Инга

Иногда сосед, похохатывая, вставал, и его голова оказывалась совсем рядом. Ворочался в узком проходе, а снизу мелко смеялась дама в соломенных химических кудряшках. Сосед уходил курить, и в купе воцарялся запах дамы — сладкие духи, дешевый шампунь. И, тут Инга застонала мысленно, — почему-то кислой капусты, чавкающей пузырьками.

Спрыгивая с железной лесенки у полуоткрытой двери, она быстро вышла, прихватив потной рукой скомканное вафельное полотенце. Затравленно посмотрела в сторону туалета. А вдруг занято? Но времени думать не было, и она, качаясь в такт вагону, добралась, крутанула холодную металлическую ручку. Запершись, схватилась за решетку на окне и нагнулась над унитазом. Блевать давно уже было нечем и, качаясь, пока внизу под полом лязгало и свистело, она измученно порадовалась тому, что во рту беспрестанно копятся слюни. Хоть их можно вытошнить, чтоб не сам желудок.

Выпрямляясь, убрала со лба влажные пряди волос. Нажимая металлический столбик крана, добыла слабую струйку воды и умылась, глядя в узкое зеркало на темное лицо с резко выступившими скулами. В подвесной мыльнице оплывал слизью серовато-белесый кирпичик и, переведя на него взгляд, Инга снова согнулась над унитазом.

Промокая скулы и дрожащие губы полотенцем, сказала зеркалу:

— Ну, ты и вляпалась, Михайлова…

Потом стояла напротив купе, качалась, прикрыв глаза, чтоб не видеть, как плывут, тоже качаясь, желтеющие деревья и столбы с проводами. Из купе мелко смеялась дама и похохатывал нижний сосед. А верхний сосед, что существовал на расстоянии вытянутой руки от Инги, все время спал, накрыв лицо распахнутой книжкой.

Можно, конечно, попросить вонючего соседа поменяться. Пусть лезет наверх, и тогда Инге придется терпеть только сладкий парфюм и кислую капусту. Но вряд ли кучерявая дама его отпустит наверх, с кем же тогда смеяться. Инга криво улыбнулась, держась за холодный поручень. А еще вдруг он спросит, почему это молодая здоровая дева решила, что ей надо внизу. И она ему ответит, честно, да вы воняете, и весь запах уходит вверх.

Мимо, задевая Ингу широким боком, прошла проводница, звеня подстаканниками. Надо же, в поездах все еще носят чай, такие же подстаканники, как в Ингином детстве. Правда, сам чай в пакетиках с хвостиками. Зато сахар в тех же крошечных брикетах на два кусочка рафинада. Это хорошо. Приятно. Длинные брикетики, тугие, и рафинад, когда надорвешь бумажку, вываливается и рассыпает блестящие крошки. Надо думать об этом. Чтоб не о соседе.

Проводница прошла обратно, прижимая к боку комок использованного постельного белья. Остановилась рядом.

— Пошли.

— Я?

Та кивнула, блестя толстыми щеками. Инга, недоумевая, покорно двинулась следом. Тетка погремела ключом, отпирая купе через несколько полуоткрытых шумных дверей. Показала внутрь, в кожаную чистоту и прохладу.

— Хочешь если, сюда переходи. Только, когда в туалет, двери прикрывай плотно, как были. Поняла?

— Да. Спасибо. Я за вещами только.

— Ну да.

Тетка посмотрела задумчиво, как Инга, качаясь, быстро идет и оглядывается, растерянно улыбаясь. Вздохнула и пошла к себе, в маленькую узкую клетушку с горой мятого белья на полу.

В пустом купе было прекрасно. Пахло вымытой кожей и немного пылью. Инга расстелила белье и села напротив, удобно устроила ноги и стала смотреть в окно. Вот когда не воняет этими дурацкими яйцами, то и смотреть, как плывут мимо зеленые с желтым деревья, вполне можно. И даже не тошнит. Бедная Вива. Так боялась, с самого начала, а вот поняла, что Инга вляпалась, уже на вокзале, когда провожала.

