Инга. Мир

В ушах орало и свистело, кричало непонятные слова, стихало и снова вскидывалось.

И наконец, перед серой башкой слона распахнулись ворота, сверкающие, золотые, серебряные, все в драгоценностях.

— Рай, — сказал Леха и засмеялся, захохотал, поднимая руки и вырастая под небо, — рай! Мне!

Страшно и быстро мигнул свет, очень яркий. И погас, оставляя глазам силуэты и движение. Снова мигнул, на секунду выбелив мир. Черные фигуры кинулись в глаза, отскочили в наступивший мрак. Заорала какофония звуков, одновременно с новой белой вспышкой, ослепила уши и смолкла, убираясь в темноту.

Леха тоже закричал, качаясь и уронив бутылку. Ослепленный, крутил головой, оседая на колени. Потеря. Его рай. Был тут! Такой же, как тот, нарисованный в старой истрепанной книжке, которую он стащил у соседской девчонки, и потом прятал на чердаке, пробираясь и разглядывая сладкие замусоленные странички. На них тонкими витыми штрихами — круглобедрые гурии в прозрачных одеждах: художник тщательно прорисовал круги и точки сосков на полных грудях и треугольники между сомкнутых ног. Она, наверное, и сейчас валяется там, сказки, какие-то индийские или персидские, вырос и забыл, а вот все вернулось. Почти. Он почти добрался до своего рая, полного бедер и грудей, лукавых глаз и пышных волос, и все для него, победителя на боевом слоне. И отобрали!

— Где? — закричал хрипло, поднимаясь и повертываясь, — где он, суки? Мой!

Позади молча стояли фигуры, ни одного огня, бледно светили высокие стены из белого камня. Он резко повернулся, силясь в темноте разглядеть потерю. Заплакал, протягивая руки к ночной мерно плещущей воде:

— Дайте! Блядь. Дай-те!

И замолчал. Из-за его спины лег на воду тонкий луч, сломался, подергивая поверхность зеленой линией. Рядом еще — красный. И синий. И все замелькало, мерцая и скрещиваясь. Замельтешило сильней и сильней, выкручивая мозг, комкая его в лепешку, вытягивая в пластилиновую колбасу. Заорало торжествующе, и ворота вспыхнули снова, медленно раскрываясь.

— А-а-а! — Леха вытянул руки, тяжко ступая, ринулся, боясь отвести слезящиеся глаза, топал, расплескивая воду и угрожающе выкрикивал туда, назад, где стояли страшные и молчали, — су-ки, я, мое это! На хер, пошли!

Ворота приняли его, и стали медленно закрываться, а из райской пелены, что подступила к самому лицу, счастливому и торжествующему, вдруг вылупляясь, рванулись, тыкаясь в глаза и уши, обволакивая потные скулы, страшные нечты, гогоча слепыми глазами и разевая вонючие рты. У них из глаз росли грибы, а по щекам сползали усики кровососов, у них плечи рвались от острых костей и тряслись перед его глазами, втыкаясь в них, желтые ногти, свернутые острыми спиралями.

— Я… — попытался сказать Леха, качнувшись назад и упершись спиной в запертые ворота, что неумолимо отделяли его от мира.

И, не сумев закрыть глаз, которые распяливали демоны, хохоча злыми глотками, упал и заплакал.

— Серый! — крикнула Инга, влетая в воду и дергая вялые плечи, — давай же! Ну!

— Отойди-те! — длинный Демьян свалился рядом, вздымая фонтаны брызг, подпер Леху руками, выталкивая лицом из воды, — тяжелый черт.

Инга ступила назад, чтоб не мешать парням выволакивать из воды тряпочно обвисающее тело. Вытерла дрожащей рукой мокрое лицо. И чувствуя, как слабеют ноги, села на прохладный песок.

— Ох… успели. Дышит?

— Та дышит, — доложил Димка, светя фонариком на раскрытый рот и бессмысленные глаза, — во, даже бормочет чего-то.

Инга оглянулась на девочек, что побросав сделанные из бумаги и веток веера, молча столпились на песке. Сказала:

— Не бойтесь. Оклемается.

