Имя нам — легион

Так вот, Мелкий зарычал и бросился в атаку…

Наум остановил его:

— Погоди ты, Паха.

— Фил, дружище, — примирительно сказал он, — прошу, брось антисемита из себя строить. Не настолько ты дурак, как я понимаю. А что касается моего “диагноза”… Поверь, он имеет под собою не только некоторую серьезную базу, которую я, как дипломированный (пусть и бывший) врач-психиатр, вполне способен был возвести при первом же взгляде на тебя, но и собственный обширный в этом деле опыт.

— Да, Капрал, — подтвердил с ворчанием медленно остывающий Мелкий, — Наум много девок спортил, пока сюда не загремел. Я сам ему за это не раз морду бивал.

— Все равно дело не твое, — хрипло сказал Филипп Березовскому, откашлялся, бросил гриф и ушел. На душе было гадко.

А они принялись хлопотать над Бобом.

ГЛАВА 8

Как на улице узко?

Меня треснули доской.

Что за мать твою ети?

Нельзя по улице пройти!

Частушка

“УАЗ” остановился напротив нашего дома, я спрыгнул на мокрый растрескавшийся асфальт и помахал рукой водителю. Хороший он все-таки парень, этот Паоло.

Петуховку заливал дождь. Холодный октябрьский дождь — с порывистым ветром, обрывающим последние, тяжелые и мокрые листья с тополей, и полнейшей клочковатой беспросветностью на небе. Пока я добежал до ворот, петляя, стараясь не утонуть в безбрежной луже, отделяющей дорогу от тротуара, джинсы мои промокли насквозь. Кожаная куртка и кожаная же кепка-бейсболка пока держались.

Мне, разумеется, такая погода была на руку. Участковый, я уверен, сидит сегодня дома и до окончания дождя носа на улицу не покажет. Его сейчас из дому только пожар выгонит — уж я-то нашего Матроса хорошо знаю.

Придется самому его навестить ближе к ночи.

А в Риме сейчас благодать! Или в Милане? Или все-таки в Риме? Вот, дьябло, забыл, откуда прилетел! Фирму “Марчегалия” помню… нет, и ее не помню! Перелет… перелет тоже не помню! Кажется, проспал я весь перелет и даже во встречающую машину шел, поминутно спотыкаясь, опираясь на плечо улыбчивого Паоло.

А что я отлично помню, так это прекрасную мою итальянскую любовницу Веронику и ее прощальную пушечную пощечину. “Подлец! Жаль, не прикончил тебя Боб! Проваливай, и чтобы духу твоего рядом со мной не было!” Она почему-то решила, что преподнесенный мною накануне букет содержал лошадиную дозу некоего секретного (и убойно-действенного, кстати) русского афродизиака. И что упала она в мои объятия, и прогнала своего давнего и честного рыжего воздыхателя, и любила меня ночь напролет со всей безумной средиземноморской страстью — именно поэтому.

Возразить мне было нечего.

Да и не ждала она моих возражений, а ждала одного моего скорейшего исчезновения. Желательно вследствие скоропостижной, но мучительной кончины. Потому что мало мне было ее, бедняжку, соблазнить, так я еще и кипящего праведным гневом Боба, что явился за поруганную честь невесты отомстить, крепко измордовал. Грубый, дикий, отвратительный зверь! “Дрянной ты человечишка, Капралов! Да и чего другого от тебя ждать, от медведя-то от русского?!” — восклицала она, свирепо жестикулируя. Или не было про медведя? Что с моей памятью творится, интересно? Вот от сих до сих помню, а дальше — как отрезало!

Марфа учуяла меня, наверное, еще издалека. Стоило войти во двор, как она бросилась мне под ноги, визжа от запредельного счастья. Я присел, ухватил ее, ласково трепля, за лохматую шерсть по бокам шеи и безропотно выдержал весь традиционный набор восторженных собачьих поцелуев. Вот всегда она так — словно я с того света вернулся. “Два существа в этом мире любят мужчину по-настоящему: мать и собака”.

