменной национальной территории могли сформироваться только после объединения Германии в 1871 г. Запаздывая также и в качестве колониальной державы, Германия в гонке за колониями значительно отставала от своих основных европейских соперников – Великобритании и Франции. Поэтому зарубежные немцы, проживающие в далеких странах, стали для этнонационалистических (volkisch) настроений основной референтной точкой: немецкие колонии были сравнительно невелики – особенно для того, чтобы использовать эти территории как эмоциональную «опору» для нации. Таким образом, этнокультурная идея нации рассматривалась и использовалась как способ компенсировать политическую слабость государства. За военным крахом и капитуляцией в Первой мировой войне последовала не только конфискация тех колоний, которые Германии удалось приобрести с 1884 г., но и отсечение значительной территории и проживающих там немецких граждан от самого национального государства. Именно в этом контексте произошла радикальная этницизация, приведшая к тому, что пышным цветом расцвела этнонационалистическая концепция гражданства, которая в свою очередь стала инструментом ревизионистской политики {16} .
16
См.: Dieter Gosewinkel, 'Citizenship in Germany and France at the Turn of the Twentieth Century: Some New Observations on an Old Comparison', в: Geoff Ely and Jan Palmowski, eds, Citizenship and National Identity in Twentieth-Century Germany (Stanford, CA: Stanford University Press, 2008), pp. 27–39.
Ключ к пониманию и объяснению того, как в рамках нацистской идеологии воспринимались общество и порождаемое им насилие, можно найти в Первой мировой войне, ее итогах и, прежде всего, в восприятии обществом этого опыта. По словам Себастьяна Хафнера, одного из самых проницательных исследователей национал-социализма, оказавшихся свидетелями этого явления, военные годы задним числом стали «позитивной основой нацизма». Сразу же после окончания Первой мировой войны были определены козлы отпущения за поражение, это привело к появлению мифа об ударе в спину (Dolchstosslegende) – предательстве евреев, коммунистов и пацифистов в тылу. Поражение – и такое его объяснение, предложенное правыми, – породило травматический страх перед внутренней нестабильностью во время войны и кризиса. Само постоянное муссирование кризиса 1918 г. наталкивало на мысль, что его повторения следовало избежать любой ценой. Для этого нужны были превентивные радикальные меры. Все, что считалось необходимым, полагалось также и законным. Потому в военное время следовало удалить и уничтожить всех реальных и потенциальных врагов (идеологических противников, расово нежелательных лиц, тех, кого считали непродуктивными, никчемными или обузой, а также других потенциальных диссидентов). Это нужно было, с одной стороны, чтобы предотвратить повторение поражения и беспорядков 1918–1919 гг. (уличные бои в Берлине, Мюнхене и Рурской области; попытки создания советских республик и жестокое их подавление; борьба фрайкоровских крайне правых военизированных формирований с большевиками и националистами в странах Балтии), а с другой – чтобы очистить и укрепить немецкое общество и впоследствии Европу во главе с Германией в ее проекте строительства национал-социалистической утопии {17} .
17
См.: Sven Keller, 'Volksgemeinschaft and Violence: Some Reflections on Interdependencies', в: Bernhard Gotto and Martina Steber, eds, Visions of Community in Nazi Germany: Social Engineering and Private Lives (Oxford: Oxford University Press, 2014), pp. 226–39. Цит. Хафнера см. в: Haffner, Geschichte eines Deutschen, p. 23. О беспорядках 1918 г. и в послевоенные годы см.: Robert Gerwarth, November 1918: The German Revolution (Oxford: Oxford University Press, 2020); Robert Gerwarth, The Vanquished: Why the First World War Failed to End, 1917–1923 (London: Allen Lane, 2016).