— Да фу, — с отвращением ответила Лора, передергивая плечами, — и пусть бы… А то в рай захотел.

— Мом, — рядом возник Олега, мокрый, в шортах с обвисшими карманами, шлепнул на животе комара, — чего теперь, с чучелом этим?

— Наверх его, — распорядился Горчик, вытирая лицо, — в машину и в степь, подальше. Олега, ты на мотоцикле рядом.

— О! Я знаю, куда! — Димка заскакал от нетерпения, свет фонарика запрыгал по песку, — знаю, балочка есть, километра три, аж за шоссе, с обратно. Там слива растет. Ну, чтоб не спекся совсем. Когда оклемается. Он же оклемается, Инга Михална? Да?

Наступила выжидательная тишина, в которой слышался плеск воды, зудение комаров и хриплое неровное дыхание Лехи.

Инга, подойдя, встала на коленки, прижала ухо к груди за растерзанной кожаной жилеткой. Поднялась. Все молчали, ожидая ее слов. И она поняла, все еще видели качающуюся фигуру, что брела по выложенному из плоских камней лабиринту, выкрикивая и бессвязно бормоча, протягивая руки к женским фигурам на поворотах. Вертелась, падая, и поднималась снова, упорно стремясь к своему собственному раю. Какой же он у него, интересно, был в голове — его рай? И что он нашел в нем, когда упал в воду, сраженный ужасом.

— Моего тут — капля, — сказала она ребятам, — вашего больше. Озвучка, свет, лазер, стробоскоп. А доза, что он получил через дым и воду в бутылке — без этого вообще не сработала бы. Вы на себя посмотрите, тоже ведь стояли у костров, дышали, а вам ничего. Мы просто все сделали точно, как надо. Проспится. Нормально. Парни, вы его устройте так, чтоб, правда, не спекся днем. И возвращайтесь скорее. А мне, посидеть бы. Устала.

Девочки тихо заговорили, натягивая вещи. Кто-то пошел следом за ребятами, которые волочили бормочущего Леху вверх по тропе, сдавленно чертыхаясь.

Инга ушла в темноту, подальше от выложенных лабиринтом камней. Села у воды, обнимая руками коленки. Ждала, слушая негромкий Сережин голос. Невыносимо она по нему скучает, постоянно. Да ужас какой, когда не было его рядом, не тянуло так сердце, не было такой беспрерывной тоски, стоит ему отойти на десяток шагов, буквально…

— Устала моя цаца, моя амазонка, — он сел рядом, так же обхватывая колени.

И она засмеялась от счастья.

— Боялась, поедешь с мальчишками. И я умру от тоски.

— Справятся. Димка тут каждый куст знает и каждую горку. Я с тобой хочу.

— Правда?

Он выдохнул. Как же не хватало ему этого вот, именно ее слова, сказанного всерьез, по-настоящему. И ответил честно, радуясь:

— Правда. Чистая правда, моя ляля.

Они касались друг друга плечами. Чуть откачивались и снова прижимались, отмечая касания. Инга думала, нужны были эти годы разлуки, чтоб каждое касание, каждый вдох стали драгоценностью? Так? Или я утешаю себя? А вдруг это пройдет? Вдруг мы привыкнем, станем скучными и будем друг друга раздражать? Какой ужас. Нужно срочно, пока страшное не наступило…

— Серый, мне нужно срочно. Совсем срочно с тобой в палатку. И застегнуться. На все замки. Правда-правда.

Он поворачивал ее к себе, целуя серьезное уставшее лицо.

— Да, — сказал, — мне тоже. Это правда, Михайлова.

23

Резкий крик рванулся в белое, раскаленное зноем небо и умолк, ссыпавшись мелкой трухой с корявых веток.

Леха с хрипом вдохнул, отмахиваясь и плюясь, открыл глаза и сел, опираясь на гудящую руку. Уставился в желтые глаза с черными зрачками, мгновенно покрывшись потом, приклеившим к спине горячую кожаную жилетку. Крик повторился, наверху захлопали крылья, снова посыпался мусор.