Они сидели в маленькой кафешке, Вива ела какой-то салат, а Инга отказалась, в нем были эти жуткие вареные яйца, прятались под майонезом и зеленью. Разговаривали, поглядывая на круглые часы над аркой входа. И еще не слушали объявлений, рано, до поезда целый час.

— Совсем голодная поедешь, — озабоченно сказала Вива, придвигая к себе Ингину тарелку с отвергнутым салатом, — я тебя знаю, сразу не станешь там жевать, ну и укачаешься. Ты как постелишься, кушай, на всех наплюй, поняла?

— Ба. Помнишь, ты рассказывала, морошка. Вот морошки бы.

— Ты же ее не ела ни разу, — засмеялась Вива.

Инга представила себе круглые пупырчатые ягоды, желтые, полупрозрачные, тяжеленькие. Наверное, прохладные, а еще, это Вива рассказывала, не слишком сладкие, но и не кислые. Северный виноград.

— Все равно. Я ее люблю. Или вот еще помнишь, мы с тобой купили сразу пять банок тех мелких огурчиков, с мизинчик. Вот где вкуснота…

Вива бережно положила на стол вилку. Серые глаза становились большими и Инга, замявшись, покраснела и сказала:

— Ой. Эх, я.

— Детка… Ты что? Ты…

— Ба, перестань.

Вива встала, проскрежетал стул. Дернула с пустого сиденья сумку, взяла Ингу за плечо. Они как-то сразу оказались во внутреннем дворе, полном клумб с розами и георгинами. Вива протащила внучку к самой дальней скамейке, усадила. И села рядом, поворачиваясь всем корпусом, сцепив руки на джинсовых коленях и кусая губы.

— Ты беременна! Инга, ты беременна, да? А я-то! Старая дура без мозгов.

— Ба. Перестань.

Инга приготовилась к скандалу. Она любила свою красавицу Виву и долго думала, что знает ее хорошо. Но вот месяц тому узнала, что такое Вива в гневе, и ей никак не хотелось освежать это знание. Инга поежилась.

Но Вива не стала ругаться. Не стала казнить себя, причитать, кидать Инге горькие упреки. Неожиданно сказала мягко:

— Господи. Ну ладно я, слепая курица, но ты что, не могла предупредить? Едешь. Тебе нужно поберечься. И еды я бы тебе собрала получше.

— Ба, — снова сказала Инга, — перестань.

Та засмеялась, быстро вытирая уголок глаза:

— Какой-то у тебя сегодня бедный словарный запас. Короче так. От беременности еще никто не умирал. Осмотришься, погуляешь, и я тебя жду, через три недели. Поняла? Не вздумай остаться, тебе лучше тут, витамины, солнце. Я буду дни считать.

— Ты почему не ругаешься, ба? Думаешь, не имеешь права, да? Зря. Имеешь. Если хочешь, обругай меня, по-настоящему.

Вива усмехнулась, обнимая ингины плечи, и та прислонилась, укладывая голову.

— Запас ругани я извела на три года вперед. Если помнишь.

— Еще бы. Помню.

— А тебя теперь нужно любить, сильно, крепко. Ты, девочка моя честная, клятву сдержала. Если бы я голову в песок не закапывала, уже любила бы тебя так, все эти три месяца.

— Откуда знаешь, что три? А, ну да.

Инга недоверчиво слушала, как Вива смеется. И засмеялась тоже, вытирая слезы костяшками сжатой в кулак руки. Ждала вопросов, об отце, думая обрывками, ну что, ну спросит, придется ответить. Честно. Но Вива не стала спрашивать. Помолчав, сказала только:

— Теперь никаких клятв, одни просьбы. Хватит драмы разводить. Не вздумай там чего сделать, никаких абортов и прочих страшных глупостей. А то обижусь до самой своей смерти. Господи, если б не эти твои огурчики, уехала бы и, может, решила там наделать херни.