Инга

— На всякий случай, — послушно прошептала Инга. И правда, на тот случай, если станет совершенно невмоготу, нужно знать, куда бежать. Изменившимся лицом.

Сухо усмехнулась шутке. Прошедшая ночь болела в ней так сильно, что она окружила ее забором, как чумной барак, залила гипсом, как изломанную руку. Не думать туда, не видеть того, что было, не вспоминать. А то еще кричать начну, прямо тут, посреди пляжа.

День шел, неспешно, но без перерыва. И солнце уже стало мягчать, теряя злую силу, когда Инга уселась на мягкую, чуть пожухлую траву рядом с реликтовыми кривыми сосенками. Полянка была не та, где когда-то они сидели с Каменевым, и в лоб ему прилетела сливовая косточка. Инга знала почему, но не проговаривала и не думала этого. Просто сразу ушла на другую, думая с раздражением о том, что же тут так мало места. Хоть лезь на скалы, но и там везде люди.

Сидя и кусая сухую веточку, наконец, позволила внутренней сказать чуть-чуть о важном. Ты проверила, отозвалась та, видишь, надежды нет. Думаем дальше.

Было еще одно место, куда можно бы сходить, но этого не хотели обе. Возвращаться в комнату, где до сих пор истекает степными запахами полынь, вдруг он там — прячется. Ждет ее.

Глядя на сверкающую воду за краем обрыва, она так явно представила себе пустоту, которая сейчас там, что у нее заболели зубы. Нет. Там никого нет. Обе Инги согласились с этим. И щурясь на мягкое сверкание, она вошла в свою новую, следующую жизнь. Совсем не такую, как мечталось, и еще неясно, сколько продлится, но она пришла.

Через линию взгляда медленно прошли две фигуры. Инга по-прежнему пусто смотрела перед собой. Две тени закрыли воду и снова открыли ее. Нормально.

— И когда я тут, Светлана, — говорил мягкий мужской голос, — я ощущаю себя неким персонажем античной трагедии. Вы смеетесь… Я понимаю.

Инга отвела взгляд от далекой воды.

Справа, уходя к обрыву, плавно двигались двое. Мужчина и женщина. Он высокий, широкоплечий, с темной головой. И она, тоненькая и в шортах, в белой шляпке, из-под которой волна светлых волос.

— А мне кажется, вы кого-то все ищете, ищете, — обиженно сказала белая шляпка, кокетливо ойкнула, готовно испугалась, чтоб прижаться к спутнику покрепче.

— Ищу, — вздохнул тот.

И повернулся на пристальный Ингин взгляд. Отпуская тонкую руку девушки, недоверчиво заулыбался, шагнул и быстро двинулся обратно, неловко разводя руки и снова свешивая их, будто не знал, что именно нужно сейчас сделать.

— Инга? Боже мой, Инга, вот она ты!

Красные губы шевелились, проговаривая слова. Инга снизу разглядывала чисто выбритый небольшой подбородок, слабый и нечеткий.

«Вот почему борода. Надо сказать, пусть снова отращивает»…

— Привет, Петр, — сломала обкусанную веточку, выбрасывая обломки, пошарила у бедра и сорвала травину, сунула в рот.

Белая шляпка у края обрыва переминалась в растерянности. Медленно двинулась дальше, по краю. Каменев махнул рукой ей рукой. И сел напротив Инги на корточки, заглядывая в лицо.

— Видишь, я приехал. Как обещал. Ты не забыла?

— Нет.

Он засмеялся немного смущенно:

— Вместе ехали в поезде. Попросила все показать, ну и… А я волновался. Боялся, как молодой дурак. Думал, как раз ко дню рождения, как обещал.

Инга молчала, задумчиво кусая травину. И он уточнил:

— Тридцатого ведь? Я собирался сегодня вечером прийти к вам. Ты смеешься?

— Двадцать восьмого, Петр.

Он ахнул, качая головой, уселся рядом.

— Ясно, почему ты такая. Вот же дырявая башка, прости. Перепутал. Да и билеты были только на сегодня, я еще радовался, какое прекрасное совпадение! Ты мне веришь? Инга, девочка…

Она прислушалась к себе. И с некоторым удивлением поняла — он говорит правду. Да и какая разница, помнит или нет. Кто-то вот помнил точно. И приехал. А чем все закончилось?

