Империя Страсти

Днем.

У меня сейчас совещание, но я думаю только о том, как твоя маленькая жадная киска обмякла вокруг моих пальцев.

У тебя еще не прошли мои следы на этой покрытой синяками коже, дорогая? Ощущаешь ли ты меня на себе при каждом своем движении?

Кстати, прежде чем эти следы исчезнут, я поставлю новые.

Ты обедала?

Ужинала?

Ты касалась себя сегодня ночью или у тебя есть игрушка, которая делает работу за тебя?

К твоему сведению, мой член сертифицирован для гораздо лучшего исполнения. Все, что тебе нужно сделать, это попросить.

Его сообщения продолжали переходить от обыденных вещей к полным похоти в считанные секунды. Сказать, что я получала удар хлыстом, было бы преуменьшением.

Но более того, когда я читала их, мои бедра сжимались. Даже сейчас я чувствую, как жар поднимается по шее и щекам, а затем распространяется по телу с тревожным упорством урагана.

Причина, по которой я не ответила ни на одно из них, это не стыдливость или нехватка слов. Это чистый ужас от моей реакции на него. На ту его сторону, о существовании которой я не подозревала, но к которой медленно, но верно привыкаю.

Я не хочу привыкать к Кингсли. Или к его заботе. Или к его грязным словечкам.

Как он так красноречиво выразился, в конце концов, он вернется к своим эскортницам.

Так поступают мужчины, когда им скучно. Они уходят.

И я отказываюсь становиться еще одной остановкой на его маршруте.

Это не значит, что я не напилась, читая и перечитывая его сообщения. Мне следовало бы больше думать об угрозе, которую мой отец, возможно, представляет для меня, но нет.

Проклятый Кингсли обладает разрушительным эффектом авиакатастрофы. Массового расстрела. И разрушительной войны.

Дверь в мой кабинет открывается, и, хотя работа не входила в круг моих забот, я вздыхаю.

— Клянусь Богом, Кэлли. Я собираюсь выкинуть тебя из окна.

— Возможно, придется подождать, пока ты не встретишь своего гостя.

В голосе Кэролайн звучит редкое ликование, и когда я поднимаю глаза, то перестаю дышать.

Последний человек, которого я ожидала увидеть в моей квартире, смотрит на меня опухшими глазами, с опущенным выражением лица и молчаливой неловкостью.

— Гвинет, — шепчу я, все еще не веря своим глазам.

Она натягивает свитер, переставляет ноги и отвечает:

— Привет.

Ее голос намного мягче моего, слишком женственный и маленький. Она даже выглядит так сейчас, разбитая, расстроенная, и желание уничтожить того, кто ее довёл до такого состояния, закипает в моей крови с суровостью вулкана.

— Я принесу чай и торт, — с восторгом объявляет Кэролайн, не слишком деликатно подталкивая Гвен внутрь.

Мой телефон чуть не падает на пол, и я понимаю, что у меня до сих пор открыты грязные сообщения Кингсли.

Я быстро бросаю его в ящик и встаю, выпрямив позвоночник.

— Что ты здесь делаешь? То есть, нет, не то, чтобы я не хотела, чтобы ты была здесь, но тот факт, что ты пришла в мою квартиру, вызывает вопросы. Конечно, я не хочу тебя расспрашивать, но…

Господи. Я прерываюсь, когда ее подбородок дрожит. Черт возьми, я. Наконец-то ко мне приехала моя дочь, а я разболталась, как взволнованный пятилетний ребенок.

Гвен сжимает пальцами свитер и смотрит на меня из-под ресниц.

— Ты сильно пострадала?

Ох, вот почему она пришла. Должно быть, узнала от Кингсли. И тут я понимаю, что она, должно быть, тоже заметила мои синяки, а это не то состояние, в котором я хочу, чтобы она меня видела.

— Нет, я в порядке.

— Ты не выглядишь в порядке.

— Это просто синяки. Они заживут.

Ее подбородок снова дрожит, и она опускает голову.

— Мне так жаль.

Я медленно подхожу к ней, мое сердце бьется громче с каждым шагом. Я говорю негромко, боясь, что от более громких слов она бросится наутек.

— За что?

— За то, что сделал папа. Мне не нравится эта его сторона.

— Подожди… что?

Она поднимает голову, на ресницах застыла слеза.

— Папа сделал тебе больно, потому что ты не ушла, как он тебе сказал. Он также поступил с Нейтом, когда тот отказался отпустить меня.

— Гвен, нет. Кингсли так со мной не поступал. На самом деле, это он помог мне и помог мне восстановиться. Если бы он этого не сделал, Бог знает, в какой дыре я бы сейчас была.

Я гордая, но это не значит, что я буду отрицать то, что он сделал для меня. Какая-то часть меня хранит столько благодарности к нему, что я не знаю, как ее выразить.

Лицо моей дочери застывает в странной смеси облегчения и ужаса, затем она задыхается.

— Он действительно ничего не делал?

Я качаю головой, сама в это веря. Кингсли много кто, но недочеловек не один из них.

— О Боже. — она начинает дрожать как лист, слеза наконец-то скатывается по ее щеке. — Я назвала его монстром и другими словами и набросилась на него за то, что он обидел мою мать, когда я наконец-то нашла ее.

Мое сердце буквально замирает. Неважно, что она говорит обо мне в третьем лице, но она косвенно признала, что я ее мать.

Ее. Мать.

— Он был так зол, хуже, чем когда он злится на Сьюзен, — шепчет она скорее себе, чем мне. — Что, если он никогда не простит меня?

Очевидное страдание стучит по ее зубам и прерывает мой праздничный танец.

Ей больно, и хотя я невосприимчива к собственной боли, ее боль бьет по-другому.

Она проникает сквозь мои кости и почти разрывает сердце. Так было с тех пор, как тетя Шэрон ударила меня в живот. Но важна была не моя боль, а страх, что Гвен будет больно.

В слабой попытке смягчить свой голос я произношу:

— Уверена, что, если ты извинишься, он простит тебя.

Она смотрит на меня разноцветными, полными надежды глазами.

— А если нет?

— Он заботится о тебе больше всего на свете, Гвен. Он обязательно простит тебя.

Она испускает дрожащий вздох, затем шепчет:

— Спасибо за эти слова и… и я все еще сожалею о том, что с тобой произошло. Ты знаешь, кто это сделал?

Твой дедушка, который будет угрожать твоей жизни, если я ничего не предприму.