Как я и думал, вся семья была дома. Во-первых, суббота, а во-вторых — ненастье. Мама вязала, а остальные, сидя на полу, резались в детское лото “Соседи по планете”. Папаня, похоже, без всяких перспектив проигрывал, потому что, увидев меня, радостно заорал:

— Кончай игру, братчики-матросики, макаронник приехал! — и смешал все карточки.

Мама бросила вязание, Машенька завизжала, и началось! Вопросы и поцелуи сыпались со всех сторон, племяшка карабкалась на руки, батя и зять Антоха гулко хлопали меня по свободным участкам тела, кто-то ощутимо щипал… в общем, неразбериха стояла полнейшая. Наконец я взмолился:

— Есть хочу! Накормят меня в этом доме свежим хлебом и молоком или нет?!

На женщин такие мольбы действуют безотказно. Давление резко ослабло, и почти одновременно на кухне загремела посуда. Поразительная скорость! Я и раньше подозревал, что у нас в избе установлен телепортер.

— Надолго приехал? — спросил батя.

— Нет, послезавтра надо возвращаться.

— Жалко… Антоха, ты баню затопил?

— Закрыл давно, — отозвался зять. — Скоро уж выстоится, идти можно будет.

— Ну, Филька, значит — готовься! — кровожадно облизнулся отец. — Ох я тебя сегодня и напарю!

— Вот к чему-чему, а к этому-то я всегда готов!

До отвала натрескавшись вкусными домашними харчами, я растянулся на полу, застеленном домоткаными половиками, и блаженно закрыл глаза. Поваляюсь часок, схожу в баньку, еще поваляюсь, а потом и Матроса навещу. Надо же у него узнать, у служивого, кто дал приказ на мой розыск — официальные органы или “Булат”. Потому как, если милиция или безопасность, то это серьезно. Они же не остановятся и перед тем, чтобы с итальянскими коллегами карбонариями связаться. А если это личная Аскера Мамедовича инициатива, то все намного проще. За три года моей командировки ой как многое может измениться. Никто про меня и не вспомнит через три-то года, особенно если я глаза никому из главных действующих лиц недавней трагикомедии с мордобоем мозолить не стану.

Ко мне подсела Ольга. Щелкнула пальцем по носу и спросила:

— Лежишь?..

— Лежу, — не стал я прекословить старшей сестре.

— Слушай, а как там… в Италии?

Это “в Италии” она почти пропела.

— Там, сестренка, сейчас тепло!… — так же пропел я в ответ. — Фрукты, мороженое, девчонки загорелые… Пицца, лазанья, кьянти… Фонтаны… Папа римский. Колизей, кошки, голуби. Феличита!

— Признавайся, язык учишь? — немедленно подключилась к перекрестному допросу строгая моя мама.

— А как же! — с поддельным воодушевлением отозвался я.

— Ну-ка, ну-ка, продемонстрируй, — засомневалась (и не без оснований) она.

Я поднапрягся и выдавил:

— Аморе, рогацци! Аморе, аморе и еще раз аморе!

— То-то я и вижу, что одно только “аморе”, — усмехнулась мама, — аж почернел весь. Никак успел уже и итальяночку подцепить?

— Эх, мама, напрасно вы так о своем сыне думаете, — возмутился я. — Он же сурьезно робить на Апеннины откомандирован! Штудии, понимаешь, превосходить, а не шуры-муры гулеванить!

— Фи-иилька, — протянула она. — Ботало ты! “Робить сурьезно!” Что, я тебя не знаю? Только, поди, на девок и глядишь. Ты хоть нам оттудова сноху не привези.

— Да что угодно он тебе “оттудова” привезет, только не сноху, — вмешалась Ольга. — Дождешься от него, пожалуй, снохи. Скорей дядька Прохор пчел своих бросит…

— Завелись, — пробурчал батя. — Парню только двадцать четыре, он еще пожить не успел, а вы ему уже всю плешь переели со своей женитьбой. Пусть погуляет!

— Двадцать пять, — поправила его последняя, молчавшая до сих пор, представительница женской половины Машенька. — А гулять сейчас плохо — дождичек на улице!…