Она поспешно сбыла эти мысли внутренней Инге, пусть упивается горем. Повернулась к Петру, улыбаясь ему своей новой улыбкой.

— Верю, Петр. Как хорошо, что приехал. Надолго?

— Увы, — он развел руками, задержал ладонь на ингиной коленке, настороженно слушая. Но та сидела молча, глядела на него темными глазами.

— Всего-то на три дня. У меня неделя, но еще к Лильке поехать, в Ялту, жена отправила ее на турбазу, так что вот…

Инга встала, выбрасывая травину. Поправила лямочки сарафана.

— Если ты, правда, ко мне, я рада.

Снова улыбнулась. Конечно, рада. Он отвлечет ее. А еще можно будет напиться, а еще…

Слушала свое тело, которое за последние сутки так жарко и горячо любила, а перед тем ненавидела, и после ненавидела тоже. Которое она полагала способным совершить чудо. Но чуда не произошло. Его остается выкинуть, на помойку. Не нужное. А тут Петр со своими быстрыми взглядами. Ну что же, если выкидывать, то с треском и шумом? Но перед тем поглядеть самой, и показать этому, что сбежал, от чего отказался.

— Ты не слушаешь.

— Что?

Шли рядом, солнце увеличивалось и краснело, присаживаясь на макушки сосен.

— Мне нужно очень много тебе рассказать. Только тебе. Смешно, конечно.

— Смешно, потому что мне?

— Ну, — он смешался, мысленно обругав себя.

С ней стало неуютно. Ни капли той безоглядной и радостной доверчивости не осталось. Будто рядом шла не семнадцатилетняя барышня в цветастом платьице, а умудренная жизнью и горем женщина, причем, красивая, и потому все ее горести именно от этого. Петр собрался было расстроиться, но что-то появилось в ней такое, что заставляло, напрягаясь, ощущать покалывание под кожей. Может быть, она весь этот год безоглядно валялась с мальчишками? Или мужчинами, что старательно портили ее, выращивая на месте чистоты сладкую плесень? Но нет, тут что-то не столь простое. Да и шлюх по призванию он узнавал сразу. И никогда не любил, брезговал.

Она взяла его руку. На ходу улыбнулась, просто так, как та самая прежняя Инга.

— Не волнуйся. Я понимаю. И хочу, чтоб рассказал, если тебе важно.

Он не знал, это Вива в ней, ее постоянное неустанное благородство, которое не позволяло обиду на одного переносить на весь мужской род. Но кивнул с облегчением, поняв — приехал не зря.

Ближе к ночи они сидели у самого края черной огромной скалы, за маленьким столиком. Ели мороженое, пили легкое белое вино. Тут было совсем немного народу, черная вода плескалась о галечный язык пляжа.

Инга, сходив домой и переодевшись в любимое синее платье, слушала.

— Все изменилось. И все — не так. Понимаешь? И началось с тебя, летняя девочка. Картина, она оказалась первой. За ней пришли другие. И они все очень настойчивы. Их нельзя не писать! Но чем дальше я работаю, тем сильнее мое одиночество. У меня почти не осталось друзей.

Он усмехнулся, допивая и наливая себе снова.

— Сначала я пытался усидеть на двух стульях. Даже тебе по телефону бодренько так, ах я совмещаю, живопись и шабашку. Врал. Вернее, не знал, как будет. Понимаешь, или я пишу. Или нет. Оказалось, не дано середины. И вот пишу я траву, усыпанную белыми и розовыми лепестками, беленый ствол сливы на краю холста. И — свет. Через невидимую крону — этот свет! Солнечный, но белый с розовым нежнейшим. Ты представляешь? Да что я, это ведь ты мне рассказала, об этом свете, в апреле. Ну вот. И приходит Наталья, говорит, Лильке надо в бассейн. Абонемент. Мне — техосмотр машины. А ты тут — с травой своей. Я растерялся. Оно ведь настоящее, понимаешь! И должно быть только такое! Но оно, такое, — не продается. Натали говорит, я понимаю. Но ты же можешь, написать заказ, а потом, когда будет свободное время…