Национал-социалистическая Германия могла опираться также и на неоспоримо существовавшую традицию летального насилия против беззащитных людей, восходящую по меньшей мере к колониальным войнам первого десятилетия XX в. В 1904–1907 гг. исповедовавшие сугубо расистские взгляды немецкие колониальные власти и войска убили или спровоцировали смерть от 70 000 до 100 000 человек в Германской Юго-Западной Африке (ныне Намибия). Против женщин и детей проводились военные операции, людей сгоняли в пустыню Омахеке, а мужчин морили голодом в лагерях для заключенных, созданных для порабощения народов гереро и нама. Примерно в то же время подавление восстания Маджи-Маджи в Германской Восточной Африке (ныне Танзания, Бурунди и Руанда) привело к смерти около 100 000 человек. Несмотря на то что немецкие колониальные зверства – явление не уникальное, они тем не менее были одними из самых страшных для своего времени. В годы Первой мировой войны от голода умерли более 70 000 пациентов немецких психиатрических больниц. Это произошло в результате сокращения ежедневного продовольственного пайка в пользу тех членов общества, которые считались более продуктивными или ценными в военное время. В Бельгии и Франции с августа по октябрь 1914 г. регулярные немецкие войска в ходе массовых казней убили около 6500 мирных жителей по подозрению (по большей части беспочвенному) в участии в партизанских атаках. Конечно, провести прямую линию от Африки к Аушвицу нельзя. Однако, несмотря на очевидное отсутствие непрерывности (до 1933 г. массовое насилие против одновременно нескольких групп-жертв было редкостью и лишь немногие среди жертв массовых убийств были евреями) между колониальными временами, Первой мировой войной и нацистским режимом, очевидно, существовали и важные преемственные связи. Подобные прецеденты впоследствии служили точкой отсчета, и национал-социалисты смогли использовать этот опыт при планировании и совершении массовых убийств уязвимых внутренних и внешних групп {18} .
18
Christian Gerlach, The Extermination of the European Jews (Cambridge: Cambridge University Press, 2016), pp. 36–8. О Германской Юго-Западной Африке см. также: Jurgen Zimmerer, Deutsche Herrschaft uber Afrikaner. Staatlicher Machtanspruch und Wirklichkeit im kolonialen Namibia (Munster: LIT, 2001). О Германской Восточной Африке см. также: Felicitas Becker and Jigal Beez, eds, Der Maji-Maji-Krieg in Deutsch-Ostafrika 1905–1907 (Berlin: Ch. Links, 2005). О Бельгии и Франции в 1914 г. см. также: John Horne and Alan Kramer, German Atrocities 1914: A History of Denial (New Haven, CT/London: Yale University Press, 2001). О континуитете германской армии как минимум с 1870 г. см.: Isabel V. Hull, Absolute Destruction: Military Culture and the Practices of War in Imperial Germany (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2005), pp. 91–196. См. также недавнее рассмотрение этого вопроса в: Bastian Matteo Scianna, 'A Predisposition to Brutality? German Practices against Civilians and francs-tireurs during the Franco-Prussian War 1870–1871 and their Relevance for the German "Military Sonderweg" Debate', Small Wars & Insurgencies, vol. 30, nos. 4–5 (2019), pp. 968–93.
Несмотря на преемственность между немецкими колониальными зверствами и ужасами нацистской эпохи, любое отнесение Холокоста – самой всеобъемлющей и беспощадной среди всех нацистских кампаний массовых убийств – к категории «колониального геноцида» весьма проблематично. Колониальный расизм – идеология превосходства; антисемитизм – идеология неполноценности. Это немцы ощущали себя неполноценными по отношению к евреям. Евреи, жившие в Пруссии в XIX в., а с 1871 г. – в Германском рейхе, с необычайным успехом использовали новые возможности, открывшиеся перед ними в результате отмены правовой дискриминации. Еще более эмансипировались они благодаря своей трудовой этике и той роли, которая отводилась в их обществе образованию и обучению. В 1886 г. в Пруссии доля школьников-евреев, получивших образование на уровне выше начальной школы, составляла 46,5 %. Аналогичный показатель для нееврейских детей составлял всего 6,3 %. К 1901 г. эти цифры возросли до 56,3 и 7,3 % соответственно. Эмансипация евреев (и более широкая политическая эмансипация среднего класса) была плодом идей Просвещения. Нацисты отвергали евреев не в последнюю очередь потому, что отрицали модернизационные силы Просвещения с его идеалами развития и прогресса. Уже одно это должно подсказать нам, что Холокост был чем-то принципиально иным, чем, например, геноцид гереро и нама в Германской Юго-Западной Африке. В своей произнесенной 1 апреля 1933 г. речи под названием «Против россказней мирового еврейства о жестокостях» рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс выразил антипатию нацистов к мышлению эпохи Просвещения и идеям, вдохновившим Французскую революцию 1789 г.: