Имя нам — легион
Шрифт:
Догадку стоило проверить самому…
Мы отошли метров на десять, и Генрик пальнул в точку, где, по его мнению, стенка была наименее толстой. С оттяжкой хлопнуло, глухой отзвук разрыва ушел в глубь пещеры, и в воздухе распух ярко-желтый пузырь. Свечение разлилось довольно широко по ставшему видимым “донышку”, меняя цвет в зависимости от расстояния до эпицентра попадания. Запахло горелым волосом.
— Органика? — спросил я, поведя носом.
— Так, выходит. — Генрик двинулся к радужному пятну, переливающемуся в метре от пола.
Я поспешил следом.
Через прожженное отверстие, в которое
Намного менее любопытный (или более практичный) Гена недолго ломал над этим голову. Он сунул в отверстие пиропатрон и скомандовал:
— Отбегай!
Я не заставил себя уговаривать.
Мы сидели, прислонившись спинами к стене пещеры, жевали батончики пищеконцентратов и спорили. Я склонялся к мысли, что вся “бутылка” — это внутренняя полость раковины исполинской местной улитки. Мои доводы казались мне вполне убедительными: гладкие стенки пещеры, ее симметричная форма и главное — “донышко”! Многие земные улитки на время засушливого сезона запечатывают выход прозрачной пленкой, сохраняющей влагу внутри до возвращения благоприятной поры.
Но и Генины возражения были довольно весомы: чем могла кормиться многокилометровая улитка, хоть бы и в благоприятную пору, и куда она подевалась сейчас? А пыль, грязь, потеки разные? Нету их на пленке. Отталкивает она их? Поглощает? Что? Не слышу! А коэффициент преломления света в ней же? “Ноль! — орал Гена, — а может, и меньше! Что значит “не бывает”? Есть многое, Горацио, что недоступно!… Мало ли чего ты не знаешь? Мерзкий слизняк, штампующий за “здорово живешь” материалы, каких не имеют и Большие Братья? Да ты совсем безумен, зольдат!…”
Дика и неукротима горская экспрессия!
Сам он склонялся к версии древних суперцивилизаций, настолько избитой, что мне не хотелось даже спрашивать, находимся ли мы в недрах окаменевшего за сотни эпох звездолета или все-таки в храме, посвященном неведомым богам? Когда армянское упрямство меня окончательно вывело из себя, я не без ехидцы сказал:
— Черт с тобой, пусть будут Атланты или Лемурийцы! Пусть будут Предтечи Больших Братьев. Ладно. Меня вот что больше интересует: зачем тебе, друг мой Генрик, в боевом походе искусственная вагина? Ужель, славный мой Генрик, пресловутая кавказская страстность и впрямь так велика? И как давно, бедный мой маньяк, пользуешься ты отвратным этим капиталистическим суррогатом взамен возвышенного полового контакта с живой женщиной?
— Э, что, не видел, она в упаковке была? — У него от возмущения прорезался акцент. — Стану я еще…
Он не нашелся что сказать, пыхтел, рокотал, и я помог:
— Руки марать…
— Да, правильно! Руки! Это и не моя вообще кукла, я ее тогда, в Москве, когда меня менты прижали, земляку одному в подарок купил! Шутка такая была, понял?
— Конечно! Конечно, понял! — закивал я головой. — С тех пор ты с ней и не расстаешься — вдруг земляк где встретится? То-то похохочете!
Гена сник.
— Ну как мне ее в казарме оставлять? Представь, зайдет кто-нибудь…
— Уборщица… —
подсказал я, продолжая потешаться.— Да, уборщица зайдет, а у меня эта мерзавка в тумбочке. Потом не отмоешься!
— Так ты ее все два года в ранце и таскаешь? — посочувствовал я.
Он вздохнул:
— Выбросить-то жалко!
— Не расстраивайся, — утешил я его. — Помогла же она нам, может, еще разок-другой сгодится… — Я не удержался и прыснул, вспомнив основное ее предназначение.
— Пойду погляжу, не остыл ли расплав, — сказал, вряд ли успокоенный моими словами, Генрик.
— Пора, — сообщил он, когда вернулся. — Еще горячо, но пройти уже можно, нога не вязнет.
Я вздохнул. Мое предложение “покататься немного на тележке” понимания со стороны руководства не встретило. По лесу, мол, не пройдет. Попытаться-то нельзя, что ли? Тащи ее сейчас! Эх!…
Мы забросили за спину упакованные ранее вещи, проверили оружейные обоймы и заряд батарей и зашагали к новым свершениям.
ГЛАВА 7
Вот Новый год пришел. Порядки новые.
Колючей проволокой наш лагерь обнесен.
На нас глядят вокруг глаза суровые,
И смерть голодная стучится в дом.
Птички щебетали, солнышко сияло, и не видели они вокруг ровным счетом ничего, хоть отдаленно напоминающего показанные Филиппу Игорем Игоревичем кошмарные репортажи с загубленных хонсаками планет. Должно быть, командование терранских врагов предпочитало жить в приличных условиях.
Как и любое другое.
Генрик тем не менее бдительности не терял: останавливался часто, крутил головой из стороны в сторону, сканируя окрестности на предмет рачьего “амбре”, и Филиппа на это строго настраивал. Велено ему было так же держать язычок болтливый за зубами, а ушки — на макушке.
Он терпеливо держал, понимая, что стоит ему расслабиться, как неприятности тут как тут — живо объявятся.
Заросли вокруг них были не то чтобы густые, но какие-то несуразные, преодолению поддающиеся не очень. Гигантские кусты дикой смородины перемежались сосновыми рощицами, затянутыми по земле чем-то вроде высокого и липучего душистого горошка.
И везде валялись вросшие в землю гладкие булыжники — от маленьких, размером с кулак, до здоровенных — с двухэтажный садовый дом. Были они выбелены дождями, изорваны трещинами и покрыты изумрудными нашлепками лишайников.
Красиво было вокруг, ничего не скажешь, а главное — разные твари летучие, кровососущие отсутствовали. Так, гудели какие-то жучки, но в атаку не бросались. Один ударился Филиппу в щиток, сложил крылышки и начал ползать кругами. Он не мешал, и стряхивать его Филипп не стал: пусть себе ползает, все-таки здесь хозяин он, а не мы. Жук был черно-желтый, полосатый, мохнатый и напоминал не то шершня, не то шмеля.
Шмеля?! Филипп чуть не заорал. Черт! Черт, черт и черт! А где же “шмели”? Генрик говорил, что Братья посылали три робота. Так ведь мы не нашли ни одного. Мы даже останков их не нашли. А на гладком полу пещеры любая мелочь бросилась бы в глаза. Ну, пусть не пролетели они пещеру насквозь потому, что о “донышко” разбились; потом-то куда они девались? Филипп прижал подбородком клавишу шлемофона и сказал: