Инферняня

— Только не нарвись на моих слизней и улиток, они к вечеру любят совершать променад! — крикнул старик, живо обернувшись на стук двери. А потом спросил у нас: — Надеюсь, она любит животных?

В этот момент из другой двери вошла женщина с подносом. Женщина была румяная и добродушная, а на подносе были тарелки с супом и горка гренок.

— Здравствуй, Томас, — улыбнулась женщина, поставила поднос на стол.

— Здравствуйте, Нэнси, — обрадовался ей Томас и, аккуратно переместив кошку с колен на диван, бросился помогать.

Я тоже поздоровалась.

— Здравствуй, — снова улыбнулась женщина.

— Ее зовут Алисия, — сказал старик.

Я только робко кивнула.

— Успел уже ее напугать, Алан! — сердито бросила она старику.

Ну, не то чтобы сердито. Она и сердилась как-то добродушно.

Старик не успел ответить, как хлопнула дверь в сад и в гостиную ворвалась взлохмаченная и почему-то вся в грязи Вивиан:

— Там! Там!

— Не любит, — коротко сказал старик.

Не любит?

— Животных, — кротко сказал старик мне.

— Каких животных! Это монстры! Монстры! — плакала Вивиан.

Нэнси салфеткой счищала грязь с ее платья.

— Монстры? — я привстала. Интересно что там за монстры. Я хотела сказать Томасу „Пошли посмотрим“, но Нэнси сказала:

— Успеешь, детка. Это всего лишь улитки. Ешьте, а то суп остынет.

— Улитки, — вздрогнула Вивиан.

— Конечно не всего лишь улитки! — обиделся старик на слова Нэнси. — Полметра ростом и говорят!

Полметра! Говорят!!!

А старик продолжал:

— Может, еще скажешь, что я их на обед выращиваю!

— Нет? — сказала я, с опаской покосившись на суп и пытаясь разглядеть, из чего он.

— Для еды у нас улитки и лягушки обычные, как у всех людей.

Будто все люди едят лягушек!

— Здесь — все, — тихо сказал мне на ухо Томас. — Это же Франция.

— Ты совсем дикая девочка, — сказал мне старик.

Я, значит, дикая. А тот, кто ест насекомых, значит, не дикий!

— Мы не едим насекомых! Мы же не варвары китайские, — сказал старик уже совершенно спокойно, засовывая белоснежную салфетку за воротник. — Томас, тебе придется заняться ее образованием.

— Чего? — возмутилась я.

А Томас с громким хлюпаньем втянул суп с ложки.

Вивиан, слегка успокоившись, тоже села за стол. Нэнси снова скрылась на кухне.

Знаете, что интересно? О чем можно разговаривать с улитками.

— О погоде, — как ни в чем не бывало сказал старик. — О толщине капустных листов. И лучше ли брюссельская капуста, чем кольраби?

— А вот и интересные! — сверкнул старик глазами на Вивиан.

Кто интересные? Улитки интересные? Тяжело, знаете, уловить нить разговора, когда половина диалога не произносится вслух. Это как слушать, как кто-то болтает по телефону. Ты уже готов поздравить женщину с тем, что у ее племянника родились тройняшки, как она, положив трубку, сообщает:

— Эта идиотка целый час пересказывала мне последнюю серию „Пилигримов любви“, представляешь? Дурацкий сериал! Сплошные небылицы — у человека до девяноста лет не было детей, и вдруг сразу трое!

Ответила я, помню: „Накопилось, наверное“.

— Темы интересные, — сказал старик и спросил меня: — Вот ты что любишь?

— Брюссельскую, конечно, — сказала я. — Такие малюсенькие кочанчики! Когда я ее ем, мне кажется, что я Гулливер, и приготовили ее лилипуты!

— Да, прелесть, — сказал старик, но не мне, а почему-то Томасу.

А тот снова громко захлюпал супом. Тоже мне образованный человек! Это он будет меня еще учить! Я ем суп, по крайней мере, не воспроизводя звуков засорившегося умывальника!

— Фу, — сказал старик, — неаппетитное сравнение.

— Хорошо, что ты не произнесла его вслух, — сказала Вивиан в мою сторону.

— Она сравнила Томаса с умывальником, — любезно сообщил старик.

— Потому что он хлюпал, — оправдывалась я.

— Ничего, Томас, — сказал старик. — Кошкам, например, твое хлюпанье нравится. Они сразу задумались, а не пора ли перекусить.

В этот миг из кухни снова пришла Нэнси, с большой фарфоровой кастрюлей. (Похоже, Нэнси и без сверхспособностей угадывает чужие мысли). Кошки, завидев кастрюлю, стали подбираться к мискам. Но не толпой и не суетясь, а вполне себе с достоинством.

Нэнси начала раскладывать поварешкой кашу по мискам, и несколько кошек мелодично мяукнуло, словно одобряя ее действия.

— Ну вот, — сказал старик, со звяканьем положив ложку в пустую тарелку, — теперь до ужина дожить можно.

— Суп замечательный, Нэнс. Спасибо, — сказал Томас, и, встав из-за стола, стал собирать посуду.

— Что ты, я сама, — отозвалась Нэнси.

— Пустяки, — сказал Томас, и с полным подносом отправился на кухню.

А я почувствовала усталость, мне было тепло, уютно, и так захотелось прикорнуть на мягком диванчике, укрывшись вон тем клетчатым пледом.

— Пожалуйста, — сказал мне старик. — Отдыхай.

— Спасибо, я ничего, — сказала я.

Если я засну, Томас предпочтет оставить меня здесь, а не тащить на Олимп, который он почему-то считает опасным.

— И правильно сделает, — ответил старик на мои мысли.

Я уже отчаялась настроить их на какой-нибудь бессодержательный лад. Да и сил на это не было.

— Но я обещаю тебя разбудить, — сказал старик.

Томас посмотрел на него и вздохнул, сказал мне:

— Хорошо. Я не поеду без тебя.

Я перебралась на диван, уже засыпая, услышала, как старик сказал:

— Есть комнаты для гостей, выбирай любую.

Наверное, Вивиан тоже захотела отдохнуть. Томас-то, похоже, железный.

Мне снились улитки, они кружком стояли около меня, я пела, а они хором подпевали и в такт махали рогатыми головами туда — сюда.

Песня была совершенно мне незнакомая, и как я ее пела, не пойму. Позже, после пробуждения, я вспомнила лишь две строчки: „Брось-ка ее в масло, брось-ка ее в воду, И получишь вкусную улитку…“

Потом одна улитка приблизилась ко мне и громко заурчала, и даже замурчала. Я проснулась. Перед лицом моим была пушистая серая морда, и усы щекотали мой нос. Я отодвинулась и села. Дымчатая серая голубоглазая кошка сидела на ручке дивана и смотрела на меня как-то вопросительно, мол „Ты чего тут разлеглась?“