Имя Кати

Разница небольшая – но существенная. Взгляд человека, у которого дофига всего было, но это отняли, сильно отличается от взгляда человека, у которого нифига ничего нет, кроме двух хвостиков, пары поношенных лосин, амбиций и назойливого старшего брата.

Катя ещё сильнее сдвинула брови и сама удивилась, насколько чётко в её взгляде прочиталась тоска по дважды перезаложенному, а потом проданному с аукциона имению под символическим названием «Мечта».

– Ещё стаканчик? – спросила программа.

– Один – норма, – отрезала Катя. – Больше не пью. Ты ещё не сказала… как ты меня находишь?

– Ты прелестна, – сказала программа.

– Благослови тебя бог за эту ложь, – отмахнулась Катя. – Да таких руин ещё и не являлось на свет божий. Пауза!

«Ты прелестна», – так ей сказал вчера робот. Или не так? «Вы прелестны»? «Вы хороши собой»? Что-то вроде. Старомодно, но элегантно. Этот робот. И этот Лёва ещё… ничего не сказал, но явно подумал.

А ведь этот Лёва вполне себе. Может, если пригласит на свидание, согласиться?

Катя встряхнулась. Осталось всего двадцать пять минут до того, как придёт Ани и они отправятся в библиотеку. Надо переодеться.

Дебильная пьеса. Кто вообще решил, что это классика? Такое ощущение, что какой-то гад намекает, что твоя жизнь, госпожа юное дарование, – это трамвай под названием «Желание», который ходит по замкнутому маршруту и никогда не приезжает куда надо. Кстати, неужели в Америке действительно дают названия трамваям?

– Вы получили… – сказал было голос, но Катя прервала его жестом, чтобы не слышать опять тошнотную, симметричную с двух сторон цифру.

«Засунь себе эти две восьмёрки… в ноздри. Одну в левую, другую в правую».

Катя представила себе жирного продюсера с заплывшим взглядом и щеками, свисающими с лица как два комка сырого синтетического мяса, которое кое-кто швырнул в стену, отказываясь готовить ужин (неловко вспоминать, но ей было всего двенадцать лет). Такого мужика было бы легко ненавидеть. Трудно ненавидеть алгоритмы, которые стоят невозмутимым фильтром на входе в киностудию, отсеивая тысячи и пропуская единицы. Трудно ненавидеть тех, кто создал эти фильтры: живых актрис требуется мало, а желающих светиться на красной дорожке всегда было много. Вот и приходится доказывать, что ты особенная, распинаясь перед камерами.

Особенная.

Хм, наверное, в этом ответ. Надо показать, что ты не просто машинка для кривляния. Надо показать, что ты живая и уникальная. Неправильная, но лучше всех.

И, в конце концов, Катя знает, как лучше. Что за шитню они, прости господи, иногда снимают? Она придёт и покажет всем, как надо. Без неё всё сделают не так.

Катя сделала жест указательным пальцем в пол, и экраны погасли. Она зашла в свою комнату и открыла шкаф. Быстро выбрала наряд, потому что выбирать было особо не из чего, бросила на кровать и стала переодеваться.

На кровати сидел игрушечный мишка с бежевым бантом на шее.

«Вот!» – подумала Катя.

Мишутка был бракованным. Правый глаз пришили неаккуратно: он косил вниз и в сторону, отчего у зверушки был странный, немного растерянный взгляд. Катя когда-то заприметила его на витрине в салоне связи, куда они зашли с мамой. Кто-то расставил игрушки на полках с электроникой, чтобы оживить продажи. Катя сказала маме, что этого мишку нужно непременно купить.

– Но он же какой-то… – сказала мама. – Да ещё и так дорого стоит.

– Но ведь его же больше никто не купит. Значит, его выбросят на помойку. Мы должны его спасти.

Мама удивлённо подняла брови, но не стала возражать. И Мишутка поселился у них.

«Будь как Мишутка, Катя! – подумала Катя. – Помни, ты уникальная, а не идеальная. И попадись кому-нибудь на глаза уже!».

«Этим я и займусь», – сказала она себе.

Они собрались ехать в библиотеку, что лежала вне двух восьмёрок маршрута от дома к офису, от офиса домой, из дома в школу и из школы домой.

Катя посмотрела в зеркало, подняла руки, чтобы распустить хвостики и сделать менее легкомысленную причёску, но замерла.

Уникальная, а не идеальная.

Хлопнула входная дверь: пришёл неуникальный и неидеальный брат.

– Катькин, дома? – спросил он. – Ну что, правда хочешь ехать?

На встречу никто не пришёл. Кто бы ни хотел произвести впечатление на девочку, назначив разговор в модном месте, он пренебрёг обещанием. Катя зря прихорашивалась, Ани зря нервничал. Оба зря ехали в центр с окраины. Катя кусала губы и материлась – неслышно, под нос. Каким-то образом Ани сумел отстоять это правило: никакой нецензурной брани. Катя то ли слушалась, то ли считала ругань не подходящей к образу молодой актрисы.

Они бродили по библиотеке. Катя украдкой изучала посетителей и посыльных роботов. На фоне корешков настоящих книг все смотрелись солидно и деловито, словно актёры в историческом фильме. Что-то притягательное было в идее слов, напечатанных на тонких листах, сшитых и превращённых в кирпичик повести. Будто история решила материализоваться, занять часть пространства и вытеснить из помещения немного воздуха, отстаивая своё жизненное пространство.

Ани заметил, что в библиотеке трётся мужчина непонятного возраста с длинными волосами цвета чесночной шелухи и осторожно вопрошающим взглядом подпольного дилера рецептурных лекарств. Он посмотрел на Ани, но тот быстро отвёл глаза и стал пристально изучать бумажные книги, вполголоса размышляя о том, что печатать буквы на срубленных и перемолотых в кашицу деревьях – варварство.

– Таким же образом можно было сохранить традицию писать на телячьей коже, правда?

– Кожа дорогая.

– Деревья тоже. Сколько деревьев у нас в городе? Пятнадцать?

– Шестнадцать. Ты тоже дерево. У тебя нет мыслей и чувств.

– Зато у меня есть талантливая сестра.

– Да.

– Которая умеет программировать. Она будет работать и делать карьеру, правда? Потому что у неё очень, очень хорошо получается программировать.

– У меня всё хорошо получается. Идём!

Они вышли на улицу. Ани почувствовал облегчение. Асфальт и гарь, поток прохожих. Простая цель – влиться в поток, спуститься в метро, следовать указателям. Проще, чем управлять живым человеком. Ани любил улицы. Может, если бы на улицах всё ещё росли деревья, он любил бы их ещё больше.

– Мы сюда ещё вернёмся, – сказала Катя. – Кажется, я что-то заметила.

– Что?

Она сама не понимала, что именно. И решила об этом не думать, а просто легла спать.

Ани не стал ложиться: он сел на кухне с планшетом, закрыл дверь, налил чаю и добавил таблетку подсластителя. Таблетка упала на дно, и Ани стал нетерпеливо тыкать в неё чайной ложечкой. Когда таблетка растворилась, он кинул ещё одну и тоже задумчиво потыкал. Встал из-за стола, приготовил ещё чашку и насыпал туда две ложки сахара. Поставил стаканы рядом и долго переводил взгляд с одного на другой, как будто один из них был подозреваемым в преступлении, а другой – случайным прохожим.