Индивидуальная непереносимость

Пока следователь Гуртовой вёл следствие, занятия в музучилище да и вообще жизнь шли своим чередом. Несмотря на то, что занятия часто заканчивались довольно рано, мы с Агафоном оставались в музучилище до позднего вечера, чтобы в свободном классе позаниматься на пианино. Дома-то у нас инструмента не было. Так продолжалось полгода, пока мама случайно не узнала, что наши соседи по лестничной клетке не прочь продать своё пианино. Это был настоящий подарок судьбы.

С соседями мы дружили. Эти милые старики – Галина Семёновна и Евгений Алексеевич Беккеры – частенько заходили к нам выпить чая и поболтать. Галина Семёновна была в нашем доме личностью легендарной. В восемнадцать лет она добровольцем ушла на фронт, прошла всю войну в батальоне связи, имела награды. Перед каждым Днём Победы Галина Семёновна уезжала в Москву на встречу с однополчанами. После войны бывшая фронтовая связистка закончила пединститут и до пенсии работала в школе учительницей русского языка и литературы. Их квартира была заполнена хрустальными вазами – подарками учеников своей классной руководительнице на Восьмое марта. За годы педагогической деятельности у Галины Семёновны накопилось так много ваз, что, если бы не социалистический строй, она запросто могла бы открыть магазин хрустальной посуды.

Евгений Алексеевич был моложе жены на пять лет. Этот человек имел одно важное отличие от местного населения – он был поволжским немцем. Наш папа и Евгений Алексеевич могли часами тосковать по-немецки о своей малой родине, сидя на кухне за стаканом чая.

В своё время соседи купили пианино для дочери. Евгений Алексеевич мечтал, что Валя станет музыкантом. Но, честно говоря, Валя не оправдала надежд. Она была дочерью Галины Семёновны от первого брака и не очень ладила с отчимом. Нам через стенку было слышно, как она закатывала ему истерики: мол, выросту, поступлю в пединститут, как мамка, потом выйду замуж и уеду подальше от тебя, вот! Далеко-далеко уеду – в другой район Мухачинска, вот! В конце концов, пианино замолчало и превратилось в подставку для хрустальных ваз.

Семья Беккеров жила скромно, поэтому Галину Семёновну обрадовало предложение нашей мамы продать нам молчащее пианино. А Валя даже захлопала в ладоши.

– Только заберите пианино, когда Евгения не будет дома, – поставила условие Галина Семёновна. – Боюсь, он расстроится.

Так мы и сделали. Утром к нам примчалась галопом Валя с сообщением, что Евгений Алексеевич уехал на работу. Под охи и вздохи Галины Семёновны мы втроём с папой и Агафоном перетащили тяжеленную бандуру в свою квартиру. Валя передала нам большущие, как китайские словари, сборники фортепианных произведений для музыкальной школы и, лучась от счастья, захлопнула дверь.

Вопрос с пианино был решён, но оставалась ещё одна проблема. Мне была необходима другая гитара.

– У гитариста всё должно быть прекрасно: и способности, и преподаватель, и гитара, – заявила Таня-гитаристка на первом же занятии. – Кто сказал?

– Чехов?

– Нет, я.

В мухачинских магазинах прекрасные гитары не продавали. Там время от времени появлялись лишь корявые поделки какой-то мебельной фабрики, скрипящие и стонущие, как ворота на кладбище, но эти свежесрубленные, по определению Тани-гитаристки, гитары вызывали у неё только глубочайшее презрение. Сама она играла на чудесном инструменте, созданном в Испании одним корифеем гитарного дела. Таня-гитаристка изводила меня своими требованиями всю осень. Я не знал, как мне быть, но моя мучительница меня же и выручила. Однажды она принесла на урок новенькую концертную гитару ГДРовской фирмы «Музима». Сверкающая свежим лаком, с удобным грифом, нежными, певучими нейлоновыми струнами и божественным звуком гитара мгновенно очаровала меня. Разумеется, за эту волшебную вещь я был готов продать свою душу дьяволу или даже вступить в комсомол, но приносить такую ужасную жертву не понадобилось. После серьёзного разговора на кухне родители отдали мне все свои сбережения, и на следующий день я стал обладателем «Музимы».

Внимательно рассмотрев мою новую гитару и по очереди опробовав её, ученики Тани-гитаристки дружно принялись мне завидовать чёрной завистью. Вернее, завидовали Муха и Сергей Сергеевич. Толик пребывал в своём поэтическом измерении, в которое информация из нашего музыкального пробивалась с большим трудом.

В общем, жизнь кое-как наладилась и только следователь Гуртовой, постоянно присылающий повестки на допрос, не давал нам забыть о страшном происшествии с Анарой. Юльку, Жанну, Яну и Настюшу Полякову мы видели лишь в милиции. Ни у кого из нас, кроме Добрика, не было желания встречаться с ними вне кабинета Гуртового. Один Добрик захороводился с Юлькой, но Лёка был уверен, что вскоре неизбежно наступит ситуация, которую двоюродный брат цинично называл: «прошла любовь, и титьки набок».

Однажды на занятии Таня-гитаристка гнусаво объявила, что вскоре в Мухачинске состоится областной смотр-конкурс художественной самодеятельности. Железнодорожное депо делегирует на смотр трио, состоящее из двух гитар и виолончели. Так как приличной самодеятельности у железнодорожников нет, а красиво отчитаться надо, то музучилище одолжило им своё трио. Гитары – это я и сама Таня, а виолончель – какая-то четверокурсница со струнного. Смотр будет проходить в Доме культуры свинцово-цинкового завода. Сначала планируется концерт из двух отделений в актовом зале ДК, затем награждение победителей, а вечером дискотека для участников смотра. Денёк обещал быть насыщенным.

Я гордился тем, что моя преподавательница выбрала меня-первокурсника своим партнёром. Гордился, но и был испуган. Ответственность-то какая, ёлы-палы! На мой вопрос о произведении, которое мы исполним на концерте, Таня-гитаристка, недолго думая, предложила «Торремолинос», обогащённый пронзительным звучанием виолончели. У меня отлегло от сердца. С чем-чем, а с «Торремолиносом» я уж как-нибудь справлюсь.

Третьим участником нашего маленького музыкального коллектива оказалась вяловатая девушка-кнопка азиатской внешности. Со своей виолончелью она обращалась так трепетно, словно это была самая большая скрипка Страдивари. Мы провели несколько репетиций и удостоверились, что хорошо понимаем друг друга. Вяловатая кнопка играла так же, как вела себя – неторопливо, сдержанно и чуть отстранённо, но именно такая манера исполнения идеально подошла нам. Виолончель будто добавила тягучего клея в стремительное фламенко. Своим разрывающим душу звуком она превратила бурный поток в мерный водопад из серебряных струй.

На концерт пришли наши родители, Агафон, Добрик с Юлькой и, к моему великому удивлению, Настюша Полякова. Я встретил их в фойе и проводил в актовый зал. Дом культуры свинцово-цинкового завода выглядел так, как будто его возвели древние греки. Мрамор, ионические колонны, статуи, арочные проходы, лепка. Усадив родственников и друзей в древнегреческом зале, я прошёл за кулисы. Там было холодно, как в коровнике, и царила крайне нервная обстановка. Взад и вперёд носились мелкие девчонки в картонных кокошниках и красных сарафанах. За девчонками гонялась их руководительница – слегка увядшая дама ростом с небоскрёб – и, чуть не плача, умоляла свою мелюзгу далеко не разбегаться. Повсюду группами стояли участники хоров. В основном хоров ветеранов. Убелённые сединами хористы делились валидолом и душераздирающими историями о своих болезнях. Музыканты тоже вносили немалый вклад в нервотрёпку. Скрипачи водили смычками, баянисты растягивали меха, ударники стучали палочками. У пианино распевались певцы.

Я нашёл Таню-гитаристку, которая настраивала гитару, между делом сморкаясь в клетчатый платок размером с газету. Рядом с ней невозмутимо сидела кнопка, установив свой громоздкий инструмент между колен. Она напоминала китайского бойца с огромным пулемётом, присевшего передохнуть в отбитом у врага блиндаже. Я подошёл к своим. Чья-то рука легонько тронула меня сзади за плечо.

– Привет, Вадим! Ты тоже участвуешь в конкурсе?

Я обернулся. Виолетта! В элегантном бальном платье до пят, на высоких каблуках, вместо смешных косичек накручена взрослая причёска, шею обвивает тонюсенькая золотая цепочка, над ушком торчит красная роза.

– Ух ты! Выглядишь так, как будто родилась с розой за ухом. Ну вылитая Кармен.

– Спасибо.

Улыбнувшись, Виолетта ловко повернулась на каблуках и исчезла в глубинах закулисья, оставив слабый аромат духов. На сцене раздались первые такты музыкального вступления. Ведущий концерта – длинный и узкий, как лыжный трамплин, мужчина, чьи почти бесплотные мощи были замаскированы широким чёрным фраком с длинными фалдами, заглянул за занавес и рявкнул на мельтешащих танцорок глубоким медвежьим басом:

– Харэ метаться, малявки! Ваш выход!

Я вздрогнул. Ого, вот это голос! Таким басом только парадом на Красной площади командовать. Ведущий ничем не походил на развязного конферансье, сыпящего бородатыми остротами. Он скорее напоминал двойника графа Дракулы. Дама ростом с небоскрёб начала выстраивать свою мелюзгу в кокошниках парами. Ведущий продолжал давать указания:

– Ребята, внимание! За танцевальным ансамблем Дворца пионеров пойдёт хор энерготехникума, следом ложкари политеха, балалаичники пивзавода, струнное трио железнодорожного депо, культпросвет, пед…